- Я сделаю тебя богаче того доктора Куппера. Как только ты подпишешь контракт, наш агент сразу получит деньги от издателя.
Ирина и Младший ждали меня в надежде услышать, наконец, радикальные новости о книге. Вместо этого я принёс проект контракта с Ховардом - не совсем то, чего мы ждали, но всё-таки деловая бумага. И мы втроём уселись её читать.
Контракт начинался с того, что Ховард считается основным автором будущей книги, хотя моё имя будет стоять первым. Я обязывался снабжать его разными рассказами и историями и буду иметь право контролировать, что он напишет. Доходы будут делиться так: 65 % ему и 35 % мне. При этом расходы за перевод на английский полностью обязан оплачивать я сам. Вся юридическая ответственность в случае любых претензий возлагалась на меня. И вдобавок ко всему этому я обязан впредь ничего не издавать без соавторства Ховарда.
Я был обескуражен, Ирина обозлена, а Младший пришёл в возбуждение и открыто надо мной посмеивался:
- Ну что - подпишешь?
- Конечно, нет. Ты бы подписал такое?
- А мне всё равно - это твоё дело.
Ирина от злости чуть не шипела:
- С самого начала было видно, что он жулик и подлец. Как и большинство других здесь, - не преминула добавить она. - Не надо было с ним связываться.
- Ты права, как всегда. Но у меня не было выбора. Да и теперь нет.
- Слушай, отец, - придумал Младший, - ты поторгуйся с ним, он обязательно уступит что-нибудь.
- Я не хочу с ним вообще разговаривать.
Самое обидное было, что опять рухнули мои надежды: уже более двух лет я так или иначе был занят устройством рукописи и готов был идти на компромиссы, только бы опубликовать книгу. Одним из таких компромиссов и был Ховард. Но ведь всё имеет свои пределы: не мог же я подарить ему свою книгу, да и все последующие тоже.
Ховард позвонил на следующий вечер, голос ласковый и вкрадчивый:
- Владимир, ты подписал наш контракт?
- Нет, я не согласен с ним.
- Что тебе не понравилось?
- Почти всё. Почему это ты - основной автор?
- Ну, это только такая формулировка…
- Рукопись уже написана мной, твоя должна быть только адаптация. Я - основной автор всех историй и рассказов.
- Ладно, ладно, давай уберём пункт об основном авторе, - он заговорил мягкой виолончелью. - Ведь твоё имя всё равно будет стоять впереди.
- Конечно, впереди. Не твоё же. Но почему тогда ты должен получать 65 %?
- Ах, Владимир, Владимир, ты даже не представляешь, как много ты станешь получать за выступления по приглашению после опубликования книги, - его голос был полон бархатистого тона контрабаса.
- Я не Генри Киссинджер, и мне не будут платить, как ему.
- Тебе будут платить больше! Уверяю тебя - ты будешь получать за каждое выступление тысячи.
- Ерунда! Ответь мне: почему это я всю жизнь должен издавать всё только с тобой?
- Ну, это юрист так просто написал, сам не знаю зачем… - он взвыл звуком плачущего саксофона.
- В общем, я буду консультироваться со своим юристом. Ты сказал, что это моё право.
Срывающимся голосом непрочищенного тромбона Ховард завопил:
- Это будет тебе дорого стоить! Ах, зачем я только сказал тебе это? Это была моя ошибка, - он опять сменил тональность и стал звучать, как плачущая скрипка. - Я люблю тебя, Владимир. Ты стал для меня как член семьи…
- Ага, поэтому ты считаешь возможным забрать себе мои деньги.
- Давай встретимся и изменим так, как ты считаешь нужным…
- Нет, сначала я буду консультироваться с юристом, сколько бы мне это ни стоило.
Я позвонил нашему первому американскому другу Эллану Графу и попросил совета. У него всегда находилось время меня выслушать, и он позвал меня на ланч.
- Скажи, ты хоть что-нибудь ему обещал и подписывал хоть какую-нибудь бумагу?
