Я за эти дни уже несколько раз слышал, как на эти вопросы отвечает Георгий Сергеевич.
- Друг мой, этого никто не знает, - говорит он, - да и знать не может, так же, как никто не может сказать, как будут развиваться события. А ведь от этого все зависит. Сейчас мы даже не знаем, против кого мы будем бороться. За русский народ, за свободу - это ясно. А кто будет преграждать нам дорогу, - неизвестно. Дорогу будет преграждать победитель, т. е. немцы или Сталин. Против кого-то из них нужно будет вести борьбу. Если победят немцы, они из нашей родины будут пытаться сделать колонию. Мы будем бороться против них. Мы организуем партизанщину такую, какой они еще не видели. Мы поставим террор, будем организовывать восстания, одним словом, будем их выгонять обратно в их проклятый фатерланд. Если победит Сталин, мы будем бороться против него. Будем бороться за освобождение от рабства, может быть, еще более страшного, чем было бы немецкое. Но и для того, и для другого случая мы должны быть сильными. Нужно иметь, создать, воспитать десятки тысяч, сотни тысяч борцов, объединенных одной идеей, одним устремлением, чтобы в нужный момент в Смоленске, в Крыму, в Новочеркасске и Пскове и где-то там в Европе, куда не дойдет Красная Армия, и в глубоком советском тылу - в этот день люди встали, взялись за оружие, подняли народ и повели его за собой. В нашем распоряжении будет очень немного времени, может быть, недели, может быть, дни, а может быть, и того меньше… Будут ли у нас союзники в этой борьбе? Думаю, что будут. Думаю, что весь некоммунистический европейский мир будет сочувствовать и помогать нам потому, что наша борьба будет борьбой и за его свободу. Но рассчитывать нужно только на свои силы. Другие могут нам помочь или помешать, но нашу грязь никто за нас убирать не будет, не захочет, да и не сможет. Вся трудность нашей борьбы и заключается в том, что коммунизм может быть разрушен только нашими, русскими руками и побежден только нашими, русскими жертвами.
Разговор затянулся. Кончилось давно богослужение, около церкви нет ни одного человека. На улицах редкие прохожие торопливо спешат по своим делам.
О партизанском движении в занятых немцами областях России в минувшей войне существует большая литература. О жизни и борьбе партизан пишутся романы, стихи и театральные пьесы, ставятся фильмы, передается множество устных рассказов. Но так как первоисточником всех сведений о партизанском движении является советская пропаганда и литература, а в Советском Союзе и художественные произведения - только разновидность пропагандных листовок, то подлинное лицо этого движения представлено таким, каким хотелось бы его видеть советскому правительству, а не таким, каким оно было на самом деле. Партизан нарисованной советскими красками картины - борец за советский строй, за коммунизм, за идеалы партии Ленина-Сталина. Это ни в малой степени не соответствует действительности. В непосредственной близости эта картина рисуется совсем в другом виде. Более близкое знакомство с партизанским движением возможно было только на месте его действия, в занятых немцами областях. Там, в прямом и переносном смысле слов, опушка партизанского леса начиналась у околицы сел и городов, там в лес из города и в город из леса люди переходили, как соседи из двора в двор.
Партизанское движение, то есть борьба населения против оккупационных властей и оккупационной армии в России, носило своеобразный характер. Оно включало в себя все элементы созданного потом во всех странах Запада "движения сопротивления" и имело еще свои специфические черты. На Западе борьба сводилась чаще всего к саботажу, вредительству, реже к индивидуальному террору, направленному против немцев. В России же, благодаря трудноконтролируемым большим пространствам, лесам, почти непроходимым, как Брянские, сама природа давала возможность организации больших групп борцов, иногда самым серьезным образом влияющих на ход событий на фронте.
Более мелкие операции, как перерыв путей сообщений, взрывы мостов и железнодорожных станций, нападение на отдельные немецкие небольшие отряды, начались уже осенью 1941 года.
Партизанское движение было в значительной степени результатом немецкой политики в занятых областях. Как немцы сами помогли Сталину организовать сопротивление на фронте, точно так же и возникновение партизанщины - дело, главным образом, их рук.
Состав партизанских отрядов складывался из трех элементов. Это были солдаты Красной Армии из разбитых и взятых в плен регулярных частей, лишенные возможности из-за быстрого передвижения фронта присоединиться к своим, да и не особенно стремившиеся к этому присоединению, так как при особенно остром желании выйти все-таки было можно. Как настроение кадровой армии, фактически отказавшейся от борьбы в первые месяцы войны, настроение и этих небольших групп и одиночек, бродивших по лесам, было антисоветским. Они боялись выходить из леса только потому, что ужасы, творившиеся в лагерях военнопленных, где немцы голодом и тифом убивали перешедших к ним людей, были широко известны и с этой, и с той стороны.
