Генерал-лейтенант Николай Никитич Иванов вовсе не был генералом. Вместе со своим старшим братом С.Н. Ивановым, в качестве его заместителя по политической части, он прибыл в Смоленск в начале 1942 года и принял участие в формировании первых русских частей, местом дислокации которых был избран поселок Осинторф между Витебском и Оршей. Старший из братьев Ивановых получил от немцев чин "зондерфюрера", который давался немцами гражданским чиновникам, привлекавшимся на военную службу. Оба Иванова имели немецкое гражданство и вполне официально обязаны были проводить немецкую политическую линию в своих действиях. Между прочим, впоследствии этот немецкий чин "зондерфюрер", переведенный буквально как "особый руководитель", ввел в заблуждение белорусский штаб партизанского движения, который приписал С.Н. Иванову главную роль в организации РННА. Скорее всего братьям Ивановым как немецким подданным русского происхождения была вменена и доверена немцами роль наблюдателей и "контролеров" за действиями бесподданных русских Сахарова, Кромиади и Ламздорфа.
Оба Ивановы были царскими офицерами. С.Н. Иванов был ближайшим соратником белогвардейского генерала Миллера, возглавлявшего действия белых на севере в годы Гражданской войны. Его брат, Н.Н. Иванов, который предстал теперь перед нами в качестве "власовского посланца" в чине генерал-лейтенанта, был в РННА на положении "политического воспитателя". Он тоже был царским офицером, эмигрировал в Германию, там натурализовался, т. е. принял германское подданство, занимался журналистикой, сотрудничая в изданиях, отличавшихся наибольшими степенями антисоветизма.
Однако командиром вновь созданной части был назначен К.Г. Кромиади, натурализованный русский грек, крайне монархических убеждений человек, ко времени пребывания в Добровольческой Армии Деникина дослужившийся до ротмистра, здесь же вдруг оказавшийся в звании полковника, да еще и не под своей фамилией. Он действовал под псевдонимом Санин. Его заместителем по командованию был И.К. Сахаров – сын известного колчаковского генерала К.В. Сахарова, того самого, которого другой колчаковский генерал Будберг называл "бетонноголовым"…
Из рассказов отца Гермогена явствовало, что молодой сын "бетонноголового" колчаковского генерала К.В. Сахарова был удачливым и смелым авантюристом, и при том – чистой воды. Получив в Германии, Берлине, где жил в эмиграции его отец, только общее среднее образование, не имея специальности, но не растеряв былые дворянские амбиции и замашки, И. Сахаров вынужден был окунаться в одну авантюру за другой. Совсем в молодых годах, двадцати с малым лет, он очертя голову ринулся в пекло испанской гражданской войны, конечно, на стороне Франко. Он вступил в русский батальон одной из интернациональных бригад, сражавшихся в составе войск Франко. Как известно, интернациональные бригады были у обеих враждовавших сторон. Там он сражался храбро, был командиром сначала танка, потом дошел до командира роты и даже, кажется, танкового батальона. Был несколько раз ранен, получил из рук самого Франко несколько высоких наград. Старый генерал К. Сахаров отправляя сына на борьбу с мировым большевизмом, благословил его той же иконой, которой благословляли в 1904 году и самого К.В. Сахарова перед отправлением на японскую войну.
После окончания гражданской войны в Испании молодой Сахаров вернулся героем и некоторое время пожинал лавры своего первого жизненного успеха. Тут подошла новая война, на этот раз Германии с Россией, и для него внезапно открылись необъятные горизонты деятельности.
В феврале 1942 года умер старый генерал К. Сахаров. Помню, сидя в плену, я сам прочитал траурное объявление и некролог, помещенные в берлинском "официозе" на русском языке "Новое слово". Теперь, из рассказов отца Гермогена пришлось узнать любопытную подробность.
Умирая, старый генерал благословил сына на продолжение непримиримой борьбы с большевизмом и якобы сказал ему, что он, генерал Сахаров, награждает своего сына, продолжателя великой освободительной борьбы против большевиков, героя испанской войны, всеми своими орденами, которыми он сам был в свое время награжден на службе в царской и колчаковской армиях, и производит его в чин полковника.
Этот удивительный случай "награждения" молодого эмигранта орденами императорских времен стал известен благодаря тому, что на Пасхальное богослужение весной сорок второго года в берлинский православный собор, прихожанами которого была семья Сахаровых, Игорь Сахаров явился в полной парадной форме русского армейского полковника – со всеми отцовскими и своими тоже орденами на груди.