- Ни-че-го.
- Тогда ты ему ничего не должен. Лучше забудь про него.
- Про него я, конечно, забуду с радостью. Но я не могу забыть про свою рукопись. Ведь я так надеялся, что вот-вот будет издатель, и всё рухнуло…
- Покажи мне рукопись. Я знаю некоторых людей со связями в издательском мире. Может, я смогу рекомендовать им твою рукопись. Конечно, я не обещаю тебе миллионы, как твой Ховард, - добавил он с улыбкой.
- Спасибо. Я знаю, что ты - мой друг.
У меня стало легче на душе: я опять обретал надежду - Эллану я верил.
Та больная, учительница с переломом лодыжек, пришла на приём в поликлинику на костылях через неделю - на контрольный осмотр. Мексиканец Артуро встретил ее подчёркнуто обрадованно:
- Хэлло! Как дела?
Застенчивая больная робко улыбнулась:
- Здравствуйте, дорогой доктор. Очень болит нога, и гипсовая повязка давит, и пальцы стопы сильно отекают. Так должно быть?
- Конечно, должно! После перелома всегда есть боль и отёки. Сейчас вам сделают контрольные рентгеновские снимки.
- Я надеюсь, что всё будет в порядке.
- Конечно, должно быть в порядке, - заверил он.
Обязанность приносить снимки была моя, и на них было видно, что "порядка" нет: положение костей в суставе было неправильным, оставались смещение и подвывих. Я стоял позади него, на своём месте, и видел это ясно. Больная заворожённо смотрела на Артуро, с надеждой и ожиданием.
- Гм, да… - проговорил он. - Неплохо, неплохо, конечно. Но всё-таки лучше будет сменить повязку и попробовать переделать снова.
- Ой, доктор, второй раз?! Опять испытывать такие муки!..
Артуро принялся объяснять:
- Понимаете, так бывает… иногда… довольно часто… с первого раза не всегда удаётся поставить кости на место. Тогда надо пытаться сделать это ешё раз.
- Доктор, может быть, не надо?..
- Поверьте, надо попытаться. И всё будет о’кей.
Она слушала его, как оракула. Он повернулся ко мне:
- Владимир, сними повязку, мы наложим новую. Будешь мне помогать, - тоном, ясно показывающим, что он здесь босс.
Через неделю после перелома сопоставить кости лодыжек без операции чрезвычайно трудно: между отломками образовалась уже новая ткань, ещё пока мягкая, и связки и мышцы вокруг сократились. Артуро это понимал, но он боялся "разгона" от Аксельрода за плохо сделанную первую репозицию и хотел избежать критики других аттендингов на конференции. Не имея опыта трудного вправления, он фактически хотел сделать это моими руками. Резиденты давали мне многое делать - в поликлинике не было контроля моей недоброжелательницы Фрэн. Артуро буркнул "будешь мне помогать". Отказываться я не мог, да и не хотел: в моём прошлом, в моём докторском прошлом, мне удавалось это сделать. Теперь меня взял профессиональный задор. Я стал разрезать повязку, осторожно снимая её с ноги и подготавливая всё для нового вправления. Больная была расстроена, кривилась от боли, но приговаривала:
- Не правда ли, он очень внимательный, мой доктор.
- Очень, - поддакивал я, возясь с повязкой.
- И такой умелый!
- Очень.
По моим наблюдениям над тысячами больных, их отношение к докторам бывает разных типов: спокойное и доверчивое, насторожённое и недоверчивое, восторженное и слишком доверчивое. Эта больная была и застенчивая, и чересчур доверчивая - глупая.
- Вы давно занимаетесь этим делом - повязками? - спрашивала она.
- Порядочно.
- Вы кто - помощник доктора?
- Я ортопедический техник.
- A-а, я понимаю… А вы не знаете, почему нельзя было всё правильно сделать с первого раза?
- Не знаю, это дело доктора, - я старался быть осторожным.