Второй элемент - это жители занятых областей, больше жители городов, чем сел, бегущие от немецкого террора и вводимых немцами порядков. Настроения этой группы были еще более антисоветскими. Уже тот факт, что эти люди с риском иногда для жизни отказались следовать за убегающей властью, говорит сам за себя. В лес они уходили не потому, что возлюбили неожиданно советское правительство, а просто потому, что нужно было скрываться от немцев. Спасая жизнь от террора завоевателей, они покидали насиженные места, часто не ставя еще себе целью борьбу с ними.
Третья группа - это переброшенные с той стороны небольшие отряды молодежи, прошедшие специальную школу партизанской борьбы. В ней было много учащихся высших учебных заведений, особенно Ленинграда. Студенчество в массе было настроено также антисоветски, и молодежь влекла в партизанскую борьбу любовь к родине, романтика и риск партизанщины и желание быть подальше от взглядов правительства и НКВД, с началом войны усиливших опять террор. Позднее многие из этой молодежи были активными участниками Русского Освободительного Движения.
Многие тысячи бродивших по лесам людей советскому правительству скоро удалось прибрать к рукам. В этом помогли ему и специально оставленные в занятых областях для организации партизанской борьбы партийные работники и специально присланные эмиссары.
Партизанская борьба возможна только там, где она поддерживается населением. В противном случае она умирает или перерождается в бандитизм. Крестьяне не поддерживали бродячий элемент в лесу ни продовольствием, что было самым важным, ни оружием, которого они не имели сами. Людям в лесу нужно было есть. Оставалась единственная возможность - доставать продовольствие в деревне. Это можно было сделать только грабежом. Крестьяне оказывали сопротивление нередко и с оружием в руках, полученным позднее от немцев. Почти в каждом селе создавались отряды самообороны для защиты от партизанских налетов.
Советское правительство прекрасно использовало этот момент. Оно накормило партизан и вооружило их. Но прежде чем послать в партизанские леса хлеб и патроны, оно послало туда политических комиссаров и представителей Особых Отделов НКВД. Вся эта многотысячная масса, по столь разным причинам оказавшаяся в лесу, но вся настроенная недвусмысленно антисоветски, была разбита на небольшие отряды, бригады, которые и были взяты в такие ежовые рукавицы, каких не было и в регулярной Красной Армии на "большой земле".
В советском представлении партизанская жизнь полна соблазнов. Партизан ходит все время по краю пропасти, не в том смысле, что он подвержен опасности со стороны немцев, это само собой разумеется, а в том, что, находясь в лесу, он вне досягаемости законов человеческих, в том числе советских. Он соприкасается с миром несоветским, слышит пропаганду, видит, как живет население, прежде всего крестьяне, и может делать из своих наблюдений самые неожиданные выводы. Он фактически имеет возможность в любой момент покинуть отряд и нырнуть в окружающую жизнь, уйдя из рук НКВД. Из-за всего этого взаимная слежка, недоверие, доносы друг на друга были развиты в партизанских отрядах в такой степени, что даже по сравнению с нормальной советской жизнью жизнь в лесу была иногда невыносимой. Представитель Особого Отдела НКВД - это царь и бог в отряде. Он соединяет в одном лице и следователя, и прокурора, и судью, и исполнителя. Независимо от состава преступления наказание, доступное ему, почти единственное - смерть. Нетрудно представить, какой произвол, какое разнузданное самоуправство царили там, как там сводились личные счеты, в какие формы выливалась личная антипатия и неприязнь.
Партизанский лес и оккупированные немцами города часто обменивались своими обитателями. Из города в лес шел тот, кому угрожала расправа Гестапо, насильный увоз на работу в Германию или вообще невозможность жить дальше под немецким террором. Из леса в город шел тот, кто риск нелегального существования под немецкими властями предпочитал самоуправству НКВД в отряде. Поэтому и партизаны были разные, в зависимости от того, в какой степени они находились под контролем и в распоряжении засланных представителей советской власти. Были партизаны, которые обстреливали с опушки леса работавших в поле крестьян, поджигали деревни за их "сотрудничество с немцами", пользуясь темнотой, выходили из леса и стреляли по огням крестного хода вокруг церкви во время Пасхальной заутрени. Но были и такие, у которых можно было найти убежище от немецкого преследования, получить помощь перебраться из города в город без необходимых документов и которые не накладывали за это никакой дани. Разница политических настроений, точнее сказать, разница степени контроля эмиссаров НКВД в отдельных отрядах и группах партизан была столь велика, что нередкое в лесах происходили между ними настоящие большие бои.
