Пока что я пошёл в НЙАНА за направлением на языковые курсы. Экономя деньги на транспорте, прошёл обратно, на 42-ю улицу, 70 блоков, т. е. кварталов, ноги уже сильно гудели. Там, в прекрасном Крайслер-небоскрёбе, третьем по высоте, была языковая школа Кембридж: восемь классов - по уровню знаний языка. Надо было сдавать вступительный экзамен, чтобы определить свой уровень. Я думал, что это займёт время. Но секреташа тут же дала мне лист с недоконченными фразами, который я должен был заполнить в несколько минут. Отобрав бумагу, она стала прикладывать к ней трафаретки, по которым определялся уровень моих знаний. Одну, потом другую. Интересно как делается - просто и быстро. Я был уверен, что натянул только на первый-второй уровень. Она приложила третью.
- Третий уровень. Поздравляю. Занятия начинаются через неделю.
Это так меня обрадовало, что опять пешком я прошёл ещё 50 блоков до гостиницы.
Ирина волновалась - что могло случиться со мной в этом ужасном городе? Я сказал:
- Ко мне надо относиться с уважением: перед тобой студент Кембриджской языковой школы, и не какого-нибудь, а третьего класса!
Мы радостно обнялись.
Пыль на дороге
У сотрудников НЙАНА была тяжелая работа: они были первой линией, на которую приходился массивный удар наседающих толп наших беженцев, и задача была - устройство их на работу, и как можно скорее. Прибывали тысячи людей пёстрого профессионального спектра - инженеры, продавцы, юристы, парикмахеры, врачи, торговые работники, учителя, ремесленники. Одно у них было общее - никто не знал английского. Они постоянно толпились в НЙАНА, чего-то просили, требовали, добивались, плакали, скандалили. Сотрудники беседовали с ними через переводчиков, но их не хватало. Тогда они терпеливо и методично пытались объясняться с ними на английском. У беженцев это вызывало реакцию раздражения, отчаяния и уныния.
- Ой, что она такое говорит? Я же ничего не понимаю, что она такое мне говорит! - почти в истерике кричала молодая одесситка.
- А, чтобы вы подавились тут этим вашим английским! - растерянно и злобно бормотал про себя пожилой киевлянин.
- Так, так, так… - кивала головой в такт речи пожилая женщина из Кишинёва, а потом высказывалась: - Ничего я не поняла! Дура дурой.
Собственное непонимание вызывало в них негативную реакцию. Им казалось: раз они говорят по-русски, то и все вокруг должны говорить с ними на русском. Некоторые даже считали, что сотрудники специально скрывают свои знания русского:
- Да понимают они, понимают нас, только не хотят говорить с нами.
Эта толпа возбуждённых или унылых, в зависимости от индивидуального темперамента, людей вызывала во мне и сочувствие, и жалость. Я тоже принадлежал к ним, и сам был почти немой, но всё-таки старался выжать из себя какие-то слова на английском. Если со мной говорили медленно и внятно, я понимал неплохо. Но одно дело слушать, а другое - говорить. Отвечать мне было мучительно трудно. Я старался заранее продумать слова и репетировал про себя их произношение. Но как только дело доходило до диалога, язык мой прилипал к нёбу. Прежде чем слово вылетало из моего рта, оно должно было как будто пройти во мне с кровью весь большой круг кровообращения от мозга до пятки, чтобы потом вернуться и попасть на язык. Я напрягался и уставал от коротких бесед, как не уставал от хирургических операций. Вдобавок меня морально угнетало ощущение невозможности выразить себя. Я был поэт, автор книг, профессор-лектор, докладчик на учёных конгрессах - а теперь едва мог донести до своего собеседника клочки простых мыслей. И ещё - по свойству характера я всегда любил шутить и острить в разговорах. Но теперь мне было не до остроумия: по лицу собеседников я понимал, что вызывал у них сострадание.
