Не один я был в положении ожидающего в нашей семье: Младший с нетерпением ждал результата своего экзамена для поступления в медицинский институт (Medical School). И вот его результат пришёл - оценка была выше средней, но не самая высокая.
Младший сразу помрачнел и с отчаянием заявил:
- Всё! Ясно: в медицинский меня не примут.
Его мрачный настрой обескураживал нас, и было жалко его.
- Почему ты так уверен?
- Почему-почему… вы не знаете, какой высокий проходной балл: людей не принимали даже с оценкой двенадцать баллов, а я получил всего только десять.
- Ну, не один только результат этого экзамена учитывается; наверное, принимают во внимание и оценки в колледже. Поговори с вашим советником (adviser).
В американских учебных заведениях есть обязательная должность советника для учеников, его функция - помогать им советами в исправлении отметок, в выборе следующей стадии учёбы или в выборе работы - очень нужная для молодёжи забота.
В своём госпитале я консультировался с Бобом Смоллом и другими резидентами. Большинство считали, что шансы Младшего на поступление при этом балле - 50:50.
Через несколько дней он сказал нам:
- Я разговаривал с нашим советником, он считает, что мои шансы 50:50, и рекомендует подавать заявления во много медицинских институтов, даже и в самые престижные. Но я считаю, что это будет пустая трата времени и денег.
В Америке система подачи документов на учёбу - сразу во много учебных заведений: подавай и жди, куда вызовут на интервью и куда примут.
- Надо подавать, как он сказал, - посоветовал я сыну.
- А ты знаешь, сколько это будет стоить? - за каждую запрошенную анкету надо посылать чек не менее чем на $35–50.
- Сколько бы ни стоило, надо посылать. Помнишь, я тебе обещал, что для твоего образования сделаю всё.
Младший - ворчливо и капризно:
- Ну, мне всё равно! Деньги ваши, я сделаю это. Но я уверен, что ни один медицинский институт меня на интервью не пригласит. Так что я буду делать это для вас.
И потом, посылая анкеты-заявления в двадцать пять институтов, он всё ворчал:
- Вот, потратил уже $ 1500 ваших денег. Вы сами так хотели. Я делаю это для вас. А мне всё равно!
Когда хочешь, чтобы что-то шло скорей, это, как назло, движется медленно. У американцев есть на эту тему пословица: "если следить за кипящей водой, она никогда не закипит". Прошло несколько недель, прежде чем я, наконец, услышал по телефону голос литературного агента:
- Владимир? - это Роберт Лэнц (американцы всегда представляются, и по телефону, и лично). Сэймур Прайзер переслал мне ваши замечательные истории. Прекрасный материал, - он говорил сугубо профессионально. - Созвонитесь с моей помощницей Джойс Харрис. Я всё передал ей, и она попытается найти вам издателя. Желаю удачи!
Ещё несколько недель - и я, наконец, у неё в кабинете, первый раз я в литературном агентстве. Это на тридцатом этаже небоскрёба в средней части Манхэттена - в дорогом районе. Всё там классом выше, чем я видел до сих пор. На полках десятки красивых книг, изданных при посредстве агентства. Я с удивлением думал: "Вот, сюда заходил Хемингуэй, его книги стоят на полках. Может, когда-нибудь и моя книга встанет рядом…"
Что это за организация - литературное агентство, я до сих пор до конца не понимаю. Но в Америке это очень популярный и успешный вид бизнеса. Фактически агент - это посредник между писателем и издателем, как повивальная бабка при родах: ребёнок может появиться и без неё, но она помогает. И книга может быть опубликована без агента, но он помогает, представляя рукопись и торгуясь с издателем. Литературные агенты берут около 15 % с гонорара писателя и зачастую имеют большой штат и богатые офисы. Они иногда бывают известнее и богаче своих клиентов-авторов, и издатели могут не агента судить по писателю, которого он представляет, а наоборот - писателя судят по агенту, с которым он работает. Писателю выгодно иметь агента - он освобождает его от хождения по издателям и торгуется за него. Но некоторые авторы умеют обходиться и без агентов. Я - не мог, но, судя по всему, попал в хорошее агентство. Ну, а что с меня возьмут, - здесь так полагается.
Мисс Джойс, рыжая и полноватая, лет за тридцать, улыбалась, но не сразу смогла освоиться с моим плохим английским: то, что было достаточно для врачей и сестёр в госпитале, было непривычно и недостаточно для специалиста в литературном деле.
А мне хотелось произвести на неё впечатление, чтобы в своих поисках издательства она постаралась получше. И я с энтузиазмом новичка рассказывал ей о себе и о своих литературных и медицинских планах в новой стране. Напряжённо вслушиваясь, она время от времени восклицала:
- Действительно?.. Как прекрасно!.. Изумительно!.. Действительно?..