Складывалось парадоксальное положение. Партизанские отряды, состоящие из антисоветски настроенных людей, должны были выполнять роль палачей по отношению к другим русским людям, так же точно антисоветски настроенным и, в той или иной степени, проявляющим эти настроения. Понятие антисоветская деятельность и сотрудничество с врагом толковалось очень широко. "Врагом народа" и "предателем" считался каждый, кто оставался вне досягаемости НКВД и не принимал никакого участия в борьбе за возвращение советской власти. Советская пропаганда называла население "братьями и сестрами во временно занятых немцами областях". В этом названии было больше поэзии, чем истинного отношения советского правительства к оставшейся у немцев части народа. На практике советская политика рассматривала этих братьев и сестер как лютых врагов. Против них, главным образом, чаще чем против немцев, и направлено было оружие партизан.
Немцы пытались бороться с партизанщиной, но со свойственным им непониманием русских проблем - всегда не тем оружием. Большую радость доставила мне встреча с друзьями, работающими в смоленском районе. Их трудно было узнать, так они все возмужали, окрепли, выросли. Многие из них, когда уходила два года тому назад сюда, были еще мальчиками - теперь стали совсем взрослыми мужчинами. Осенью 41-го года их вела на родину суровая необходимость, скрашенная романтикой рискованных приключений. Теперь они были зрелыми и опытными политическими борцами.
Больше всех поразила меня Наташа. Она была всегда непоседой, неугомонной, очень подвижной и деятельной. Здесь я видел какой-то сгусток жизнерадостности, концентрат динамики и действий. Она была инициатором создания детского сада, в то же время работала в городской больнице, живя в семье многодетной вдовы, потерявшей мужа в первые годы войны, много времени уделяла и своим домашним. На афише, написанной от руки, вывешенной в городском самоуправлении, сообщающей о предстоящем через две недели спектакле любительской труппы (ставилась одна из пьес Островского), я не без изумления в числе участников прочел и ее новую фамилию. По словам Георгия Сергеевича, она только что вернулась из большой поездки в Орел - отвезла туда партию литературы, листовок и брошюр, на каждой из которых в правом верхнем углу жирным шрифтом стояло: "Ни немцев, ни большевиков! Мы зовем вас на борьбу за новую, свободную Россию!" В случае, если бы листовки обнаружили немцы, это была бы верная смерть. Несмотря на близость Смоленска от Орла, путешествие было трудным: поезда ходили с перебоями, нередко большие расстояния приходилось идти пешком или проситься на редкие крестьянские подводы. Литература предназначалась для партизан и для солдат Красной Армии, которая со дня на день должна была занять Орел. Я не могу смотреть на Наташу без изумления и восторга: - Наташенька, откуда у тебя все это, как ты успеваешь и сил находишь столько? Детский сад, больница, в каком-то спектакле участвуешь…
Она смотрит большими глубокими глазами, из которых льется радость жизни, какой я никогда не видел у нее раньше:
- Не знаю, сама не понимаю. У меня такая жажда к делу, к жизни, к людям, что вот, видишь, всюду лезу и всюду как-то поспеваю. Наверное, потому что я теперь дома! - Она берет меня за руку, заглядывает в глаза и говорит: - Оставайся здесь. Будем вместе работать, по вечерам гулять, смотреть на Днепр… Ты видел, какое здесь небо по вечерам?.. Оставайся.
Мне и самому часто приходит эта мысль - остаться, врасти вот в эту жизнь всеми корнями, засучить рукава, разгребать вот эти развалины, пустить в ход вот этот покосившийся трамвай, украсив первый пущенный вагон гирляндами зелени и цветов, писать в местной газете статьи под общим заголовком "Нужды нашего города"… Но вспоминаешь, что к развалинам никто не прикасается вот уже третий год, - всё, что способно работать, должно работать на немцев; трамвай так и не пойдет, потому что немцы не дадут тока; что в местной газете можно писать только о светлом германском гении, о мудрости Адольфа Гитлера, непобедимости его армий… - и оставаться уже не хочется. Да и там, на Западе, будет большая и ответственная работа.
- Знаешь, что, Наташенька, поедем со мной обратно в Европу. Там тоже найдется дело.
