4. Аршаков в настоящее время не способен к отбыванию наказания и не будет к этому способен и в будущем, насколько это можно предвидеть. Чрезвычайно маловероятным представляется предположение, что он в будущем станет способным к отбыванию наказания".
Верховный прокурор первого Берлинского королевского суда Шениан в письме от 13 июля 1909 года обратился к министру юстиции, изложив ему выводы врачей Гофмана и Вернера: "Таким образом, уголовное дело против Тер-Петросова в ближайшее время закончено быть не может. Вследствие этого придется поднять вопрос о временном прекращении дела".
Поднять вопрос о временном прекращении дела.
Верховный прокурор Шениан умывал руки. В своем письме он не забыл сделать запрос министру юстиции: "Необходимо ваше отношение о том, что полицай-президент Берлина намерен выслать Мирского - Тер-Петросова за пределы Германии".
"Выслать" - как прекрасно звучит! Это же мечта большевиков, самого Камо, Кона. Когда Максим Литвинов выехал из Тифлиса за границу и был арестован в Париже во время обмена пятисотенных (это случилось после ареста Камо), большевики мечтали о его высылке. И французы поступили честно, не посадили Литвинова в тюрьму, а потребовали, чтобы он в течение суток покинул территорию Франции. Царская охранка подняла вой, но без толку: политические не подлежат выдаче. И Максим Максимович со своей секретаршей Фаней Ямпольской покинул Францию и через Бельгию уехал в Англию.
А немцы? Они нарушили элементарные человеческие законы.
И верховный прокурор Шениан наводит справки у министра, интересуется его мнением.
Газета "Теглихе Рундшау" открыто делится со своими читателями, держит их в курсе событий: "Между прокуратурой, министерством юстиции и русским правительством идут переговоры по поводу передачи Мирского России".
Надо выдать царской охранке. Угодить русскому правительству. Но перед общественным мнением выйти сухим из воды.
Министр внутренних дел и полицай-президент нашли выход.
10 августа 1909 года с ведома полицай-президента Берлина было состряпано письмо: "Мы покорно просим… кайзеровский полицай-президиум содействовать передаче Аршакова русским государственным властям. Берлинское попечительство о бедных, ведавшее больницами".
- Зачем?
Фон Ягов пожал плечами и не ответил Оскару Кону.
- Но это, это же, простите, не знаю, как и назвать. Чему я, собственно, удивляюсь после стольких истязаний? Целых два года вы таскали по тюрьмам и больницам душевнобольного человека, вторично сделали его калекой и теперь передаете… Я даже слов не нахожу. Это, простите, не делает вам чести.
Шеф переждал, пока Кон выговорится, и сказал:
- Вот пришел господин директор попечительства и просит, мы не имеем права не уступить. - И представил: - Опекун и адвокат Тер-Петросова Оскар Кон.
- Слышал, - "участливо" сказал директор попечительства.
- Так. У вас нет средств, поэтому вы спешите облагодетельствовать больного.
- Да, так получается. Мы не в состоянии долго содержать иностранного душевнобольного. Ведь он неизлечим. У нас нет средств.
- Средства я выделю. У Мирского они есть для лечения.
Шеф полиции и директор попечительства удивленно переглянулись.
Мирский - Тер-Петросов по причине психической болезни не представлял больше интереса для полицейских и следственных органов. У него хранились взрывчатые вещества для России, ну и черт с ними. Поскорее бы отделаться от него, и дело с концом. Пускай русские займутся своим больным.
Пока Оскар Кон бегал по инстанциям, хлопотал за своего подопечного, берлинская полиция на русско-немецкой границе, в глухом местечке, тайком передала закованного в кандалы Камо русским властям.
Оскар Кон узнал об этом позже, в кабинете доктора Вернера, размахивая перед его носом посланным ему уведомлением врача.
- Вы нарушили законы, которые сами же называете гуманными. Вы сообщаете мне об этом после выписки больного.
- Я исполнял приказ полиции.
- Эх, - махнул рукой Кон и поспешил к министру внутренних дел. "Может, еще не поздно? Может, удастся еще предотвратить выдачу Камо русским?"
Министр положил перед Коном докладную шефа полиции: "Русский подданный Семен Аршаков Тер-Петросян (Дмитрий Мирский) не выслан как неугодный нам иностранный подданный, а при содействии местных органов по оказанию помощи беднякам переведен в Россию на правах неимущего. Местное попечительство о бедных взяло на себя расходы переезда".