Думаю, больше половины она не поняла, да ей и не нужно было. Восклицания были знаки вежливости. Мы договорились, что я стану ей звонить и узнавать, как идут дела.
Подходил день нашей с Ириной серебряной свадьбы, и мне очень хотелось сделать ей в этот день особый подарок: принести домой контракт с издательством. И я звонил Джойс чуть ли не каждую неделю - нет ли новостей? Не было, но она говорила:
- Не расстраивайтесь, в издательском деле всё делается так медленно. Мы обязательно найдём издателя, но иногда на это уходят годы.
Хорошенькое утешение!
Мне так и не удалось к юбилею сделать Ирине задуманный подарок. Зато наш сын преподнёс нам обоим приятный сюрприз. Однажды он позвонил матери на работу:
- Ты, наверное, будешь удивлена, но я получил приглашение на интервью в медицинском институте в городе Сиракьюз, на севере штата Нью-Йорк. Мне всё равно, я почти уверен, что меня не возьмут. Но я думал, что тебе с отцом приятно это услышать.
Конечно, приятно! Это не означало, что он уже принят, но определённо говорило, что его могут принять. Вслед за первым приглашением пришли ешё два - в другие институты. Значит, чем-то он сумел их заинтересовать.
- Вот видишь, а ты считал, что незачем рассылать заявления.
- Мне всё равно: я чувствую, что ничего из этого не выйдет.
Надо было как-то вселить в него побольше уверенности, переломить его глупое упрямство. По ночам мы с Ириной шептались об этом, и при каждом удобном случае я старался советовать ему, как себя вести на интервью.
- Насколько я понимаю, смысл интервью состоит в том, чтобы услышать от принимаемого прямые ответы на вопросы как бы проверить живость его реакций. На стандартные вопросы всегда даются более или менее стандартные ответы. Тебе важно суметь ответить нестандартно, свободно, с улыбкой. На интервью людей оценивают по тому впечатлению, которое они производят.
- Что я должен делать для лучшего впечатления? - спрашивал он.
- Быть естественным.
- Ну-у, тогда меня сразу отсеют в сторону.
- Почему ты так думаешь?
- Да потому, что моё естественное состояние - это напряжение и недовольство. Кому это может понравиться?
Что верно, то верно: уже давно он был в таком состоянии. Все мы трос бились за новую жизнь, но его молодой нервной системе не хватало гормона оптимизма. Хоть мне было намного хуже него, но у меня была устойчивость и артистизм натуры, которые я выработал в себе за долгую жизнь. У него этого не было.
Я говорил:
- Если напряжения и недовольства - в меру, то это вполне естественно в такой ситуации. Умный интервьюер это поймёт.
- А если он не умный, а дурак?
- Может быть и так. Даже может быть, что он в плохом настроении и ты попадёшь к нему в неудачный день; это непредсказуемо. Всё равно, важно быть расслабленным.
- Ага, ты сам говоришь, что непредсказуемо. Как же мне приспособиться к этому?
- Слушай, пока тебе не прислали приглашения на интервью, твои шансы были 50:50. А теперь они уже 75:25 в твою пользу.
- Как ты это подсчитал?
- Очень просто: поделил твои 50 пополам и прибавил это к твоей половине. Три четверти за то, что тебя могут принять в институт.
- Ну да… - недоверчиво.
- А почему бы нет? Чего тебе не хватает, чтобы стать студентом-медиком? Ты здоровый парень, у тебя нормальные мозги, ты сильный, ты хороший теннисист. Всё это плюсы для студента.
Когда он поехал в Сиракьюз, мы дали ему деньги, чтобы он снял на сутки номер в хорошем отеле рядом с кампусом (территорией) института и смог выспаться накануне.
Вернулся он на следующий вечер мрачнее тучи и трагически заявил:
- Всё! Я провалился. Теперь-то я уж наверняка знаю, что меня не возьмут.
- Что случилось?
- Я вёл себя как последний дурак - вот что. Я даже не помню, что отвечал на вопросы. Но помню, что мне было тяжело смотреть на интервьюера, я всё время отворачивался, опускал голову и только ждал - когда же это кончится.
- И это было всё?
- Ну, ешё меня водили по этажам и показывали помещения и оборудование, я разговаривал со студентами старших курсов.
- О чём?
- Ну, я спрашивал их, а они отвечали… Всё пропало. Единственное, может, на другом собеседовании я не буду казаться таким дураком.
Он был морально убит, мы с Ириной, конечно, ужасно расстроены. Что-то было не так с нашим сыном, не так, как нам хотелось, не так, как мы ожидали от него. Откуда такая паника? Но другому не вставишь свою нервную систему, даже родному сыну.
Так прошло три недели, и все мы трое были в подавленном состоянии.