Давясь от смеха при этом рассказе, отец Гермоген говорил о том "шокинге", который был вызван этой фанфаронской выходкой Сахарова в берлинском эмигрантском обществе. Телица, которые совсем недавно восхищались им по поводу его испанских побед, теперь показывали на него пальцами и негодующе отворачивались. В авантюристической карьере это был ошибочный шаг Игоря Сахарова.
Но ему было наплевать на шипение разных эмигрантских "нафталинных обломков". Он уже был снова "на белом коне", участвуя в создании РННА вместе с полковником Кромиади.
Капитан Григорий Павлович Ламздорф, граф, внук бывшего министра иностранных дел в начале царствования Николая II, тоже авантюристическая личность, но рангом пониже Сахарова. Высокого роста, хорошо сложенный, хотя немножко сутулый, совершенно не владеющий строевой выправкой, что особенно хорошо было видно, когда ему приходилось командовать строем. Внешне очень похожий на грузина, что не было удивительно, так как бабкой его была грузинская княжна, ставшая потом, выйдя замуж за его деда, графиней Ламздорф.
В то время, как Сахаров оставался холостяком, Ламздорф был женат. Его жена с трехлетним сыном жила в Париже, их брак по некоторым причинам был в состоянии полного расстройства. Молодая графиня Ламздорф, по рассказам отца Гермогена, была какой-то совсем необыкновенной красавицей, вовсе не желавшей, чтобы такой редкий дар небес пропадал даром.
Ламздорф тоже служил в интернациональной бригаде у Франко, они воевали с Сахаровым в одном батальоне, и потом Ламздорф был под командой Сахарова. Между собой они были на "ты" и в очень коротких отношениях.
Еще называл мне отец Гермоген какого-то Соболевского, бывшего крупного помещика и царского офицера, и еще одного графа – фон Палена (фамилии-то все исторические!), но их роль в создании РННА не была значительной.
Но самым-то главным в рассказах отца Гермогена были не эти сведения о личностях, уже очень отдававшие просто сплетнями, а то, как провалилась сама идея создания этой РННА. Сам отец Гермоген, видимо, многого не знал, многого не понимал, но главное-то он усвоил: это первое – действительно первое – русское военное формирование на немецкой стороне явилось сразу же объектом пристального внимания антинемецкого, советского подполья, партизан и специально засланной агентуры. В первые же месяцы существования РННА выявилась та же закономерность, которую я своими глазами наблюдал и в бригаде Гиля – расслоение личного состава таких частей на три, очень неравные численно категории.
Количество, так сказать, "идейных", убежденных и бескомпромиссных противников большевизма и советской власти всегда было, по-видимому, невелико, в лучшем случае, десяток-другой на батальон. Такие люди готовы были идти в союзе не только с Гитлером, хоть с чертом, но лишь бы против большевиков и особенно – против Сталина. Среди них были и такие, которым неважно было и за "что", лишь бы "против"…
Значительно более многочисленную группу составляли люди, поступившие на службу к немцам, желая получить возможность при первом удобном случае перебежать к своим, да еще с оружием в руках, да еще, при удаче, и не в одиночку, да и сотворив перед побегом что-нибудь для приобретения политического багажа. Эта группа была бы значительно многочисленней, если бы не слухи, родившиеся в первое время существования партизанщины, о том, что партизаны беспощадно и без разбора расправляются с перебежчиками, прошедшими службу в немецких частях, как с изменниками.
Но самую многочисленную и основную массу наших добровольцев составляли люди, которые просто спасали жизнь, ибо в лагерях военнопленных они были поставлены перед простым выбором – либо смерть от голода, либо запись в добровольцы. Большинство из этой категории добровольцев имело целью просто "пересидеть" войну, тем более что непосредственно на фронт, на передовые линии, русские добровольческие части в то время еще не выдвигались, а использовались для охранной службы в тылу. Эта третья категория добровольцев служила неисчерпаемым резервуаром для пополнения второй группы. Если кому-нибудь из той, второй категории добровольцев удавалось привлечь к участию в своем заговоре одного или несколько человек из "безразличных" и при этом уничтожить или силой захватить с собой при переходе кого-то из первой группы, т. е. активистов и непримиримых, то успех такого перехода в партизаны был обеспечен.
Именно по такой схеме строились многие переходы в бригаде Гиля, и вот, по рассказам отца Гермогена, я увидел, что то же самое, только в несравненно большем масштабе, происходило и в РННА.