- Гениально! Какая забота! - злобно сказал Кон, вставая. - Думаю, что наш разговор бесполезен.
- Да.
Камо тем временем был уже по пути в Россию.
В это же время орган немецких социал-демократов "Форвертс" сообщал читателям: "Таков новейший номер прусского угодничества… Нет никакого сомнения в том, что берлинский полицай-президиум передал Семена Аршакова - Мирского русским разбойникам в полицейских кителях не без согласия министра внутренних дел".
Передал да еще с такой странной аргументацией, которая "удивила" даже прокурора судебной палаты Тифлиса, составлявшего докладную для первого департамента министерства юстиции: "Честь имею доложить первому департаменту министерства юстиции, что ни в Тифлисском губернском жандармском управлении, ни у судебного следователя по особо важным делам Малиновского нет сведений о том, на каком основании и по чьему распоряжению немецкие власти передали Тер-Петросова, а также о том, велось ли расследование, был ли он судим за обнаруженные у него взрывчатые вещества, понес ли наказание согласно законам императорской Германии".
19 октября 1909 года в час дня полицейская "свита" вошла в ворота Метехской тюрьмы.
"…Но я так больше не выдержу. Тогда как быть? Нет, поездка по чужому паспорту не обвинение и не таит в себе, серьезной опасности. Эриванская площадь - вот серьезная улика. Эриванская площадь и ничто другое. Если начнут копаться в этом деле, то до чего-нибудь обязательно докопаются. Улик наберется достаточно. Если обвинят из-за Эриванской площади, то плохи твои дела, Камо. Готовься к бою".
Не прошло и двух часов после его прибытия в Метех, как железная дверь в камеру распахнулась. Вошедший прервал мысли Камо, его догадки, гипотезы, воспоминания.
- Семен Аршакович Тер-Петросян?
Он промолчал, встал на ноги, чтоб напомнить о своих кандалах.
- Не хотите отвечать. Значит, вы же и Камо?
- С кем имею честь? - Камо сделал шаг вперед. - Путь у меня был долгий, и я очень устал.
- Я устал больше вас, господин Тер-Петросян, идя по вашим следам. Ради вас побывал в Петропавловской крепости. Там сидит один из ваших знакомых, Афанасий Каютин-Каютенко, капитан того корабля, на котором вы хотели переправить в Россию оружие. Помните, потонувшую яхту "Зора"? Потонула! Так же потонут и другие корабли!
Камо прикинулся невозмутимо спокойным. Что это за человек, ставший его биографом? Осторожно, Камо, он видно, многое о тебе знает.
- Вы наверняка думаете, кто этот человек, так сразу ко мне наведывающийся да рассказывающий мою биографию, - улыбнулся незнакомец с хитрыми маленькими глазами. - Видите эту папку: "Дело Семена Аршаковича Тер-Петросянца". Она разбухает, и ей, в общем, цены нет. Не вздумайте меня разыгрывать. Я не берлинский врач и не моабитский надзиратель.
- А кто же?
- Малиновский. Следователь по особо важным делам Тифлисского суда, довольно серьезная личность, не любящая шуток. Я должен с вашей помощью уточнить для себя некоторые детали известного мне дела. Речь идет о похищении денег на Эриванской площади в Тифлисе летом 1907 года. Кстати, говорят, что организатором этого акта были вы. И рассказчики хвалят вашу изобретательность и смекалку. От взорванных вами бомб погибло три человека.
- Господин Малиновский, это не так-то легко доказать.
- Посмотрим.
…В заведенной Малиновским папке появилась еще одна бумага.
ПОСТАНОВЛЕНИЕ
1909 года, октябрь 19 дня, г. Тифлис.