- A-а, я вижу… Скажите, мой доктор придёт помогать вам?
- Обязательно.
- Я надеюсь, на этот раз всё будет хорошо.
- Должно быть.
Артуро был занят другими больными, на минутку заскочил в кабинет, потрогал опухшую ногу, улыбнулся больной и наставительно сказал мне:
- Сделай укол, начинай местную анестезию и накладывай повязку, я сейчас вернусь.
Я приложил все старания, чтобы сделать хорошее обезболивание и сопоставить кости.
Это требует концентрации и физических усилий. Больная была терпеливая, только всё приговаривала:
- Ну где же мой доктор? Почему он не идёт помогать вам?
Артуро пришёл под конец, когда я уже сумел поставить стопу в правильное положение. Он надел резиновые перчатки и стал делать вид, что руководит мною, приговаривая:
- Так, ещё… сделаем вот так… надо поднажать… накладывай гипс, я буду держать.
Когда мы закончили, он вытер пот со лба: хоть доктор он был неважный, но актёр хороший. И наивная больная смотрела на него с обожанием:
- Спасибо вам, доктор, спасибо. Я так надеюсь на вас.
Её увезли в рентгеновский кабинет для контрольных снимков. Я пошёл за снимками - проверить результат своей работы. Если ничего не вышло, Артуро ещё больше обозлится на меня и будет распускать слухи, что я ничего не умею. Если вышло… Снимки показывали правильное сопоставление отломков - у меня отлегло от души, и я понёс показывать их резиденту. Туда пришёл и Аксельрод.
- Где ты пропадаешь, Владимир?
- Я ходил в рентген за снимками.
Аргуро вырвал их у меня из рук, быстро глянул и стал хвастливо показывать ему, не упоминая, конечно, моего участия.
- Что ж, неплохо, неплохо, ты молодец, - он повернулся ко мне. - Отнеси снимки обратно.
Всю радость творца у меня смыло с души. Выйдя в коридор, я у выхода увидел ту больную.
- Ах, да, - она улыбнулась, - я забыла сказать спасибо вам, вы тоже умелый техник.
Я видел Артуро десять лет спустя, в городе Тусоне, штат Аризона, где он довольно успешно работал ортопедом. Меня пригласили туда провести симпозиум с докторами. Артуро был на симпозиуме, но ко мне не подошёл. Может, боялся, что я пошлю его за кофе?..
Открытие новых истин
К моему счастью, сменилась бригада резидентов, которые приходили в наш госпиталь на полугодовой цикл. Неприятного мне низкорослого мексиканца Артуро сменил высокий и крупный американец Роберт (Боб) Смолл - энергичный, весёлый и деловой парень. Это был классический тип американца, который одинаково хорош и в ковбойском наряде, и в форме бейсболиста, и в халате врача. Боб был во всём противоположность его предшественнику - всё делал чётко и толково, ни перед кем не заискивал, работал с весёлым задором. Я с удовольствием наблюдал, как он зачастую сам себе тихо подпевал и даже незаметно пританцовывал. Работать с ним было весело, я даже жалел, что не знал тех песен и был староват для приплясывания. Сравнивая его с мексиканцем, я снова удивлялся: зачем Америке нужно так много докторов-иностранцев? Но сам тоже иностранец, я старался брать его за образец для моего ближайшего будущего, если стану резидентом.
Между нами быстро установились дружеские отношения, Боб называл меня "доктор Владимир", поручал мне делать многое, чего не разрешали другие, и всегда находил нужным похвалить:
- Прекрасная работа (nice job), доктор Владимир. Ты - замечательный человек.
И нередко он спрашивал моего совета:
- А что бы ты сделал этому больному, доктор Владимир?
Прадед Боба был еврей-иммигрант из Восточной Европы, но правнук уже утерял все корни и только иногда, на ходу, с интересом расспрашивал меня:
- Почему люди эмигрируют из России?
- Плохо там живётся, вот почему.
- Почему - плохо?
- Знаешь, всю жизнь все люди стоят там в очередях за всем на свете.
