"Сладкий мальчик"
Помню, как в очередной приезд Громыко в Вашингтон на переговоры нам сообщили, что встреча с американским президентом Джимми Картером назначена на половину девятого утра. Громыко же по традиции, заведенной советскими руководителями еще в сталинские времена, привык трудиться допоздна, а иногда и по ночам. Он зачастую уезжал из министерства в девять-десять часов вечера, захватив с собой пухлую папку с документами. В МИДе же круглосуточно работали дежурные помощники, которые были готовы в любую минуту выехать к нему на дачу, чтобы привезти новые документы или увезти отработанные. При таком распорядке Громыко не привык вставать слишком рано. А тем более если предстояла важная встреча…
Несколько слов о Картере.
Джимми Картера долго считали политиком местного значения. В Джорджии его знали сначала как трудолюбивого и удачливого фермера, владеющего большими плантациями арахиса, культовой для Америки сельскохозяйственной культуры, затем - как губернатора штата. Правоверный баптист из весьма религиозной семьи, человек с открытым, улыбчивым лицом, светло-русыми волосами и белесыми ресницами, Картер, безусловно, тянул на стопроцентного американца. Но не более.
Во время президентской избирательной кампании он, соблюдая старую американскую традицию, лично ходил по домам избирателей, стоял у проходных заводов, раздавая листовки, и говорил: "Здравствуйте, меня зовут Джимми Картер. Я собираюсь баллотироваться в президенты Соединенных Штатов".
Как это часто бывает в Америке, в результате перипетий предвыборной гонки, стечения обстоятельств, одним словом, удачи белокурый фермер из Джорджии стал президентом. Правда, как потом оказалось, всего на один срок.
Американских обывателей после прихода нового президента к власти интересуют не только возможные перемены во внутренней политике (повышение или снижение налогов, увеличение или сокращение расходов на образование, медицину и так далее), но и то, какие изменения он внесет в облик своей резиденции в Белом доме. Я не могу отнести это только лишь к праздному любопытству. Характер перемен в Белом доме говорит очень многое о натуре, пристрастиях и воспитании его нового хозяина, в той или иной форме, в общем-то, определяющих будущую внешнюю и внутреннюю политику страны. Поэтому данный вопрос и волнует американцев.
Когда президентом был Кеннеди, его жена, в частности, много потрудилась в Белом доме над созданием более шикарного, изысканного убранства. При Линдоне Джонсоне стиль стал простым, техасским. Никсон тоже внес немало своего.
Заменяются даже картины, украшающие стены многочисленных комнат и залов Белого дома. При Кеннеди, например, висели произведения маринистов, изображения парусников… Словом, каждый президент вместе с супругой приспосабливает Белый дом под свой образ жизни, имидж, привычки. Это касается как убранства официальной резиденции американских президентов, так и порядков ее внутренней жизни. Меняется стиль обслуживания, питания, организации приемов и торжеств.
Конечно же, изменения произошли и при Джимми Картере. После его въезда в Белый дом стали поговаривать, что стиль этой резиденции существенно упростится. Дело в том, что многие предшественники Картера-президента критиковались за чрезмерное расточительство за счет налогоплательщиков: организация непомерно роскошных банкетов, приобретение новых сервизов персон на двести и прочее. И вот, чтобы отмести от себя подобные пересуды, Картер сразу же дал понять, что при нем все будет значительно упрощено. Сменили поваров, взамен французов и итальянцев наняли американцев, кухня стала как бы более "патриотичной". Было заявлено, что вина будут подаваться только калифорнийские (это коснулось и американских посольств за рубежом, куда "калифорнийцы" стали завозиться в обязательном порядке). И вообще ходили слухи, что потребление спиртных напитков в стенах Белого дома будет резко сокращено или даже отменено.
При Картере обмен визитами на уровне высших руководителей не осуществлялся. Этот президент в какой-то мере был идеалистом. Вскоре после своего избрания он прислал в Москву госсекретаря Сайруса Вэнса с предложениями, далеко выходящими за рамки Владивостокских договоренностей по вопросам ограничения стратегических вооружений. После этого переговорный процесс надолго застопорился. Казалось, что американцы напрочь отказались от уже согласованной основы. У нас даже считали, что, пока нет преемственности во внешней политике, с Америкой вообще нельзя вести никаких дел и, соответственно, не может быть и встреч на высшем уровне.