Судебный следователь по особо важным делам округа Тифлисского окружного суда Малиновский, допросив сего числа горийского уроженца Семена Аршаковича Тер-Петросянца в качестве обвиняемого в соучастии в разбойном нападении 13 июня 1907 года в г. Тифлисе на Эриванской площади на денежный транспорт Тифлисского отделения Государственного банка и похищении из этого транспорта 250 000 рублей, сопровождаемых обстрелом и взрывом брошенных бомб, осколками которых были убиты городовые Войтковский и Иванов и тифлисский житель Юзбашев и многие ранены, т. е. в преступлении, предусмотренном 13, 1630, 1632 и 1634 статьями уложения о наказаниях и, приняв во внимание силу имеющихся против него улик и тяжести грозящего ему за это преступление уголовного наказания, руководствуясь 419, 421 статьями и 6 пунктом 416 статьи уст. уг. суд постановил: для пресечения обвиняемому Семену Аршаковичу Тер-Петросянцу способов уклоняться от следствия и суда по настоящему делу его, Тер-Петросянца, содержать под стражей в тифлисском Метехском тюремном замке, о сем ему объявить и после настоящего постановления препроводить заведующему Метехским замком для исполнения и прокурору Тифлисского окружного суда для сведения.
Судебный следователь МАЛИНОВСКИЙ.
Настоящее постановление мне 19 сего октября 1909 года объявлено, в чем расписываюсь.
Семен Аршакович ТЕР-ПЕТРОСЯНЦ.
Недели две Камо не беспокоили. За это время весть о его появлении просочилась в город, но он и понятия не имел, что товарищи за него хлопочут, что Джаваир стремится свидеться с братом в Метехе. Джаваир стучится в двери разных должностных лиц, которые столь же неприступны, как и их каменные сердца. Малиновский тем временем допрашивает Камо. Камо старается отвечать правильно, во всяком случае на те вопросы, с которыми Малиновский хорошо знаком и без его ответов. Рано еще притворяться больным, да и оторванный от внешнего мира, он не знает, надо ли продолжать игру?
Помогла телеграмма Кона к Джаваир: "Заключение берлинских врачей на руку Камо - его признали душевнобольным и не судили. Высылаю 200 рублей на телеграммы и другие расходы. Сообщи о намерениях российского суда".
Проникнуть в тюрьму во что бы то ни стало! И свидание удается устроить.
Камо вначале молчал. Потом стал нарочито вопить, грубить: "Зачем ты явилась?! Я по тебе не соскучился! Меня повесят". - "Берлинские врачи нашли, что ты болен, брат".
Вот это другой разговор. Вот это-то ему и надо. Молодчина, сестричка! Значит, игра продолжается. Не может быть, чтоб болезнь сбросили со счетов. Джаваир телеграфирует Кону: "Вышлите обещанные документы". Малиновский замечает в Камо некоторые странности. Однако он не сомневается, что имеет дело со здоровым человеком, решительным и волевым.
Малиновский не торопится: он хочет вывести Камо на чистую воду, доказать, что именно он являлся руководителем экспроприации на Эриванской площади.
Декабрь 1909 года подходил к концу, а положение дел у Камо по-прежнему неопределенно, без какого-либо проблеска надежды. "Разыгрывать душевнобольного - это мое единственное спасение, я должен выстоять".
Диагноз немецкого врача гласил: "Ранения нанесены Мирскому, должно быть, в июне 1907 года. Понятно, что теперь остались лишь рубцы и невозможно установить происхождение шрамов на ладони и пальцах. Только повреждение глаза позволит допустить, что оно произошло при взрыве бомбы".
Следователь Малиновский уже в который раз спешил в Метех. Он не исключал, что посещение Метеха может пройти впустую. Но его торопили, с него требовали. "Неужели из-за какого-то Камо пошатнется мой авторитет? Я, следователь Малиновский, который распутал столько запутанных дел, не могу разобраться в деле этого анархиста. Не могу сдвинуться с мертвой точки. Отступления не будет! Вперед и только вперед. Малиновский!"
- Позвать тюремного врача!
Разговор с главврачом Михайловской больницы был краток и резок:
- Немедленно прооперировать и проверить диагноз!
- Он душевнобольной, и я…
- Опять "не имею права", опять ваш "нравственный долг"?! Послушайте, господин главврач, он не уголовник, а политический преступник. По-ли-ти-чес-кий! Ясно? Он служит своей партии, и эта самая партия не сегодня-завтра, не моргнув глазом, разнесет нас с вами на куски.
- Господин Малиновский, я постараюсь уговорить хирурга.
Врачи созвали консилиум. В пальцах и ладони Камо прощупывались шесть инородных тел. Только операция позволит выяснить, что это за тела.
21 декабря 1909 года в Метехской тюремной больнице Камо прооперировали и извлекли из его кисти осколки красной меди и частицы гремучей ртути. Экспертиза установила, что они проникли в руку от взрыва бомбы, а не от пули. Следователь Малиновский был на седьмом небе и уже мечтал о повышении.