- Почему?
- Недостаток товаров и продуктов.
- Почему недостаток?
- Плохая экономика.
- Но Россия такая богатая страна. Почему же плохая экономика?
- Неправильные устои общества - плохая политическая система коммунизма.
- Почему?
Он столько спрашивал "почему", что я вынужден был говорить:
- Ах, Боб, не спрашивай меня почему, просто поверь мне.
После этого мы оба смеялись. Действительно, как американцу коротко объяснить жизнь в коммунистическом обществе?
Боб пытался уговаривать Фрэн не блокировать меня в операционной, но та сердито отвечала одно: у него нет права. Чтобы его получить, необходимо было сдать экзамен по английскому языку и иметь сертификат Экзаменационной комисси для иностранных докторов (ECFMG). Уже дважды я пытался сдавать английский, но недобирал нескольких баллов. Для докторов требовался более высокий балл, чем для других: доктор должен уметь разговаривать со своими больными и делать подробные записи в историях болезни. Я занимался грамматикой английского по утрам, вставая в 5 часов, а на работе постоянно напряжённо вслушивался в речь докторов, сестёр и больных, учась у всех пониманию и правильному произношению. Сверх обычной рабочей нагрузки непривычный язык - всегда дополнительная тяжесть. Я уставал, но по вечерам, для практики, с наушниками слушал разговорные передачи радио (talk shows) и читал газету "The New York Times". Мы уже не подбирали, а покупали её регулярно, и я буквально зачитывался ею, даже делал вырезки некоторых статей по истории, науке и искусству. Не думаю, что есть на свете газета лучше, чем "Нью-Йорк тайме". По-моему, если всю жизнь читать только её и ничего другого, можно стать высокообразованным и широкоинформированным человеком. Я читаю эту газету ежедневно уже более 20 лет и продолжаю делать вырезки.
И тогда же я купил первую американскую книгу: "Америка" Элистара Кука (Alistair Cooke). Я смотрел по TV некоторые из его передач об Америке, это было первое, что я смог полностью понять. Интеллектуальная глубина его передач поразила меня, и я решил, что его книга должна положить основание моей американской библиотеке.
Слушая, читая, смотря, я всё больше познавал мою новую страну, каждый день пополнял свои знания о ней. По-настоящему узнать и понять страну и её общество можно только вовлекаясь в её жизнь - работая вместе с её людьми. Живя в иммигрантском отшельничестве, я совсем не знал Америку и американцев. Теперь я уже полгода работал бок о бок с американцами и только-только, по каплям, начинал узнавать страну и людей. Надо было видеть их каждый день с утра до ночи, делать с ними одно общее дело, что называется, тереться о них локтями, участвовать в их разговорах, чтобы понимать стандарты жизни американского общества. Особенно непросто это пришельцу из Советской России, где всё наоборот. Для русского иммигранта 1970-х годов оказаться в Америке среди американцев было то же самое, что глубоководному обитателю оказаться на вершине горы: после сплющивающего давления глубин коммунизма голова кружилась.
Во время одной из операций, стоя позади хирургов, я подсчитал, что девять человек в операционной представляли три расы - белую, чёрную и жёлтую и девять разных национальностей: грек, швед, итальянец, индиец, панамец, еврей, вьетнамец, русский - и только один урождённый американец; шесть религий - два католика, два протестанта, два иудаиста, один ортодоксальный христианин, один индус и один буддист; восемь из нас были иммигранты первого поколения. Все мы приехали из стран с разными культурными устоями, с разным социальным устройством, с низким уровнем экономики. И все мы говорили по-английски неправильно, каждый со своим ужасным акцентом. Но вот - все мы были здесь, работали вместе, чувствовали себя своими среди американцев, и все устроили или устраивали свои жизни в Америке лучше, чем в своих странах (пока что кроме меня, оставившего позади высокое положение, но это было исключением).
