- А что? - мой бизнес расширяется. Со мной теперь работают двое из России - морской инженер и бывший капитан первого ранга - полковник флота. Вот, он полковник, а я ему плачу. А! Через них я наладил связь с русскими моряками, которые приплывают на торговых кораблях в Латинскую Америку. Чего они там привозят этим голопупым - мне дела нет. А мне они привозят механизмы русских часов, и я скупаю их по доллару штука. А что? - выгодно. Механизмы, конечно, не ахти какие, но ничего - тикают. Мы их привозим сюда и вкладываем в футляры лучших швейцарских фирм. Получается товар что надо! И я продаю его на улицах в центре города. Не я, конечно, а я держу для этого целую свору черномазых. Ну, а за полцены, да ещё и без налогов, люди покупают очень охотно.
Так вот какую работу предлагал тогда мне этот жулик! Хорош бы я был, продавая на улицах его подделки. Интересно, как это у него хватило совести предлагать мне такое? Вообще на улицах Нью-Йорка у разной швали можно было купить всё. Но надо было стать сугубо сухим капиталистом-предпринимателем в душе, чтобы предлагать такую сделку доктору, профессору. Быстро же он перестроился, этот бывший харьковский часовщик. Ну а кроме таких торговцев, была на улицах масса зазывал в клубы стриптиза и разные бардаки; они ловили пешеходов на тротуарах и вручали им открытки с голыми довочками. Может, мне и такую работу станут предлагать?
Берл слушал часовщика со скептической улыбкой:
- Ну, что я говорил? - это Америка. Вот вы шумели, что вам здесь всё не понравилось. А я вам говорил, что Америка - это рай для иммигрантов. Помалу, помалу все здесь находят своё.
Отведя меня в сторону, Берл добавил:
- Совсем другой человек, а! Нашёл сам себя: стал настоящим американским жуликом.
Покосившись на блестящий "Бьюик" и вспомнив свою отвалившуюся подошву, я ответил:
- Похоже, только жуликам здесь и есть настоящее раздолье.
Чуткий и умный Берл понял и сказал своё:
- Помалу, помалу, и у вас будет успех. Он будет уже сидеть в тюрьме, а вы будете зарабатывать свои большие деньги честным трудом.
Иммиграция, как стихийное бедствие, переламывала всё и всех, и невозможно было предугадать - кто погибнет, как красавица Таня; кто выплывет на поверхность - как этот часовщик; или кто будет бедствовать, как я. Ясно было одно: надо продолжать бороться за новую жизнь.
Мой знакомый невропатолог Зиновий так и не смог никого удивить своими научными статьями (да и можно ли чем-нибудь удивить Америку?) и теперь готовился к экзамену, как все. Его жена, специалистка по крепостному театру XVIII века, сначала повторяла заносчиво:
- Я себя какой-нибудь работой унижать не стану, - и получала пособие по велфару.
Но когда ей пришлось много раз ходить за маленьким чеком в конторы для бедняков и часами сидеть там в очередях вместе с нищими, в основном - чёрными, у неё развилась депрессия. А когда администрация вэлфара стала пытаться посылать на физическую работу - её срочно начали лечить от психических расстройств.
Подходило время получения по почте результатов экзамена, все наши нервничали. Уже две недели я с нетерпением заглядывал в почтовый ящик, но заветный конверт из Филадельфии, из Центра ECFMG, всё не приходил. Что-то в нём будет? Я жил в состоянии напряжения. Но вот однажды утром в коридоре Каплановского центра раздался истошный крик психиаторши:
- Тася сдала экзамен! Тася сдала! Она получила 76!..
Сама она опять не сдала, но почему-то больше радовалась успеху Таси, чем огорчалась своей неудачей. Все засуетились, возбуждённо бегали один к другому:
- Сдал? Не сдал? Что получил?..