С. Вэнс, Л. И. Брежнев, А. А. Громыко на встрече в Кремле
Москва, 1977 год
Еще одна проблема, которой, говоря современным словечком, Картер "доставал" советское руководство, - его навязчивая забота о правах человека. Он выдвинул эту проблему чуть ли не на первый план советско-американского диалога. Конечно, для наших руководителей предложенная тема стала просто острым ножом, приставленным к горлу, и рассматривалась она как вмешательство во внутренние дела СССР, несмотря на подписанный нами ранее Заключительный акт. Отношение же Картера к данной теме было идеалистическим, почти религиозным. Новый госсекретарь вместе со своим президентом начал ставить решение тех или иных вопросов в непосредственную зависимость от решения проблем в области соблюдения прав человека. Таких, например, как обращение с диссидентами, которых, повторюсь, стало появляться все больше и больше после и, я бы даже сказал, в результате Хельсинкских договоренностей. Короче, при Картере советско-американские отношения переживали не лучшие времена.
Однако ни американцы, ни мы, даже в условиях взаимных упреков и обвинений в адрес друг друга, все же не отказались от диалога. И вскоре вернулись к практике ежегодных встреч президента США и Громыко во время пребывания нашего министра иностранных дел на Генассамблее ООН.
…Когда Громыко узнал о том, что американский президент будет ожидать его в Белом доме рано утром, Андрей Андреевич спросил у Добрынина, нельзя ли перенести переговоры на более поздний час. Тот в ответ усмехнулся: попробовать, конечно, можно, но вообще-то для Картера раннее утро - обычное для встреч время. В Госдепе, мол, подтвердили, что в другое время Картер принять Громыко не может.
Никуда не денешься. На следующее утро, ровно в половине девятого, мы были в Белом доме.
Картер привлек к беседе многочисленных официальных лиц и экспертов, поэтому переговоры проходили в так называемом зале заседаний правительства, примыкающем к Овальному кабинету. Едва мы зашли в это довольно просторное помещение, как открылась одна из боковых дверей и появилась пожилая, хорошо выглядящая, одетая в брючный костюм женщина. Президент встал и, улыбнувшись своей известной, несколько застенчивой улыбкой, произнес:
- Господин Громыко, прежде чем мы начнем, хотел бы представить вам мою маму. Она очень хотела познакомиться с таким известным человеком, как вы. И я не мог ей в этом отказать.
Никто из нас не был готов к столь неожиданной встрече, но Громыко немедленно поднялся, приветливо улыбнулся и воскликнул:
- Как, это ваша мама?
Картер обнял ее за плечи и подтвердил:
- Да.
Громыко сказал, обращаясь к матери президента, что ему очень приятно с ней познакомиться, что он читал о ней в прессе и знает, в частности, о том, что она была волонтером Корпуса мира (американской организации, которая посылает своих членов в слаборазвитые страны для оказания им помощи). Замечу, кстати, что у нас к деятельности Корпуса мира тогда было отрицательное отношение, так как ее истолковывали не иначе как проявление неоколониализма.
Мать Картера, с весьма заметным акцентом жительницы южных штатов, ответила, что она тоже счастлива познакомиться с Громыко, а потом неожиданно добавила:
- Не буду вам мешать. Но вы, господин Громыко, не обижайте моего сладкого мальчика.
Громыко шутливо парировал:
- Я? Вашего сына? Знаете, это, наоборот, он меня иногда пытается обидеть.
На что госпожа Картер отреагировала категоричным тоном:
- Ну, в это я никогда не поверю. Джимми очень, очень хороший мальчик…
Гамбургер по-президентски
В один из последующих своих приездов в Соединенные Штаты Громыко вновь встретился с Картером, на этот раз не рано утром. Участников встречи было немного, и она проходила уже в Овальном кабинете. Как это часто бывает, беседа затянулась, вышла за рамки намеченного заранее круга вопросов. Были какие-то разногласия по гуманитарной тематике, но в целом все протекало мирно и доброжелательно. Пресса прессой, идеология идеологией, а беседы на таком уровне должны проходить конструктивно. И очень важно, чтобы диалог велся в нормальной обстановке. Как бы ни бесновались наши и американские идеологи, что бы ни трубили о конфронтации газеты, дела должны идти. И они шли. Может быть, не так быстро и успешно, как хотелось бы, но продвигались. Конечно, Громыко иногда выдавал президенту или госсекретарю что-нибудь зубодробительное относительно политики Соединенных Штатов и те отвечали тем же относительно советской, но на личности никто никогда не переходил.