Вот и поди попробуй - рекомендуй на работу людей, которые не понимали, что им говорят. Прежняя высокая квалификация профессионалов нам не только не помогала, но ещё и мешала: как заставить пожилого университетского профессора грузить мешки и яшики в железнодорожные вагоны? У него не только не было сил, но он даже не мог бы понять, чего и куда грузить. Поэтому многие оставались на обеспечении НЙАНА месяцами, а на пособии для бедных (велфар) - даже годами.
На общем для беженцев фоне моя Ирина, конечно, была исключением. Она учила и знала английский с детства, свободно знала немецкий, понимала и могла объясниться на французском. Учёный-экспериментатор, она имела степень кандидата биологических наук. И выглядела привлекательно: элегантная, моложе своих сорока пяти, очень разговорчивая, улыбающаяся. И хотя работы по её квалификации не было, но уже через три недели НЙАНА предложила ей первое же рабочее место - медицинского ассистента в частном врачебном офисе, что-то вроде помощника медицинской сестры. Это было далеко не то, чего Ирина хотела бы для себя, но на том этапе выбирать не приходилось: в Америке от работы не отказываются. Ей должны были платить $190 в неделю, это казалось нам фантастической суммой. Правда, после налогов оставалось только $150. Всё равно Ирина была горда и счастлива, а мы с сыном радовались за неё и готовились жить на её деньги. Тем более что НЙАНА одной рукой предложила ей работу, а другой рукой сразу сняла нашу семью со своего обеспечения - перестала платить за гостиницу и выдавать на питание.
Среди наших соседей по гостинице сразу распространился слух об Иринином везении. Постояльцы поздравляли её:
- Мазал Тов! Вы теперь настоящая американка.
Берл сиял от удовольствия, как спортивный тренер радуется за успех своего ученика:
- Я же говорил: помалу, помалу, всё постепенно наладится. А знаете, теперь это за $190, потом найдётся работа за $250, а в следующий раз за $500. Это Америка.
Большинство беженцев завидовали Ирине:
- Как это вам удалось так быстро получить работу?
- Наверное, вы знаете кого-нибудь. Не могли бы дать мне имя этого человека?
- Вы, конечно, дали взятку кому-нибудь в НЙАНА. Ни за что не поверю, чтобы вы нашли работу так быстро без взятки.
Одна сорокалетняя незамужняя женщина - доктор Тася, пышная крашеная блондинка, смотрела на Ирину, как на чудо:
- Лапушка, кисанька, вы такая счастливая: у вас есть и муж, и работа. Я вот три месяца ищу хоть какую-нибудь работу и ничего не могу найти. Кисанька, лапушка, может, вы поговорите там за меня. Я так вам буду благодарна, так благодарна!..
Моя тётка Люба деловито поинтересовалась, где располагается тот офис, куда направили Ирину. Узнав, что это на углу Пятой авеню и 65-й улицы, она очень удивилась:
- Это же самый богатый район Нью-Йорка, там живут только миллионеры.
У нас было мало представления об американских миллионерах, только из отдельных комедийных фильмов 1930–1940-х годов, одни с Чарли Чаплином, другие с Диной Дурбин. В них миллионеры были представлены в малопривлекательном, гротескном стиле. Люба рассказывала Ирине, как всегда тихо, мягко и ненавязчиво, какие это люди, с кем ей придётся столкнуться и как ей лучше вести себя с ними.
Сын продолжал свои ежедневные длинные прогулки по городу, но теперь уже и подрабатывал, помогая разгружать товары у магазинов. Парень он был здоровый, его охотно нанимали на час-два, платя $20–25. А через две недели он нашёл постоянную работу подсобного рабочего на часовой фирме, за $110 в неделю. Как он был горд!
И одновременно подал документы в Хантер-колледж, на Парк-авеню. Этот колледж принадлежал штату Нью-Йорк, поэтому обучение для жителей штата там стоило дёшево, что и определяло выбор. Мы с Ириной в его решения теперь не вмешивались: довольно мы пестовали его в Москве - пусть в Америке приучается к самостоятельности. Но помогать мы ему, конечно, будем всегда.