На этот раз было довольно много сдавших и среди наших русских. Это был хороший знак: может, и мне повезло? Я помчался домой, чуть ли не бегом пробежал сорок кварталов города, задыхаясь от спешки, достал конверт из ящика - что? - я получил 73, на два балла меньше необходимых 75. Значит, опять не сдал… Ведь уже год, как я упорно занимался, а всё ещё недостаточно. Я рассчитывал даже на меньшее - всего на 70–72, но когда увидел, что мне не хватило только двух баллов, меня взяла досада и злость.
Итак, всё моё упорство принесло мне всего шесть баллов. Но как же Тася смогла улучшить свой результат на целых одиннадцать баллов? Могло ли быть такое? - конечно, нет. Не было сомнений - не зря она вела дружбу с мистером Лупшицем, который когда-то торговал экзаменом за $10 000, предлагая это жульничество и мне. Опять получалось, что жуликам в Америке устраиваться легче.
Э, да чёрт с ними!.. Что мне до них? Для меня по-прежнему тянулась полоса неудач, и я чувствовал - начиналось опустошение души. Когда Ирина вернулась с работы, я понуро сидел над грудой бумаг со своей нарисованной медициной, тупо уставившись в них и зажав ладони между коленями. Наверное, эта поза была похожа на позу Гоголя, сжигающего второй том "Мёртвых душ". Ирина поняла, подсела и обняла меня. Так мы просидели несколько минут, ворочая тяжёлые камни разных дум об одном и том же: что будет и когда будет?
Помолчав, в бессильном раздражении я злобно сказал:
- Если не сдам экзамен и в следующий раз, пойду работать зазывалой в бардак. Буду стоять на улице и всучать прохожим открытки с голыми девками. Красота!..
Ирина в ответ показала мне газету "Нью-Йорк тайме", подобранную ею в лаборатории:
- Смотри, здесь есть объявление о работе. Может, стоит, на всякий случай, послать им твоё резюме? Многие люди находят работу по объявлению в газете.
Я глянул небрежно: объявлялось, что госпиталю Святого Винсента в Манхэттене требовались четыре парамедика - это полусестринская должность. Обычно парамедики разъезжают на вызовы на машинах скорой помощи, оказывают срочную помощь и привозят больных в госпиталь. Работа, конечно, низкой квалификации, но в том моём настроении мне было всё равно:
- Ладно, пошлю им бумаги…
Кажется, я нахожу американского соавтора
Бумаги я послал - без всякой надежды и энтузиазма, заполнил и послал в тот госпиталь. И эти рассылки, и вежливые отказы на них стали для меня привычным делом. В коротком описании своей прежней рабочей деятельности - Curiculum Vitae, или просто CV по-английски - я с каждым разом всё больше сокращал свои прежние научные титулы: был врачом-хирургом и всё - проще для получения работы. Да ведь и просился-то я всего-навсего на мелкие технические должности, так зачем указывать своё прошлое профессорство? Послав бумаги, я вскоре о них и забыл.
Каждое утро я по-прежнему вставал в 4 часа и повторял темы вчерашних занятий. Когда просыпалась Ирина, мы немного переговаривали с ней впечатления вчерашнего дня и заботы предстоящего, я провожал её до станции метро. Короткие эти разговоры помогали нам заново налаживать отношения - терять супружеские связи легко, но восстанавливать их мучительно тяжело. Потом я занимался дома ещё полдня, а когда подходило время Ирине и сыну возвращаться, я брал с собой сандвич и шёл на курсы Каплана - приблизительно сто кварталов, около 4 км. Ходил я быстро, это было моим единственным физическим упражнением. А потом сидел, не отрываясь от бумаг и не снимая наушников, до 10 вечера и опять пешком возвращался домой, но уже еле тащась. И всю дорогу думал о том, что жаловаться мне, кроме как на самого себя, некому, и всё равно другого выхода нет - надо сдать экзамен. Иногда я ловил себя на том, что от отчаяния скрежетал зубами, сжимал кулаки и даже невольно стонал.