Однажды вечером я собирался идти на научное заседание Общества ортопедов и забежал домой, чтобы наскоро перекусить. Никого дома не было, и я вяло жевал что-то на кухне, когда пришла Ирина. У неё было очень странное выражение лица.
- Ты ничего не знаешь?
Я отрицательно покачал головой, но насторожился, ожидая ещё чего-то плохого.
- Нашего сына приняли в медицинский институт в Сиракьюзах! - выпалила она.
Я смотрел на неё ошалевшим взглядом, смысл слов медленно доходил до меня, как будто откуда-то издалека.
- Ну да, да, его приняли! - повторяла она, вся сияя от счастья. - Я думала, что ты знаешь, потому что на его столе лежит письмо из Сиракьюз, которое ты мог прочесть.
Тут, наконец, наступил момент и для моей реакции - неожиданно я заплакал. Все эти трудные годы и тяжкие переживания не вызывали у меня слёз. А теперь слёзы радости застилали мои глаза. И ещё я понял, почему Иринино лицо показалось мне странным: на нём было выражение счастья, счастья, которого я так давно не видел. Мы обнялись, смеялись и не могли успокоиться: это было то, ради чего стоило столько мучиться и страдать.
А через две недели пришло письмо из другого института, что его приняли и туда тоже.
- Ну что, - говорил я ему, - теперь ты видишь, что стоило рассылать заявления?
- Мне всё равно, - отвечал он.
И мы все трое хохотали и веселились.
А вскоре, при очередном моём звонке, я услышал от Джойс:
- Владимир, я нашла издателя! Он читал рукопись, она ему понравилась. Мы встретимся втроём двадцать первого декабря. Это Ричард Мэрек, один из лучших редакторов. Это большая удача, что он хочет публиковать книгу.
Первым делом я позвонил Ирине на работу. Игривым тоном она спросила:
- Что звонишь - сказать, что ничего нового?
- Как раз наоборот: у меня есть издатель!
- Правда? Поздравляю!
Двадцать первое декабря - самый короткий день года. Но в 1981-м этот день тянулся для меня слишком долго: вечером должна была состояться первая встреча с издателем и редактором Ричардом Мэреком. Весь день я ждал этой встречи и от занятости на работе даже не успел съесть ланч. Я еле дождался шести часов вечера - встречи в "английском пабе" (English Pub) на Шестой Авеню.
Мэрек, высокий, худощавый, лысоватый, немного моложе меня - лет сорока пяти, приятно улыбался, как все американцы. Он спросил, что я хочу пить, но я ещё не ориентировался в названиях напитков, да и был в большом напряжении. Поэтому попросил то же, что и Джойс, - "Кровавую Мэри". Но когда обнаружил, что в стакане было много водки, а есть ничего не предложили, то пожалел - от голода сразу стала кружиться голова. В результате мой и без того не очень бойкий английский стал спотыкаться. По счастью, мне больше пришлось слушать, что говорил Мэрек:
- Мие понравились ваши истории-рассказы. Но пока что они мало связаны между собой. Я бы хотел, чтобы вы больше писали о себе, чем о других. Это должна быть книга о вас, вашей судьбе - ваша личная история. Она и будет связью для всего.
- Я не писал много о себе, потому что не был уверен - насколько американскому читателю может быть интересна моя судьба: я ведь не был очень значительной личностью, как звёзды экрана или космонавтики.
- Напрасно, американцы любят читать личные истории. История русского доктора может заинтересовать. Пишите о себе всё, описывая детали событий, нюансы ваших переживаний. Больше переживаний. Незнакомый с русской жизнью читатель должен почувствовать "запах" того, о чём он читает, - как описываемые вещи "пахнут".
Он говорил авторитетно и уверенно, как опытный редактор, и Джойс всё время кивала головой. Ну что ж, мне это понравилось. Я показал ему некоторые фотографии из моей жизни, он сразу заинтересовался и сказал, что опубликует их в книге. На это я даже не рассчитывал. Всё было хорошо, но я опять постеснялся спросить - сколько я получу авансом? Ни он, ни агент Джойс ничего об этом не упомянули.
Ирина была рада, поздравляла, веселилась. Я говорил:
- Вот видишь, а ты не верила…
Прямо на следующий день я засел за переделку рукописи, добавляя в неё описание своей судьбы и своих переживаний. Дело это оказалось непривычное: надо комментировать описываемое своими переживаниями и чувствами. Для это надо как бы выворачивать себя наизнанку, представляя потенциальному читателю, что и как я думал и воспринимал. Конечно, я мог помнить свои эмоции, но в Советской России не рекомендовалось их проявлять - чем меньше эмоций, тем спокойней жить. Личности человека никакого значения там не придавалось, мы росли как бы стриженные под одну гребёнку, мы не должны были отличаться друг от друга, а только послушно слушать директивы сверху во всём: как одеваться, как себя вести, как думать… Я не был таким усреднённым идиотом, но писать о себе самом всё равно оказалось непросто. Помогло то, что я прочитал несколько американских книг-воспоминаний и имел кое-какое представление о ключе, в котором следует описывать свою личную историю и переживания.