Я занимался на языковых курсах в послеобеденное время, а по утрам готовил домашние задания и ходил оформлять в НЙАНА и иммигрантских учреждениях документы на нас и на родителей. Они недолго прожили у Любы: вернулась из госпиталя её сожительница, и они вынужденно переехали в нашу гостиницу. Теперь приходилось думать о двух квартирах - для них и для себя, и чтобы были близко друг к другу. Состояние здоровья отца ухудшалось, его надо было возить к докторам, получать лекарства. Во всём этом приходилось помогать маме. Она по-прежнему с энтузиазмом и вкусно готовила для всех нас, а я закупал и приносил продукты. В общем, моя жена и сын работали и зарабатывали, а я становился тем, что когда-то в России называли "кухонным мужиком", - подсобником.
Уже более трёх месяцев мы жили по гостиницам в постоянном общении с беженцами, это утомляло всех, а особенно Ирину. Да и платить за наш двухкомнатный номер было дорого. Теперь определились места Ирининой работы, учёбы сына и моих языковых курсов - всё это было в средней части Манхэттена. Мы трое ходили до этих мест пешком, экономя на транспорте $3 в день. В месяц это уже получалось $90 - большая экономия. Ясно, что уезжать из Манхэттена нельзя, надо селиться где-нибудь в районе нашей гостиницы. Но район этот был дорогой, беженцы в нём вообще на селились. С нашими финансовыми возможностями снять квартиру здесь было трудно, хорошие стоили по $350–450 и больше в месяц, а за меньшие деньги были только квартиры в трущобах, с соседями-наркоманам и, бандитами и проститутками. Поселиться там означало бы моральное и даже физическое самоубийство. Мы и так жили в постоянном психологическом шоке от нового окружения, от непривычного перенасыщения улиц тревожными сиренами полиции, пожарных машин и машин скорой помощи.
И как раз однажды вечером в доме напротив разыгрался громкий скандал, из окна раздавались крики на всю улицу, а потом воздух прорезал дикий, отчаянный женский вопль, вслед за которым раздался глухой стук. Это из окна высокого этажа была выброшена женщина. Загудели полицейские сирены, раздались выстрелы, собралась толпа. Бедная моя Ирина испугалась и была страшно подавлена:
- Нет, мы должны скорей переезжать отсюда, мы должны переезжать! - твердила она.
Я вышел на улицу, там собрались чуть ли не все наши беженцы и горячо обсуждали происшествие. Доминировал, как всегда, часовщик из Харькова.
- Что это за страна?! - кричал он. - Это же какие-то дикие люди! Преступники, сплошные преступники! Каждый день грабежи и убийства, убийства и грабежи.
- А что, у вас в России не было преступности, а? - иронически спросил Берл.
- Была, конечно. Но не столько же! Вот - убили женщину. А завтра в газетах будет и про другие убийства тоже. Это же с ума сойти - читать про это каждый день.
- А про что там писали в газетах в вашей России, а?
- Ну, там такое писали, что никто читать не хотел, - усмехнулся часовщик.
- Ну, например, про что?
- Про социалистическое соревнование писали, про перевыполнение планов, про производственные успехи - всё как страна процветает… Враньё одно писали.
- А про лагеря ГУЛАГа в газетах писали?
- Нет, про это, конечно, не писали.
- А представьте себе, если бы в ваших русских газетах писали про каждого арестованного КГБ, что тогда было бы, а?
- Ну, тогда бы им не хватило страниц.
- А что, государственная преступность лучше частной?
- Я не говорю - лучше. Это разные вещи. Здесь страшно выйти на улицу.
- Ну, а там людям страшно было оставаться дома: приходили кагэбэшники, забирали людей по ночам, выволакивали их из постелей. И потом они пропадали навсегда.
- Ну, это было давно - при Сталине.