Вся организация дела была построена немцами таким образом. Для начала было отобрано 200 человек пленных и помещено в особом лагере в местечке Вульхайде недалеко от Берлина. Они содержались как пленные, но в несколько лучших условиях, чем обычные пленные. Улучшение состояло в том, что их не доводили до голодной смерти, но из состояния хронического голода их так и не выпускали. Эти 200 человек в короткий срок были подготовлены в качестве агитаторов и вербовщиков и разосланы по лагерям военнопленных. Их задача была вначале выявлять среди пленных "обиженных" на советскую власть и именно таких привлекать на службу к немцам. Однако вскоре стало ясно, что такой принцип отбора не обеспечит требуемой численности, и вербовка началась среди всех, невзирая на политические настроения. Вербовщики, прошедшие краткосрочные курсы в лагере Вульхайде, затем в большинстве поступали в формируемые батальоны в качестве офицеров на взводы, иногда – на роты. Сам же лагерь Вульхайде продолжал существовать, пропуская через себя новые и новые партии вербовщиков.
Когда РННА была сформирована и размещена несколькими гарнизонами в Осинторфе и его окрестностях, под эмигрантским командованием началась политическая обработка личного состава его новым командованием.
Отец Гермоген привел мне два образчика пропаганды, достаточно ярко рисующие основную идеологическую линию воспитания личного состава русских войск на немецкой стороне, как понимали эту линию офицеры-белоэмигранты. Зондерфюрер С.Н. Иванов разъяснял: "Москву будут брать не немцы и не японцы, а мы, русские. Сами же будем наводить там порядок. Поэтому после завершения формирования наша армия должна занять один из участков фронта для борьбы против советских войск".
У меня не было в то время оснований сомневаться, нет их и сейчас, в искренности веры наивного зондер-фюрера Иванова в то, что немцы "разрешат" русским "самим взять" Москву и "навести там порядок". Людоедский приказ Гитлера о полном физическом уничтожении Москвы после ее взятия уже существовал в то время, но не был широко известен даже в кругах немецкого офицерства, не только русского. Это сейчас, через 35 лет, мы видим, какое идиотски-издевательское звучание имели призывы, подобные только что рассказанному в свете тех знаний, которыми мы располагаем о действительных истинно сатанинских планах Гитлера. Еще более определенно высказывался командир части полковник К.Г. Кромиади-Санин. В кругу подвыпивших господ офицеров, где были и эмигранты, и новообращенные бывшие командиры Красной Армии, он сказал: "Нам необходимо создать двухмиллионную армию и полностью вооружить ее. Немцы после войны ослабеют, тогда мы и ударим по ним. Возьмем власть в свои руки, восстановим в России монархию".
Но и противная, т. е. советская сторона, не дремала. Началось противоборство двух идеологий. Подпольщики и связанные с ними партизаны развернули громадную работу по разложению частей РННА. Отец Гермоген сказал, что эта работа, вероятнее всего, направлялась и координировалась из какого-то центра за фронтом. Не могло быть, чтобы только спонтанные действия местных одиночек могли так быстро привести к фактическому провалу всей затеи. РННА была разделена на гарнизоны "Москва", "Урал", "Байкал", расположенные в Осинторфе и поблизости от него. В состав этих гарнизонов, кроме пехотных, хозяйственных и других подразделений, входили также броневой и артиллерийский дивизионы.
Очень большую роль в разложении рядов РННА сыграл Е.В. Вильсовский, бывший учитель, служивший переводчиком у немцев и тесно "друживший" с офицерами РННА. Как оказалось впоследствии, он был связан с партизанами, подпольными советскими кругами и был организатором такого подполья в самом Осинторфе. По прямому указанию командира одной из крупнейших и активнейших партизанских бригад того района, Константина Заслонова, державшего непрерывную связь с Вильсовским, был организован подпольщиками первый значительный переход целого подразделения РННА в партизаны. Вся хозяйственная рота, несколько десятков человек, под командой старшего лейтенанта Базыкина (в действительности Якова Гавриловича Лебедева), перешла в партизаны. Это было в начале лета сорок второго года. 6 августа перешел целиком взвод, 11 августа – рота старшего лейтенанта Максютина, еще через несколько дней разведрота лейтенанта Князева.
