Американское правительство в своей политике в отношении Германии и Европы в целом, а также и Японии придерживалось тех же принципов. Мои оппоненты, заявляя о необходимости наращивания оборонительных усилий, твердили о целесообразности приближения военных баз и других военных структур вплотную к советским границам. Именно в этой аберрации меня обвинял Липпман еще в 1947 году. Я же намеревался держать, образно говоря, дверь широко открытой, чтобы дать возможность появлению крупных образований (объединенная, демилитаризованная Германия, объединенная Европа, демилитаризованная Япония), не связанных военными договорами ни с одной из сторон. Во всяком случае, я был готов к выводу наших войск из указанных регионов при одновременном выводе советских войск с перспективой появления там правительств, независимых от советского влияния. Новая независимая коммунистическая Югославия так же хорошо вписывалась в мою концепцию, как Швеция и нейтральная Австрия. Мне представлялось, что регион неприсоединившихся государств будет постоянно расти, пока не охватит значительную часть Европейского континента. И я считал, что наша готовность к выводу войск будет стимулировать советскую сторону поступить так же. Только таким путем, как мне казалось, можно было бы добиться стабильности в Европе и сделать первые шаги по коррекции того геополитического дисбаланса, к которому привел итог Второй мировой войны.
Такова первая основная проблема, которая меня в то время занимала. Второй являлось стремление найти как можно быстрее выход из ненормальной военно-политической обстановки в Западной Европе, связанной с различными обязанностями, взятыми нами на себя. Я не сомневался, что сложившаяся обстановка – пресловутое "статус-кво" – перекликалась как раз с теми обязательствами, которые связали Америку, как говорится, по рукам и ногам на длительный срок. И в то же время такая биполярность, как мне представлялось, не могла существовать неограниченно долго. Было ясно, что нам уже не удастся возвратиться к изоляции XIX века, но мы не были еще готовы ни по своему темпераменту, ни с точки зрения общественного мнения стать великой империей в самом широком смысле этого слова и, в частности, быть своеобразными опекунами для сложившихся в течение столетий западноевропейских народов. Я полагал, что в один прекрасный или совсем непрекрасный день разделенная Европа, испытывавшая на себе влияние присутствия американских и русских войск, поддастся желанию жить в более естественных условиях, которые бы отвечали истинной силе и интересам европейских народов. И важным было то, чтобы наши планы в отношении будущего Европы позволили такому явлению произойти, когда наступит время, а не воздвигли бы непреодолимое препятствие.
Основу решения этой проблемы составляли, вне всякого сомнения, два различных подхода. По-моему, я был одним из тех, кто пытался обратить внимание правительственных кругов, связанных с вопросами планирования, на необходимость учета ближайшего будущего, то есть на то, что может произойти через 10–20 лет. Мои друзья в Вашингтоне, Лондоне, Париже и Гааге задумывались над проблемами, вырисовывавшимися перед нами. Я, однако, не верил в серьезную советскую угрозу для Западной Европы и не придавал столь большого значения мерам для предотвращения советского нападения. (Правда, я понимал, что необходимо создать некий военный фасад для успокоения опасений и тревог нервничающих западноевропейцев.) Кроме того, я считал, что отвод советских войск значительно уменьшит политическое влияние России на граничившие с ней государства. Мои же друзья, которых раздел Европы волновал лишь отчасти, ломали головы над тем, каким образом не допустить или воспрепятствовать советскому нападению, о возможности которого заявляли военные, говоря о начале 1950-х годов.
Вот в чем заключалась разница в наших подходах к указанной проблеме, исходившая при формулировании нашей национальной политики из двух аспектов: с одной стороны, из роли и возможностей нашей страны в современном мире, а с другой – из толкования наших психологических особенностей, характеристики политических лидеров, намерений и поведения вероятного противника.
В середине сентября 1949 года возникли неожиданные трудности с трактовкой документов, которые готовила наша группа политического планирования. Ранее они представлялись непосредственно госсекретарю, который мог одобрить содержавшиеся в них рекомендации и критику или же отвергнуть их, исходя из собственных соображений и умозаключений. Во всяком случае, наше мнение было для него ясным. С 16 же сентября (начиная с вопроса о Югославии) они по пожеланию заместителя госсекретаря Уэбба должны были сначала представляться его помощникам и лицам, регулярно собиравшимся у него по утрам на совещания. Некоторые из них выражали несогласие с отдельными положениями наших документов, включая и основополагающие, в результате чего Уэбб возвращал их мне с замечанием обсудить спорные вопросы с соответствующими оппонентами, внести необходимые изменения в документы и только после этого представить их госсекретарю.
Мне было абсолютно ясно, что преследовалось этой процедурой: группа планирования лишалась возможности представлять госсекретарю свое непосредственное мнение по различным животрепещущим проблемам, а подготовленные ею документы подвергались вето начальников различных управлений и отделов Госдепартамента.