К концу беседы между Громыко и Картером я уже начал предвкушать предстоящий завтрак в нашем гостеприимнейшем и хлебосольном посольстве. Иностранцев на завтраке не должно было быть, поэтому предполагалось, что обстановка будет неформальная. Можно пообщаться со старыми друзьями и коллегами, расслабиться, пошутить, выпить по рюмке.
Беседа закончилась, все вышли на террасу перед Овальным кабинетом и начали прощаться, как вдруг Картер, посмотрев на часы, обратился к Андрею Андреевичу:
- Господин министр, время-то подходит к часу дня. Время ланча. Надо же где-то поесть. Давайте поднимемся на второй этаж и позавтракаем вместе - вы и я.
К этому никто не был готов. Наверняка мысль пригласить Громыко на ланч пришла Картеру внезапно. Андрей Андреевич приглашение принял, но, повернувшись к стоящему рядом Добрынину, попросил его передать Картеру, что он, Громыко, чувствовал бы себя спокойнее, если бы рядом был его переводчик.
- Ну, разумеется, - ответил президент, - еды на всех хватит.
Мои надежды на завтрак в посольстве с друзьями рухнули.
Пока шел этот разговор, я, подойдя к стоявшему чуть поодаль моему американскому коллеге Биллу Краймеру, как бы из солидарности сказал, что, наверное, и ему в таком случае следовало бы присоединиться.
Билл почтительно поинтересовался у президента, не понадобится ли и он на ланче? На что Картер белозубо улыбнулся и ответил:
- Нет, спасибо. Уверен, что Виктор один справится.
Делать было нечего. Работа есть работа. Картер жестом пригласил нас вернуться в дом и подняться на второй этаж в его личные апартаменты.
Заходим в семейную гостиную, за открытой дверью, в столовой, накрыт небольшой обеденный стол. Открывается еще одна дверь, и, переступая босыми ножками, входит мальчик, не старше двух лет, в сопровождении симпатичной чернокожей няни. Картер, расплывшись в улыбке, говорит:
- А это мой внук - Джеймс Картер.
Громыко, у которого тоже были внуки, заулыбался и, указывая на мальчика, переспросил:
- Тоже Джимми?
- Нет. Джимми - это я. А он - Джеймс.
Потом, когда малыша увели, Картер предложил нам перед ланчем что-нибудь выпить. Громыко немного замешкался и, как обычно, спросил у меня:
- Суходрев, как вы думаете, что именно?
- Ну, если мы в Америке, Андрей Андреевич, то, видимо, виски с содовой.
- Вы, наверное, правы, Суходрев. - И Громыко уже по-английски говорит президенту: - Может быть, виски с содовой?
- А вы, Виктор? - спрашивает меня Картер.
- Учитывая, что я посоветовал министру виски, то уж точно буду пить то же самое.
Громыко шепнул мне:
- Суходрев, а где-нибудь руки помыть можно?
Я переадресовал вопрос Картеру. Он показал, куда надо пройти. Громыко ушел.
Принесли напитки. Я взял свой стакан, Картер - свой, а виски для Громыко поставили на столик.
И тут я спросил Картера:
- Господин президент, а что же это везде пишут, будто у вас, в Белом доме, и выпить-то ничего крепкого нельзя?
Надо сказать, что Картер всем своим обликом и поведением располагал к разговору без особых церемоний. Даже у людей намного ниже его рангом он не вызывал никакой боязни или трепета, перед ним ни у кого не возникало желания вытянуться в струнку.
Картер улыбнулся на мой вопрос:
- Ну нет, это преувеличение. На самом деле я и сам не прочь после работы выпить немного виски.
В это время вернулся Громыко. Я тоже попросил разрешения удалиться. Когда я снова присоединился к ним, сам хозяин ненадолго покинул нас.
Громыко спросил меня:
- Как вы полагаете, он этот завтрак специально задумал? Может, он хочет какой-то вопрос поставить? Опять про эти права?