Камо был нанесен серьезный удар. Через неделю после операции он еще ходил с забинтованной рукой, зная уже, по какой статье будет судим. "Вам все равно не избежать виселицы, - на лице Малиновского заиграла зловещая улыбка. - Лучше признайтесь во всем".
Камо молчал.
"Здесь не хотят верить в сумасшествие Камо, - телеграфировала Кону Джаваир Высланные вами документы получила и представила. Но с ними насчитаются. Говорят, что Камо - симулянт. Жизнь моего брата в опасности. Чем вы ему можете помочь?"
Телеграмма Джаваир получена. Оскар Кон, не теряя времени, мчится в редакцию "Форвертса". Парижская "Юманите" осуждает немецкое правительство, за то, что оно передало душевнобольного человека в руки варварской российской монархии, заранее зная, что он политический, а не уголовный заключенный. Шумиха разрастается до таких масштабов, что вызывает озабоченность у министра иностранных дел Российского государства Сазонова.
Начало мая 1910 года.
На письменный стол премьер-министра и министра внутренних дел Столыпина легли два письма. Одно из них - от министра иностранных дел Сазонова, который, встревоженный поднятой шумихой, писал:
"Милостивый государь Петр Аркадьевич!
За последние дни немецкая демократическая печать с особенной страстью обсуждает судьбу русского подданного Аршакова (он же Мирский и Тер-Петросов), который привлечен к ответственности перед военным судом в Тифлисе по делу о разбойном нападении в названном городе на казенный денежный транспорт в 1907 году и которому грозит, будто бы, смертная казнь.
При говор суда должен был состояться, по словам германской прессы, в Тифлисе 26 апреля.
Радикальный орган "Форвертс", демократическая "Франкфуртер цайтунг" и "Берлинер тагеблат" нападают при этом на немецкую полицию, выславшую Аршакова-Мирского, по выходе его из Берлинской городской больницы для душевнобольных, в Россию, где он, будто бы, тотчас же попался в руки русским властям. С другой стороны, сказанные газеты позволяют себе тенденциозные и крайне резкие суждения о русских "политических судебных процессах".
В Министерстве Иностранных Дел велась в 1908 году по делу Мирского переписка с Министерством Юстиции, которое просило войти в сношение с Германским Правительством на предмет судебно-медицинского освидетельствования и допроса в качестве свидетеля названного лица, задержанного в 1907 году в Берлине. Отношением от 18 июня 1908 г. № 171 Министерство Иностранных Дел уведомило первый Департамент Министерства Юстиции, что Мирский не может быть допрошен вследствие состояния здоровья, как о том свидетельствовало приложенное к сказанному отношению судебно-медицинское удостоверение.
Принимая во внимание, что нападки прессы на Германское Правительство, которые не преминут усилиться в случае, если Мирский, действительно, будет приговорен к смертной казни, могут оказать неблагоприятное для нас влияние в вопросе о высылке анархистов, считаю долгом сообщить о вышеизложенном Вашему Превосходительству, на случай, если Вы признаете необходимым принять по сему какие-либо меры.
Примите. Милостивый государь, уверение в отличном моем уважении и совершенной преданности.
САЗОНОВ".
Автор второго письма-телеграммы был президент Лиги защиты прав человека Френсис де Прессансе, который выражал уверенность, что "русское правительство в соответствии с принципами прав человека откажется признать виновным Мирского-Аршакова-Тер-Петросова, болезненное состояние и невменяемость которого были юридически установлены компетентными специалистами".
Петра Столыпина, почти не видного из-за длинного, покрытого сукном письменного стола, телеграмма из Парижа нисколько не заинтересовала. Права человека? Еще чего! Он посмотрел в окно, за которым уже третий день не переставая лил дождь, из-за которого он, премьер-министр России, не мог пойти на рыбалку. Он крепко выругался, обращаясь то ли к дождю, то ли к президенту Лиги защиты прав человека, и подписал на телеграмме: "Что за чепуха?"
Письмо министра иностранных дел не на шутку взволновало Столыпина. Он достал из ящика чистый лист бумаги, собираясь написать письмо в Тифлис, наместнику Кавказа Воронцову-Дашкову.
"СЕКРЕТНО