Тремя днями позже я обсудил сложившуюся ситуацию со своими сотрудниками, часть которых с удовлетворением восприняла нововведение, но их аргументация меня не убедила. Для меня это был вопрос доверия. Да и предназначение самой группы представлялось мне как возможность высказывать непредвзятое мнение по возникавшим проблемам как заместителю, так и самому госсекретарю. Если руководство Госдепартамента не нуждалось в подобных мнениях или не доверяло нам в подготовке внепартийного суждения, тогда возникал вопрос о целесообразности существования такой группы вообще.
Ведь таковым был характер работы нашей группы. Когда министр Бирнс через Ачесона-Лилиенталя попросил, чтобы наша группа подготовила для него оценку состояния международного контроля за атомной энергией и нашей политики в этой области, он не настаивал, чтобы она полностью соответствовала мнению помощников госсекретаря. Да и госсекретарь Маршалл, поставив перед нами задачу по разработке проблемы европейского возрождения, хотел знать наше мнение, а не перечень вопросов, по которым мы могли рассчитывать на согласие различных начальников управлений Госдепартамента.
29 сентября я сообщил Уэббу, что намерен просить освободить меня от занимаемой должности руководителя группы планирования, и по возможности побыстрее, и что я вообще намерен оставить государственную службу в июне (когда закончится учебный год в школах). В последовавших затем беседах с ним и госсекретарем мы договорились, что я стану незамедлительно готовить все необходимое для передачи дел моему преемнику (Полю Нитце) и выйду из состава группы в конце декабря, а в июне не выйду совсем в отставку с государственной службы и возьму "длительный отпуск без сохранения содержания", что позволит мне заняться преподавательской работой и продолжить более детальное и без спешки исследование проблем, по которым между мной и членами правительства возникли разногласия.
Могу отметить, что деятельность по подготовке моего ухода проходила без каких-либо осложнений и обид. Мои личные отношения с Уэббом были вполне нормальными, это же касалось и Ачесона. Чувство уважения к Ачесону я сохранил и в последующие годы, несмотря на изменившееся к нему отношение общества. Чувства же, которые я испытывал, готовясь к уходу с работы в правительстве, хорошо отражены в моем дневнике, некоторые отрывки из которого я привожу ниже.
"19 ноября 1949 года
Анализируя крушение своих надежд и планов, произошедшее в истекшую неделю, мне пришла в голову мысль, что группа политического планирования, созданная почти три года тому назад, оказалась просто несостоятельной подобно другим попыткам навести порядок и наладить предвидение в вопросах разработки международной политики путем образования специальных подразделений в рамках Госдепартамента. Наряду с отсутствием опытного персонала основная причина этого, видимо, заключалась в невозможности осуществления функций планирования вне самого руководства. Формулирование вопросов внешней политики – главная составная часть работы Госдепартамента, и ни один из них не может быть разработан вне иерархии, осуществляющей руководство проведением операций. И никто другой не может возглавлять такое подразделение, кроме самого госсекретаря, который должен вынашивать идеи. Он может использовать рекомендации независимых лиц и организаций, если таковые ему понадобятся как в устной, так и в письменной форме, а также воспользоваться советами "помощников и ассистентов" или прислушаться к мнениям "советников" и других официальных лиц. Но если все же этими вопросами будет поручено заниматься специально созданной группе сотрудников, то она должна готовить свои рекомендации только в письменной форме, и в ее дела не должны вмешиваться другие подразделения, будь они хоть географического или оперативного плана. И она должна уметь отстаивать свое мнение, в противном случае ее рекомендации, не имеющие веса, не будут приниматься во внимание. Если же госсекретарь выскажет несколько отличное мнение, то группа должна конечно же принять его к сведению, но исходить все же из собственной оценки, если в этом есть полная уверенность, принимая во внимание, что аспекты, играющие сегодня большую роль, изменятся завтра и что лица, настаивающие на принятии того или иного решения, вскоре могут уйти со сцены. Такой подход гуманен и более юридически оправдан, чем это может показаться на первый взгляд. В этом я совершенно уверен, и такая уверенность подкрепляется опытом, которым я располагаю. Задумка будет работать только в том случае, если госсекретарь изложит теоретическую посылку по интересующему его вопросу, а подразделение планирования систематизирует все необходимые обоснования для последующего обсуждения на любом уровне.
22 ноября 1949 года
Суть проблемы заключается в том, что моя концепция в отношении характера осуществления наших дипломатических усилий на международной арене не разделяется руководством Госдепартамента, от которого, хорошо это или плохо, сам госсекретарь находится в большой зависимости. Если он даже и разделяет мое мнение, ему нелегко найти сторонников, поэтому он вынужден идти на поводу у лиц, взгляды которых на международное положение сильно отличаются от моих. В результате этого принимавшиеся решения были, как правило, не унифицированы и не приносили необходимой пользы, не давая требовавшегося направления действий. Только теоретическое обоснование того или иного решения могло стать основой проведения политики как нашей делегацией в Нью-Йорке, так и военными администрациями в оккупированных странах, причем исполнители должны проникнуться сутью разработанной доктрины, понимая необходимость тех или иных действий. А поскольку существующая правительственная система не обеспечивает дисциплинарного воздействия, то индоктринация должна проводиться методами убеждения и разъяснения как в области общественного мнения, так и деятельности всех институтов… Такие размышления привели меня к выводу, что, если я когда-либо и стану вновь заниматься деятельностью, направленной на благо страны, набравшись мужества и исходя из собственных убеждений, это надо будет делать вне стен данного учреждения (Госдепартамента)".