- А потом стало лучше?
- Во всяком случае, так уже не сажали.
- Тогда почему вы уехали из Союза?
- Дурак был, вот почему! - обозлился собеседник. - Все евреи стали говорить: надо ехать, надо ехать! И мои дети тоже: евреям надо уезжать, евреям надо уезжать… Ну вот - они поехали, а я за ними, из-за жены. Она стала плакать, - он плаксиво передразнил, - "не буду жить без детей". Ну, вот и уехали. А знали бы, какие вещи мы там оставили, какой серьвиз! А что меня здесь ожидает? Где я куплю такой сервиз, я вас спрашиваю?
- Получите работу, начнёте зарабатывать, помалу, помалу всё будет о’кей. Купите себе дом, купите мебель и сервиз купите. Это Америка.
- Америка, шмамерика!.. Если бы знал, ни за что не поехал бы сюда. Что это за страна?! Что это за люди?! Это какие-то дикие люди здесь!
Берл отошёл от него и махнул рукой.
- Он же совсем больной человек, - сказал он мне и показал на голову. - Но поверьте, как только он станет зарабатывать, так заговорит совсем по-другому: ему всё будет нравиться. Я уже видел таких. Надо помалу, помалу.
Я обратился к Берлу за советом:
- Как вы думаете, реально ли найти приличную и недорогую квартиру где-нибудь в этом районе?
- В этом районе - а почему нет? Всё можно, это Америка. Надо только знать подходящих людей. Какие у вас отношения с мистером Лупшицем?
- Кажется, хорошие. Если ему верить, он говорит, что может всё для меня сделать.
- А, конечно, знаете, он кое-что может… но надо быть осторожным. Поговорите с ним. Я слышал, что в доме неподалёку освобождается квартира. Он может помочь - он знает владельца того дома.
В ближайшую субботу я пошёл в синагогу, чтобы повидать мистера Лупшица. Он был на своём обычном месте и молился, слегка покачиваясь. Я накинул талес и встал рядом. Он кончил молиться, и я сказал ему тихо:
- У меня есть к вам деловой разговор.
- Говорите, я слушаю.
- Но в синагоге… лучше выйдем.
- Вы ничего не понимаете, синагога - лучшее место для любых дел.
Я осторожно оглянулся, все молились и не обращали на нас внимания.
- Мне нужна квартира где-нибудь в этом районе.
- Нужна, так будет. У вас есть деньги?
- У меня есть кое-какие драгоценности.
Он сразу закрыл свой молитвенник:
- Какие?
- Часы с брильянтами, старинные. Хорошая работа.
- Вы их принесли? - покажите.
- Нет, зачем я стану носить их в кармане?
- Правильно. Я вижу, вы деловой человек. Ой-ой, какой деловой. А что ещё у вас есть?
- Это всё.
- Всё?
- Ну, да - всё.
- Послушайте, я же знаю, что у вас должно быть что-нибудь ещё. Не хотите говорить - не надо, ваше дело. Все евреи приезжают сюда из России такие бедные. А потом выясняется, что почти каждый что-нибудь да привёз. Сколько вы хотите за ваш браслет?
- Я не знаю здешних цен.
- Покажите мне, я дам настоящую цену. Больше меня никто не даст.
- Я хотел бы оценить это у профессионала.
- Я знаю людей на 47-й улице.
Я посмотрел на него с удивлением, он тоже удивился:
- Вы что, не знаете 47-ю улицу?
- Нет.
- Ой-ой, какой вы ещё зелёный! Это же улица, где все брильянтовые бизнесы. Я там знаю народ, и меня все знают. Мы пойдём туда вместе, я попрошу, чтобы они поглядели и дали настоящую цену. И я тут же дам вам наличные деньги, прямо сразу. Только не делайте глупости и не продавайте никому другому. Кроме меня, никто не даст вам настоящую цену. Можете мне верить.
- Я верю. А как насчёт квартиры?