Подробности деятельности подпольщиков стали ясны после того, как один из тех, кто был захвачен с собой ротой Базыкина из лиц, принадлежавших по "нашей" классификации к первой группе, т. е. группе "отъявленных", бежал из-под партизанского конвоя и вернулся обратно в Осинторф. Он и выдал многих, собиравшихся тоже переходить к партизанам, так как пока находился среди перешедших базыкинцев, многое узнал и услышал. Происшедший провал только ускорил течение событий. Не дожидаясь, пока всполошившиеся немцы похватают всех, не разбирая "правого и виноватого", ближайшей же ночью весь артдивизион, 115 человек с техникой и боеприпасами, заминировав и взорвав склады с вооружением, ушел в партизаны. Это было завершающим аккордом, закончившим короткую "эпопею" РННА. Немедленно последовали грозные приказы: отозвать несправившееся эмигрантское командование и впредь эмигрантов к работе с русскими частями не допускать; расформировать РННА на отдельные батальоны и передать их немецким полкам и дивизиям; привлечь для дальнейшего формирования русских частей и руководства ими в качестве русских офицеров бывших командиров Красной Армии, заявивших о своей готовности сотрудничать с немцами.
Противоборство двух идеологий – "белой" и "красной" – опять, теперь уж на моих глазах, явно закончилось поражением первой из них. Тогда я во всем видел вину немцев с их полной политической близорукостью, оголтелым и грабительским национализмом, со всей отвратительной системой нацизма.
Но меня интересовали и дальнейшие подробности, относившиеся к этой РННА. Я попросил отца Гермогена рассказать мне продолжение. Оказалось, что в штабе группы армий "Центр" оставались еще офицеры, разделявшие взгляды их бывшего начальника фельдмаршала фон Бока и противодействовавшие некоторым установкам нового командующего фельдмаршала фон Клюге.
Когда фон Клюге, разъяренный провалом идеи создания РННА, приказал прекратить формирование русских соединений больше батальона, двое офицеров его штаба – генерал-майор фон Треско, начальник оперативного отдела штаба группы армий "Центр" и майор Герсдорф, начальник разведывательного отдела этого штаба – решили летом 1942 года создать так называемое "пробное соединение" – русскую бригаду и передать командование этим "пробным соединением" генерал-лейтенанту Георгию Константиновичу Жиленкову и полковнику Владимиру Ильичу Боярскому. Основой для формирования этой бригады и должны были послужить части РННА.
Но и из этой идеи ничего не вышло. Когда стало известно, что вступает в силу приказ Клюге о расформировании бригады на отдельные батальоны, включаемые в состав немецких полков, Жиленков и Боярский, ссылаясь на соглашение, достигнутое ими на переговорах с фон Треско и Герсдорфом, отказались от дальнейшего участия в этом деле и заявили, что никогда не давали согласия быть немецкими наемниками, а только союзниками. Фон Клюге объявил их бунтовщиками и приказал отдать обоих под суд, но их покровители Треско и Герсдорф сумели упрятать Жиленкова и Боярского сперва в лагерь военнопленных, потом, как военнопленных же, перевести в другой лагерь, находившийся уже в подчинении других инстанций, не штаба группы армий "Центр", и таким образом спасти обоих.
Меня очень удивила эта история, даже показалась маловероятной, потому что у нас, в нашей системе, подобного бы осуществить никому не удалось. Но отец Гермоген заверил меня, что у немцев это легко проходило, так как у них нет такой абсолютной централизации, как в советской государственной системе, различные ведомства и министерства внутри своих сфер могут допускать и отдельные "вольности", и соперничать и враждовать друг с другом, и даже вставлять друг другу "палки в колеса". И все это уживается одновременно с врожденной и даже гипертрофированной приверженностью к дисциплинированности, послушанию и порядку. Позднее, потеревшись побольше на немецкой стороне, я много раз убеждался в правоте того замечания отца Гермогена.
Когда, немного более года спустя, в конце лета 44-го, во время разгула террора, объявленного Гитлером после неудавшегося покушения на него, я прочитал в списках казненных имена Треско и Герсдорфа, мне понятен стал их поступок в отношении Жиленкова и Боярского – значит, те два немца в штабе фон Клюге были давними и затаенными оппозиционерами и смелыми людьми. Судьба распорядилась жизнями всех четверых одинаково: каждой паре суждено было погибнуть от рук своих же – немцам летом сорок четвертого, русским – двумя годами позже…
3
И вот снова Жиленков на свободе и вместе с Кромиади, Сахаровым и другими эмигрантами опять формирует русскую часть. Теперь уж под прикрытием власовских идей объединения всех русских для борьбы с большевизмом. Как это оказалось возможно? Опять я приступил с расспросами к моему "просветителю" – отцу Гермогену. Он уверил меня, что то, что нам, людям с советским опытом, кажется невозможным, у немцев оказывается возможным, и вовсе не потому, что немцы "лучше" русских, а просто потому, что они "другие". Что-то иное, что легко осуществимо у русских, совсем недостижимо у немцев.
Мне было очень интересно слышать такие взгляды, я жадно впитывал в себя эти новые для меня истины.