Тем временем Джойс вела переговоры о составлении договора и об оплате. Вначале Мэре к предложил $7500 аванса, да и то по частям. Чуть ли не все эти деньги я уже должен был своему переводчику. Я стеснялся обсуждать, но, очевидно, в моём голосе Джойс услышала разочарование и выторговала $11 000. Тоже не густо, но всё-таки…
Задурённый Ховардом, я действительно ожидал, что сумма аванса будет исчисляться в десятках тысяч. У меня не было никакого опыта, но время от времени в газетах писали и по телевидению показывали, что такой-то (или такая-то) подписали договор с выплатой аванса в полмиллиона, миллион или более. Правда, это всегда касалось какого-то политического скандала или голливудской истории. Я, конечно, не равнял себя с теми авторами и не рассчитывал на миллионы, но думал хотя бы о тридцати-сорока тысячах. Не удалось. Но, как говорится, лучше синица в руках, чем журавль в небе.
Как-то раз на работе, когда я был, как всегда, загружен, мне сказали, что секретарь директора просила меня позвонить ей. Я давно был своим человеком в кабинете начальника, и время от времени секретари передавали мне разные поручения и просили что-нибудь сделать. "Что ей нужно на этот раз?" - недовольно подумал я и не сразу нашёл время отзвонить. Уже потом, вспомнив, набрал номер.
- Кэрен, это Владимир. Ты просила меня позвонить. Что случилось?
- Твой сын звонил из дома и сказал, чтобы я передала тебе: ты сдал экзамен по английскому языку.
- Что? Повтори ещё.
- Ты сдал экзамен по английскому языку, так твой сын сказал.
- Спасибо! Знаешь ли ты, что это для меня значит?
- Нет, не знаю.
- Это значит, что я становлюсь американским доктором! Спасибо ещё раз. Доктор Ризо у себя? Да? Я сейчас приду.
На радостях я быстро перебежал на другую сторону улицы, купил за $18 бутылку лучшего шампанского и поднялся в директорский кабинет. Я уговорил его и обеих его секретарш выпить со мной по бокалу шампанского. Когда мы чокнулись, доктор Ризо впервые сказал мне:
- Ну, доктор Владимир, за ваши успехи!
Для меня это звучало, как торжественная фуга Баха. Да, шаг за шагом, помалу, помалу, как говорил мой приятель Берл ещё в начале нашей иммигрантской жизни, успехи начали, наконец, прорезываться. Надо было их реализовывать. Я попросил директора:
- Помните, когда вы брали меня на работу, вы сказали, что я понравился вам с первого взгляда, а я сказал, что вы тоже мне сразу понравились?
- Конечно, помню. Мы вас очень ценим, и я не изменил своего мнения.
- И я гоже. Но я прошу вас изменить моё положение, чтобы я мог ассистировать на операциях. По правде говоря, очень мне это тягостно - стоять позади хирургов.
- Хм, ну, - он как-то замялся, - я постараюсь, я буду просить администрацию дать вам положение госпитального доктора (Fellow).
- Спасибо. Я хочу поступать в резидентуру, но в большинстве госпиталей резидентов уже набрали. Вы как-то говорили, что в нашем госпитале будет расширена программа резидентуры. Есть у меня шанс попасть в нашу госпитальную программу?
- Хм, - он замялся ещё больше, - вы можете подать анкету-заявление, рассматривать кандидатуры у нас поручено доктору Аксельроду.
Мне не понравилось, что решать мой вопрос должен мой недоброжелатель, в этом не было для меня ничего хорошего. Но - пытаться надо, я сам советовал своему сыну подавать документы во много мест. Я тут же взял у секретарей анкету и заполнил её, не выходя из приёмной директора, - время для решения уже поджимало.
Дома ждала меня сияющая Ирина - без слов мы кинулись друг другу в объятия. Только теперь открывалась перед нами возможность той новой жизни, к которой мы оба стремились уже почти четыре года. Радостно было осознавать, что самое для всех нас тяжёлое - неясность и неверность будущего - уже позади. Труд, которым добиваешься цели, не страшен; его тяжесть переносима, если есть перспектива будущего. Но страшно, когда эта перспектива неясна и неверна. Я старался, бился, боролся - и вот уже была перед нами ясная перспектива. Мы знали, что нужно будет выдержать ещё много трудностей, но это уже представлялось прямым путём. Мы с Ириной понимали это одинаково, без слов. И до чего счастлив я был, что она, моя жена, мой друг, мой верный помощник, единственная большая любовь моя, была со мной весь тот тяжёлый путь!