- Я так не считаю, Андрей Андреевич. Картер, видимо, придумал этот завтрак на ходу.
Я оказался прав. Никаких деловых разговоров за ланчем не было.
Сели за стол. Я посмотрел на приборы. Две вилки - большая и маленькая, один нож… А за тарелкой - ложка. Мне все стало ясно: ланч будет скромный.
Начали с зеленого салата. Круглая булочка. Кирпичиком - масло. Вина не подали, только минеральную воду. Когда убрали тарелки из-под салата, принесли главное блюдо.
"О боже! - воскликнул я про себя. - Гамбургер!"
Увы, такой же, какой можно было купить в любом "Макдональдсе" за семьдесят пять центов! И это - вместо моих любимых домашних горячих пирожков с мясом! Не говоря обо всем прочем в нашем посольстве.
Переводить мне так ничего и не пришлось. Громыко и Картер говорили на малозначимые темы и в переводчике не нуждались.
Когда мы вернулись в посольство, я рассказал своим друзьям, что подают на ланч у президента США. Однако особого сочувствия к себе не вызвал. Возможно, потому, что сытый голодного не разумеет. И я на легкий желудок надолго засел тогда в так называемой темной комнате посольства, защищенной от подслушивания, чтобы продиктовать двум сменяющим друг друга стенографисткам запись утренней беседы Громыко и Картера.
Громыко в работе
Надо сказать, что Андрей Андреевич Громыко начал работать во внешнеполитическом ведомстве СССР еще при Сталине, в 1939 году. До этого, в 1932 году, он окончил Минский сельскохозяйственный институт, а в 1936-м - аспирантуру Всесоюзного научно-исследовательского института экономики сельского хозяйства и с того же года занимал должность старшего научного сотрудника в Институте экономики АН СССР.
Всю жизнь Андрей Андреевич много читал. Он неплохо знал историю России, интересовался деятельностью своих великих предшественников, например Витте, любил рассказывать о них. Благодаря отличной памяти, практически дословно цитировал прочитанное, а на переговорах почти никогда не пользовался тем, что мы в МИДе называли "разговорниками", в которых пространно излагалось то, что необходимо было сказать в ходе беседы. В принципе, как я уже отмечал, ему готовили только справки по истории вопроса, по цифровым данным.
Громыко зарекомендовал себя искусным оратором на публичных сборищах. Для сравнения, если вспомнить других наших руководителей в этом плане, то Хрущев, например, любил покрасоваться перед публикой, выступить на пресс-конференции. Мне всегда казалось, что он прямо-таки наслаждается этим. Брежнев в пресс-конференциях не участвовал, да никогда и не пытался. Косыгин во время своих зарубежных визитов всякий раз устраивал встречи с прессой. А когда его постепенно "отодвинули", то, пожалуй, в высшем руководстве и не осталось никого, кто был бы способен выступить на пресс-конференции, да и вообще имел бы навыки без подготовки сделать четкое, ясное заявление, без шпаргалки ответить на каверзные вопросы зарубежных журналистов.
Что же касается Громыко, то, где бы ни был Андрей Андреевич, после окончания переговоров он охотно подходил к толпе корреспондентов, делал краткое заявление, без всякого, разумеется, заранее заготовленного текста, и минут десять - пятнадцать отвечал на вопросы. По-моему, ему даже нравилось словесное фехтование с журналистской братией. Конечно, это создавало дополнительные трудности для меня. Но я понимал, Громыко делает все для того, чтобы приблизить нашу страну к мировой практике цивилизованного общения. Госсекретари США, например, после переговоров в обязательном порядке выходили к журналистам. Громыко, памятуя об этом, всегда старался опередить американского партнера по переговорам и первым сообщить представителям прессы об итогах прошедшей беседы, вернее изложить свое понимание итогов. И справлялся с этим блестяще.
Генеральный директор ТАСС при Совете Министров СССР Л. М. Замятин, А. А. Громыко, В. М. Суходрев на пресс-конференции в Доме приемов
Москва, 1970-е годы
Визит премьер-министра Великобритании Дж. Кэллагана в СССР
Слева направо: Дж. Кэллаган, Л. И. Брежнев, В. М. Суходрев, А. А. Громыко