Я с удивлением и восторгом наблюдал, как слаженно работал пёстрый коллектив госпиталя. Если и бывали осложнения и возникали трения, то никаких срывов в работе это не вызывало. И никто никогда ни на кого не повышал голоса. Каждый делал своё дело, и вся наша машина двигалась вперёд без остановок и толчков. Было поразительно, как все мы быстро адаптировались в совершенно новых условиях. Как это могло происходить? Я знаю только один ответ: потому что американский образец устройства общества, экономики и рабочего порядка подходил всем нам. Мы перенимали у американцев основы и выполняли их, каждый в меру своих возможностей.
Я открывал для себя новую истину: если общество стоит на устойчивых экономических основах и на демократических принципах, оно закономерно движется по своему пути, вовлекая в это движение всех, кто в него влился.
Молодой доктор Боб Смолл наверняка даже не подозревал, что, наблюдая как великолепно он делал своё дело, напевая и приплясывая от избытка энергии и оптимизма, я строил для себя глубокие общие выводы.
Теперь, по прошествии многих лет тяжёлого опыта познавания, я даже думаю, что всё, через что мне пришлось проходить, было необходимо для моего опыта в Америке. И я вспоминаю это с удовольствием. Если бы я не прошел через это, я бы и не смог достичь того, чего достиг. Как говорил греческий философ Платон: "Мы находим удовольствие, всиоминая наше тяжёлое прошлое".
Шаг за шагом
Ховард настырно продолжал звонить мне по вечерам, но уже не кричал, а говорил нудным голосом:
- Я соскучился по тебе, Владимир. Почему ты никогда не заходишь? Мы уже давно могли бы иметь контракт с издательством и деньги. Все издатели спрашивают про рукопись.
- Все?
- Ну, почти все - многие. Давай изменим наше соглашение, перепишем, как ты хочешь.
- Раньше я доверял тебе, но теперь хочу найти издателя сам.
- Уверяю тебя, без меня никто даже не станет разговаривать с тобой, издатели любят иметь дело с уже известными авторами, как я.
- Посмотрим.
Наши друзья Графы устроили дома обед и пригласили нас и мистера Сеймура, влиятельного в мире искусств юриста. Эллан уже передал ему мою рукопись, и он прочитал несколько историй из неё. Теперь Эллан хотел познакомить нас для делового разговора. Ирина, злая на Ховарда и сердитая на меня, что я "связался с ним", насторожённо услышала о новых переговорах про книгу.
Мистер Сеймур Прайзер оказался пожилым человеком с красивой женой намного моложе него - типичный процветающий нью-йоркский юрист. Он симпатично улыбался, умно и мягко шутил и был интересным рассказчиком. Но мне хотелось услышать о рукописи. Эллан направил его в русло, и он по-деловому сказал:
- Я не берусь оценивать всю вашу рукопись, но то, что я прочитал, - это интересный материал, вполне читабельный, который наверняка можно продать. Скажите, зачем вам вообще понадобился соавтор? По-моему, вам нужен только хороший редактор - и всё. Не соглашайтесь на чьё-либо соавторство.
- Да не нужен мне никакой соавтор! Просто я отчаялся найти вход в издательский мир и поэтому соглашался на компромисс с соавтором.
- Ну, я могу вам помочь найти этот вход, - улыбнулся он, - я перешлю вашу рукопись моему другу, одному из лучших литературных агентов, мистеру Роберту Лэнцу. Его клиенты - известные писатели, одно время он представлял даже Хемингуэя. Я скажу ему несколько слов, а дальше вы уже сами имейте с ним дело. Согласны?
Господи, да я был на всё согласен, даже и без Хемингуэя!
- Конечно же! Это то, о чём я уже несколько лет мечтаю. Спасибо вам.
Снова я был окрылён, Ирина на это раз тоже была довольна разговором.
- Вот видишь - какая разница между ним и жуликом Ховардом. На этот раз что-нибудь может и получиться, - говорила она осторожно, когда мы шли домой.
И я стал ждать, отсчитывая неделю за неделей.