Сейчас я не помню уже точно, чем конкретно занимался и как проходили последние дни перед моим уходом из группы политического планирования Госдепартамента. Был уже конец года. Предстоявшее изменение образа жизни все же отдавало определенной горечью, поскольку мои отношения с сотрудниками группы, приходившими к нам за время нашей деятельности и уходившими на другую работу, носили тесный и дружеский характер, окрашенный интеллектуальной близостью. Целый ряд были вообще выдающимися личностями, взять хотя бы Чарльза Бартона Маршалла, Луи Холла, Доротею Фосдик и Джона Патона Дэвиса.
Как прошло мое прощание с группой, не осталось в моей памяти. Помню лишь утро на своей ферме, когда на меня нахлынули воспоминания. Я поехал тогда в ближайший питомник, чтобы приобрести саженцы. По дороге туда в голове моей прошли чередой успехи и неудачи в деятельности нашей группы, более двух с половиной лет работы, попытки воздействия на принятие правительством Соединенных Штатов тех или иных решений. Мысль моя перекинулась на пчел, собиравших нектар тут и там, а потом улетавших и никогда не знавших конечных результатов своего труда. Наконец я остановил автомашину на обочине дороги, нашел клочок бумаги и написал в стихотворной форме свое прощальное послание бывшим коллегам:
ВАША НЕОБЫЧНАЯ СУДЬБА
Друзья, винтики громоздкой машины, учителя и ученики,
Неутомимые, как пчелы в улье труженики.
Обреченные на ведение бестолковой борьбы,
Полномочия и действия в которой никак не определены.
Должные в тесном мире стекла и стали пребывать,
Но суть проблем и без поддержки раскрывать.
Обязанные чистое цветение, глубокие оттенки и тонкое благоухание отбирать,
Чтобы затем все синтезировать и о полученных результатах долгое время помалкивать…
До тех пор, пока однажды просто вы сможете представить их
Великой Белой королеве, но анонимно и безличностно.
Такова жизнь, обязанности и судьба,
Которую мне суждено было испытать,
А вот теперь настала пора вам ее завещать.
Пусть же сырость и утренний туман не определяют вам
Погоду и не становятся источником огорчений
Или поводом для обнажения клинков.
Упаси вас, Боже, от подобных искушений!
Не докучайте бюрократам и не взывайте, как я, к небесам,
Поскольку справиться с огромным грузом дано все равно не вам.
Кто знает?
Ведь королева брошенные вами зерна может вдруг прорастить и такой урожай получить,
Которым весь мир станет удивляться,
А историки восхищаться.
И вот тогда, сбросив оковы и освободясь от тяжкого труда,
Нежась в лучах солнца,
Она станет сама источником тепла,
Которое необходимо людям всегда
И не только в осенние или зимние холода.
Глава 20
ПОСЛЕДНИЕ МЕСЯЦЫ В ВАШИНГТОНЕ
В последние недели 1949 года, когда я готовился к передаче руководства группой политического планирования Госдепартамента своему преемнику, произошли два события, придавшие новую обостренность целому ряду проблем, связанных с разработкой атомного оружия. 19 сентября от ученых и экспертов по разведке нам стало известно, что русские взорвали атомную бомбу. А вскоре после этого сообщили, что разработка американской водородной бомбы ("супербомбы", как ее у нас называли) успешно завершена и она готова к производству. На обладание новым оружием требовалось президентское решение. Поскольку переговоры о международном контроле за атомным оружием велись в ООН еще с 1946 года, было ясно, что решающее слово для принятия соответствующего решения за госсекретарем.
Некоторые эксперты, в числе которых находился Роберт Оппенгеймер, считали, что, прежде чем приступить к производству оружия огромной разрушительной силы, следовало сначала разобраться в создавшейся ситуации с учетом международного контроля за атомным оружием и убедиться в невозможности достижения международного соглашения, которое исключило бы необходимость подобного рокового шага.
Предложил ли госсекретарь мне заняться этой проблемой или же я включился в эту работу по собственной инициативе, точно уже и не помню. Как бы то ни было, я с несколькими сотрудниками занимался затронутыми вопросами в течение последних недель 1949 года. В двадцатых числах января я передал госсекретарю объемный доклад с моими изысканиями и изложением своего мнения. Поскольку я уже не был руководителем группы планирования, то доклад этот носил характер моего личного меморандума с моими же комментариями. Считаю, что этот документ по характеру затронутых в нем аспектов был одним из наиболее важных, если не самым важным из всех документов, подготовленных мной для правительства. К сожалению, из-за политики, проводимой тогда нашим правительством, его не опубликовали.