Дома настроение было напряжённое, собравшись поздно вечером вместе, мы большей частью подавленно молчали. Стресс иммиграции всё больше давил на нас, и даже мой несгибаемый оптимизм уже начинал прогибаться. Перспектива хоть какого-то успеха была как заманчивая линия горизонта: кажется, что приближаешься к ней, но на самом деле она отодвигается всё дальше. Чтобы выдержать всё это, нужны были страшные моральные и физические усилия. А я уже ощущал упадок сил, и угнетало предчувствие, что в мои пятьдесят здоровье может мне изменить.
Что-то странное случилось однажды с моей левой ногой: во время быстрой ходьбы я неожиданно ощутил острую боль в бедре, где-то в области тазобедренного сустава. Я ведь не падал и не ушибал ногу. Может быть, шёл слишком быстро? Я замедлил шаг и, хромая, доплёлся до курсов. Но и сидеть мне тоже было больно, я искал удобное положение, это мешало сосредотачиваться. Боль успокаивалась лишь при вытянутой и полусогнутой ноге, да и то ненадолго. В тот вечер я едва сумел добраться до остановки автобуса. Ирина была увлечена телевизионной передачей, и я ничего ей не сказал. Ночью боль не давала заснуть, я всё время ворочался. Утром я объяснил Ирине, что провожать её до метро мне некогда. И так потом мучился несколько дней. Она заметила мою вынужденно скрюченную позицию и страдальческую мимику.
- Что случилось с тобой?
- Ничего серьёзного. Скоро пройдёт, - я старался говорить как можно более уверенно.
- Но что за причина? Ты страдаешь от боли, - настаивала она.
- Бедро болит. Совершенно не знаю почему.
- Может быть, тебе надо сделать рентгеновский снимок?
- Давай подождём. Надеюсь, как началось, так вскоре и пройдёт само по себе.
Теперь я ездил на курсы и обратно на автобусе, но и доходить до остановки мне было мучительно тяжело. Ирина беспокоилась всё больше. Я старался, как мог, успокаивать её, но она становилась недоверчивой и всё более обеспокоенной.
- Я волнуюсь за тебя, - говорила она, - ты невероятно изменился с тех пор, как стал чувствовать эту боль в бедре. Может быть, я виновата в этом?
- Ты? - я поразился. - Каким образом это может быть твоей виной?
- Знаешь, когда у нас был этот разлад, я была ужасно на тебя зла. И вот однажды я пошла в часовню Пресвитерианского госпиталя, где находится наша лаборатория…
- Ты пошла в часовню? Зачем?
- Ты знаешь, хотя я абсолютно неверующая, но в тот раз я решилась просить Бога: "Дорогой Бог, если Ты существуешь, сделай так, чтобы он страдал".
- Зачем? Это же бессмыслица, - я улыбнулся, обнял её и притянул к себе.
- Но я боюсь, что Он услышал мою просьбу, - продолжала она. - Когда нога стала тебя беспокоить, я опять пошла в ту часовню и попросила: "Пожалуйста, Бог, смягчись, я не просила Тебя делать его калекой".
Она всхлипнула и как-то расслабилась в моём объятии. Я чувствовал, что хочу смеяться и плакать вместе; я не верил в чудеса взаимодействия с Высшими силами - и это было смешно, но я понимал, как Ирина тогда страдала и злилась, если решила обратиться к тем Высшим силам, чтобы Они покарали её мужа - было в этом что-то вагнеровское, из его опер с заклинаниями; и это было грустно.
Ирина потом каждый день участливо расспрашивала меня про боль и хотела узнать моё объяснение:
- Ты же сам доктор-ортопед, специалист по таким заболеваниям. Что ты думаешь о своей боли, отчего она?
- Откровенно говоря, сам не понимаю. Но думаю, что это не опасно.
- Ты уверен? А если бы к тебе пришёл пациент с такой же болью, что бы ты сделал?
- В первую очередь сделал бы ему рентгеновский снимок.
- Так почему ты сам не хочешь, чтобы тебе сделали снимок?