- Что ты, что ты! - закидывая назад голову, смеется она от души. - Нет, нет, не хочу. Я приеду позднее. Хочу до последней, до самой последней возможности ходить вот по этой земле. До последней возможности! Ноты не бойся, к Сталину я не попаду…
К Сталину она не попала, только благодаря чуду. Вскоре после нашей разлуки она была арестована агентами Гестапо на улице за то, что помогла военнопленному бежать из проходящей по улице колонны. Вместе с группой других членов организации она сидела в Минской тюрьме. Перед тем как оставить город, немецкая охрана "чистила" тюрьму, т. е. расстреливала всех сидящих поголовно - и присужденных к какому-то сроку наказания, и еще не вызванных на допрос. Друзьям удалось спастись, потому что их расстрелять не успели - немцы бежали, так как город уже обходили стороной передовые части Красной Армии. Небольшой группе удалось выломать дверь камеры и бежать вслед за немцами - в город уже входили советские патрули. Наташа была в этой группе. До того, как бежала охрана тюрьмы, они слышали шаги выводимых на расстрел людей. Среди них были тоже друзья и члены организации.
Слышно было, как они шли по коридору, спускались по лестнице, шли в последний путь по этой горькой земле, которую они так любили…
Глава VI
Опять в Берлине
По возвращении из России так трудно было погружаться в атмосферу ожидания, в которой проходила наша берлинская жизнь. За мое отсутствие не произошло ничего нового и не наметилось никаких сдвигов в нашем русском деле. Власов все еще жил в Далеме и все еще в полу заключении. Мне удавалось попадать к нему только изредка и то всякий раз под видом какого-нибудь дела, или к нему, или к кому-нибудь из его окружения. Это было не так трудно. Наши отношения известны были моему начальству, и это облегчало мне возможность навещать узника. Поговорить по душам удавалось редко. Часто приезжали какие-то немцы, иногда присутствовали мне незнакомые русские.
Не было никакого движения в сторону дальнейшего разворота дела в целом, и, кроме "Зари", работала полным ходом только школа пропагандистов и подготовки офицерского состава в Дабендорфе. Я изредка ездил туда, чаще с тех пор, как начальником школы был назначен генерал Федор Иванович Трухин. Поехал я туда через два дня по возвращении из России. Кстати, Старший просил передать Трухину, чтобы он приехал в ближайшее воскресенье в город на совещание Исполнительного бюро, - куда генерал Трухин был кооптирован недавно четвертым членом.
Дабендорф - километрах в тридцати южнее Берлина. Ехать нужно с пересадкой в Рангсдорфе. Времени занимает это много, и я не мог ездить часто только потому, что каждая поездка отнимала, по крайней мере, полдня. Километрах в трех от станции железной дороги, за селом, на опушке леса, окруженные колючей проволокой несколько бараков. Перед входом мачта, на которой андреевский флаг - голубой косой крест на белом фоне, он принят был недавно как флаг Русского Освободительного Движения. У входа стоит часовой-немец. Нужно записаться в книге посетителей. Охрана здесь постоянная, и так как они знают, что я приезжаю к начальнику лагеря и часто видят меня с ним, формальности с пропуском занимают мало времени.
Я рассказываю Трухину о впечатлениях своей поездки, о встрече с друзьями. Тех из них, которые бывали на несколько дней в Берлине, и тех, кто был с ним в лагере Вустрау, он знает лично.
Мы с ним выходим из его небольшой комнаты и по чистой, усыпанной песком дорожке идем вдоль бараков, - ему нужно зачем-то зайти в комендатуру. Комендант и весь административный аппарат лагеря - немцы.
Федор Иванович от высоченного своего роста, он почти так же высок, как и Власов, немножко сутулится на ходу. Когда идешь с ним рядом, его голос всегда слышен справа сверху. И голос его, и выправка такие, какие даются несколькими десятилетиями военной службы. Но и голос, и выправка, и какая-то особенная корректная отчетливость и небезразличие к своему внешнему виду, одет ли он в штатское платье или в генеральский мундир, - всё это характеризует не службиста-строевика, а офицера крупных штабов. Он и был долгие годы близким сотрудником маршала Шапошникова, начальника Генерального Штаба Красной Армии, а потом лектором Академии Генерального Штаба, так что большинство теперешних советских маршалов были когда-то его учениками. К началу войны он был начальником Штаба армии, стоявшей в Прибалтике. В плен попал после разгрома этих армий еще летом 1941 года.
- Видели наш новый зал занятий? - спрашивает он меня. Узнав, что я зала не видел и на занятиях не присутствовал, он берет меня за руку и подводит к дверям одного из бараков - "Идемте, послушаем, как наши преподаватели вправляют мозги курсантам-фронтовикам. Сейчас как раз доклад о государстве"…