- Какой квартиры?
- Мне нужна квартира где-нибудь в этом районе.
- Нужна, так будет.
- Но мне она нужна срочно, как можно скорей.
- Послушайте, вы деловой человек? Если нужна квартира - нужны деньги, если нужны деньги - вы продадите мне ваши брильянты. Будут деньги - будет квартира.
- Я слышал, что в доме рядом освобождается одна квартира.
- Конечно, я знаю. Хозяин дома - мой хороший знакомый. Я ему скажу - и квартира будет ваша. Только не продавайте брильянты никому другому.
Наша не очень молитвенная беседа в синагоге затянулась, и я поглядывал по сторонам, - мы вызывали взгляды неодобрения. Пора было убираться из храма.
Ирина уставала за день на работе. Больше всего её утомляла необходимость целыми днями говорить на английском, это ей стоило больших усилий. Как ни хорошо она знала язык, имея довольно большой словарный запас и правильное произношение, но разговорной практики у неё не было. А когда разговариваешь на работе, некогда задумываться над каждым словом, нужен автоматизм речи. Артикуляция непривычного языка требует физических усилий. И необходимость вслушиваться в чужое непривычное произношение, боязнь не понять, что ей говорят, боязнь, что и её могут не понять, - всё это держало Ирину в постоянном напряжении. К тому же ей приходилось отвечать по телефону, а разговаривать, не видя артикуляции собеседника, ещё трудней. Да и сама работа тоже была для неё непривычна, она всегда работала в лабораториях, но никогда до этого - в кабинетах практической медицины.
Теперь ей пришлось с одного-двух показов научиться снимать электрокардиограммы, подготавливать инструменты для врачебных манипуляций и многому другому.
Приходя домой без сил, она всё же хотела рассказывать нам с Володей впечатления дня. А они были удивительные и для нас совершенно новые.
Офис был на первом этаже большого и шикарного трёхэтажного особняка, принадлежавшего самому доктору. Они с женой занимали лишь часть второго этажа, а остальное было превращено в клинику для лечения толстых пациентов похуданием. Этим ведала жена доктора, имея свой штат сотрудников.
В офис и в клинику приходили только очень богатые пациенты, жившие вблизи, в основном женщины - жёны и родственницы миллионеров. В этом районе жили воротилы Уолл-стрита, хозяева многомиллионных корпораций, богатые издатели, знаменитые актёры. Большей частью у их жён - пациенток доктора - не было серьёзных медицинских проблем, они приходили к доктору, как в свой клуб, а заодно хотели проверить кровяное давление, или пожаловаться на плохой сон, или на головную боль. Некоторые заходили в офис во время прогулки, чтобы хоть чем-нибудь отвлечься днём, когда их мужья работали, а самим им делать было нечего. Появлялись они в дорогих мехах, увешанные драгоценностями, с искусным гримом на немолодых лицах. Многие держали на руках или вели на поводках собачек-болонок, всегда чистеньких и с бантиками. А одна из них приводила даже двух собак-мопсов. Ирининой обязанностью было встречать их у двери и проявлять внимание:
- Добро пожаловать, миссис Смит. Как поживаете?
- Ах, не спрашивайте! - закатывала глаза пациентка. - Я себя чувствую ужасно!
- Что случилось, миссис Смит?
- Я так плохо спала эту ночь, так плохо!..
- О, я очень сожалею, миссис Смит.
- Я решила попросить доктора проверить моё состояние.
- Конечно, миссис Смит, я сейчас же доложу доктору. Присядьте на минутку.
Другая говорила:
- Ах, не пойму, что со мной - я совершенно лишилась аппетита. Вчера мы с мужем были на банкете в честь президента итальянской автомобильной компании. Там было так много вкусных блюд, так много! И представьте - мне совсем не хотелось есть. Я пришла посоветоваться с доктором: что это со мной?
- Конечно, доктор вам всё объяснит и поможет. Вы присядьте, я ему скажу о вас.