- Давай ещё подождём: во-первых, я надеюсь, что боль всё-таки пройдёт сама по себе, а во-вторых, у меня нет медицинской страховки, а чтобы сделать снимок, надо идти на приём к доктору, только он может его назначить. Визит к доктору и снимок обойдутся не меньше, чем в двести долларов.
- О чем ты говоришь? - это же вопрос здоровья.
- Давай подождём, я чувствую, что ничего серьёзного у меня нет - всё обойдётся.
Даже при муках от боли мне всё же не хотелось отрывать время от занятий, некогда было думать об этом - я поставил себе целью сдать экзамен в следующий раз. Но, конечно, я переживал ещё одно ущемление в жизни: когда-то я посылал тысячи пациентов на рентгеновские снимки, а теперь мне самому они нужны - и это было так трудно сделать, что я вынужденно оттягивал.
Но боль всё не проходила. Иногда, на пути на курсы или обратно, она схватывала меня с непереносимой силой, и я не мог сделать ни одного шага, хотя вообще я был довольно малочувствителен к боли и в прошлом терпел без обезболивания удаление зуба. Теперь я не мог терпеть, глотал две таблетки тайленола и стоял на месте, корчась и раскачиваясь взад-вперёд, в ожидании их действия. В такие моменты я, наверное, выглядел странной фигурой. Но на улицах Нью-Йорка можно медленно исходить кровью до смерти и не привлечь ничьего внимания. Ни разу ни один прохожий не проявил внимания и не предложил мне помощи.
Всё-таки однажды поздно вечером, когда из-за боли я сидел на парапете тротуара и качался, ко мне подбежала маленькая собачонка. Она обнюхала меня и уже было подняла лапку, чтобы помочиться, но я успел быстро откачнуться. Собачонка была на длинном поводке, на другом конце которого болтался невзрачный человечек - её хозяин. Он чему-то улыбался и рассматривал меня с некоторой заинтересованностью.
- Извините, вы - еврей? - спросил он по-английски.
С удивлением я глянул на него снизу вверх:
- У меня болит нога, в этом всё дело. Но ваше предположение правильное - я еврей.
- Из какой вы страны? Судя по вашему акценту, вы, должно быть, француз.
- Н-н-нет, - простонал я сквозь зубы, превозмогая новый наплыв острой боли.
- Тогда из Скандинавии?
- Н-н-нет.
- Из Польши?
Чёрт бы его побрал, чего он хочет от меня? Даже собачка стремилась в сторону, натягивая поводок, а он всё высился возле меня, приставая с расспросами.
- Я из России.
- Так я и думал! - воскликнул он неожиданно. - Вы иммигрант?
- Да.
- Вы собираетесь ехать обратно в Россию?
- Я же сказал вам, что я иммигрант.
- Да, конечно. Как вам нравится здесь?
- Вы имеете в виду здесь, на тротуаре?
Но он не понял этого крючка моего саркастического остроумия.
- Нет, я имею в виду вообще - вам нравится жить в Америке?
- Да, мне нравится, особенно когда нога не болит.
- А что случилось с вашей ногой?
- Кто знает…
- Вам надо проконсультироваться у доктора, он вам скажет.
- Я сам доктор.
- Вы?.. Доктор?.. Это прекрасно! Вы практикуете, работаете доктором здесь?
- Нет, я только готовлюсь к сдаче экзамена.
- Скажите, а это правда, что медицина в России бесплатная? А правда, что там больше женщин-докторов, чем мужчин?
Я понял, что он не отвяжется, поэтому поднялся и стал уходить, хромая. Но он всё шёл за мной, волоча собачонку, постоянно чему-то улыбался и осыпал меня вопросами, и все они были не к месту и странно примитивные. Наконец я потерял терпение и сказал:
- Я пишу книгу, которая может дать ответы на все ваши вопросы.
- Какое название? Кто издатель? Могу я получить её в библиотеке?
- К сожалению, книга ещё не опубликована и, может быть, никогда и не будет.
- Почему?
- Я не могу найти издателя.
- Вы написали вашу книгу на английском?
- Вы считаете, что мой английский достаточно хорош, чтобы писать книги? Конечно же, я написал на русском, но у меня есть переводчик.
- Вам нужен американский соавтор! - воскликнул он и засверкал глазками.
- Я думал о такой возможности. Но я никого не знаю.
- Я могу помочь вам! - его глазки сверлили меня. - Я свободный журналист и уже написал в соавторстве две книги. Я думаю, я мог бы работать с вами над вашей рукописью. Я лично знаком с редакторами журналов, и меня знают издатели разных издательств. Я могу поговорить кое с кем из них и заинтересовать их вашей книгой. Они мне доверяют, - добавил он хвастливо.
Его невзрачный вид и назойливая настойчивость вызывали во мне смешанные чувства. Он мне не нравился неуместностью и примитивностью своих вопросов, но это было лишь впечатление от случайной первой беседы, да ещё в неподходящей обстановке. Если он говорил правду, что он журналист, то его предложение было заманчиво. К тому же он сказал, что уже написал две книги. А я пока ещё не встречал в Нью-Йорке никого, кто написал бы две книги.
Мы обменялись телефонами.
Нога
Боль в ноге не утихала уже несколько недель. Много раз я себя ощупывал, как собственного пациента, читал страницы медицинских книг на эту тему и взвешивал разные возможности. Боль возникала где-то на уровне тазобедренного сустава и распространялась вниз по ходу седалищного нерва до колена. Движения в суставах были сохранены и слабости ноги не было, но наступать на неё и двигать ею было мучительно болезненно. Мог ли это быть артрит? - вряд ли: слишком острая и распространяющаяся боль. Может, это следствие кровоизлияния в ствол нерва, которое вызвало его воспаление? - это довольно редкое заболевание, называемое невропраксия. Но боль могла быть и от других причин, например - от опухоли в области таза, когда она давит на нерв, или в результате скрытого начального разрушения кости. Какого рода опухоль, какого происхождения разрушение? Ответ на это мог дать только рентгеновский снимок.
Есть поговорка: "Врачу - исцелися сам". Чтобы исцелить кого другого или самого себя, надо знать диагноз. Я понял, что придётся ехать в отделение срочной помощи при госпитале, называемое в Америке Evergency Room - сокращённо ER. В таких отделениях обязаны принимать всех подряд, со страховками или без них, - платить необязательно. Поэтому там всегда скапливается масса неимущего народа, особенно много чёрных и иммигрантов из Латинской Америки и с островов Карибского моря. Смотрят их там доктора, тренированные только на оказание срочной помощи, - начинающие врачи-резиденты на специализации после окончания института. В моём непростом для понимания случае такой доктор разобраться не сможет. Но главное для меня было - увидеть своими глазами рентгеновский снимок, я надеялся, что доктор покажет мне его. Если на нём будет видна опухоль или разрушение, тогда уже необходимо обратиться за консультацией и лечением к опытному платному специалисту. Хотя, кто знает, будет ли вообще смысл обращаться к доктору - опухоль в этой области чаше всего бывает неизлечимая саркома, самая смертоносная из всех опухолей. Конец при ней во всех случаях предрешённый.
Этими мыслями я с Ириной не делился - зачем пугать се сомнениями? Есть мужья-нытики, любящие вызывать жалость к себе. Я, наоборот, предпочитаю говорить всё лучше, чем есть на самом деле. А моя Ирина уже так давно страдала, мучилась и напрягалась, что ещё одно сильное переживание способно было полностью её истощить. Я предпочёл бы, чтобы она вообще не знала, что я собирался в госпиталь, и не разделял с ней моих опасений. Но я видел, что сё собственные были хуже моих. И она настояла, чтобы мы вместе ехали в Пресвитерианский госпиталь Колумбийского университета, где она работала в научной лаборатории.