Он ответил: "Это не только от меня зависит, как вы понимаете. Я-то собираюсь. Сколько я прособираюсь – не знаю. Сколько будут собираться те, от кого это зависит, – тем более мне неизвестно. Как будет называться – пока даже разговора об этом нет серьезного. Хотя есть предложения и по поводу книги, подборок и т. д.
Вы знаете, чем становиться просителем и обивать пороги редакций, выслушивать пожелания – как переделать строчки, лучше сидеть и писать. Вместо того чтобы становиться неудачником, которому не удается напечататься. Зачем? Можно писать и петь вам. Это – то же самое… А вы не думаете, что магнитофонные записи – это род литературы теперешней? Ведь если бы были магнитофоны при Александре Сергеевиче Пушкине, то я думаю, что некоторые его стихи были бы только на магнитофонах".
Если бы Высоцкий дожил до компьютерной эры, когда бумажные книги все больше обесцениваются, то он наверняка был бы удовлетворен. Его произведения как в виде записей концертов, так и в виде электронных книг и текстов отдельных песен – одни из самых популярных в русскоязычном сегменте Интернета. Только неизвестно, получал бы Владимир Семенович гонорары за электронные публикации. Впрочем, он наверняка бы компенсировал это концертами и наверняка был бы не менее популярен, чем Алла Пугачева.
На том же концерте в МФТИ Высоцкий утверждал: "Под жизненным опытом вы, наверное, понимаете больше всего то, что жизнь нас била молотком по голове, а если говорить серьезно – страдания. Верно? Конечно, искусства без настоящего страдания нет. Необязательно, чтобы человека притесняли, стреляли в него, мучили, забирали родственников и т. д. Нет, если даже в душе, даже без этих наших проявлений – испытывал вот это чувство сострадания за людей, за близких, за ситуацию и т. д., то уже очень много значит. То есть база – это создает жизненный опыт, а страдать могут даже очень молодые люди, и очень сильно. Это я так думаю. Другие, может быть, – по-другому. Это не постулат". В тот момент Высоцкий страдал сам, страдал тяжкой наркоманией, которая давно уже не вдохновляла его творчество, а лишь губила. И требовала все больших и больших расходов в связи с постоянным ростом доз.
Иногда даже в последний год жизни, несмотря на возросшие доходы, Высоцкому приходилось занимать значительные суммы, так как в нужный момент денег не оказывалось. Ведь он привык жить в долг, ни в чем не отказывая ни себе, ни своим друзьям. Он привык брать в долг, рассчитывая отдать, когда будут деньги за концерты. Так, 2 декабря 1979 года Валерий Золотухин записал в дневнике: "Высоцкий занял 2500 р. Володька улетел сегодня на Таити, к Марине". В действительности Высоцкий летел на свадьбу второго мужа Марины Влади – Жана Клода Бруйе, летчика и владельца небольшой авиакомпании на Таити. Марина с тремя детьми, жених и невеста ждали Владимира. Но визу на Таити Высоцкий не получил и вынужден был дожидаться супругу в Лос-Анджелесе. Здесь он останавливается в доме у певца и композитора Майкла Миша. Хотя формально Высоцкий получил в театре отпуск за свой счет для поправления здоровья, поправляют они его с Мишем, к тому времени – законченным наркоманом, довольно своеобразно – героином и другими наркотиками. Может быть, Высоцкий специально спровоцировал отказ в визе на Таити, чтобы погудеть пару недель с другом Майклом. Прибывшая в Лос-Анджелес Марина заметила, что Владимир выглядит еще более странно, чем в Венгрии, но, по ее словам, еще ни о чем не догадывалась.
Виталий Шаповалов свидетельствует: "К деньгам относился как к бумажкам. Не было их, были. Я спросил однажды:
– Володя, а сколько тебе, между нами говоря, платят за концерт? Мы тоже где-то работаем, тоже что-то получаем, но интересно, сколько платят Высоцкому?
Он говорит:
– А я никогда не заглядываю в конверт. Мне могут дать очень много и очень мало – я ни на то, ни на другое не реагирую. Не радуюсь и не печалюсь. Сколько мне дали – столько я взял. У кого больше, тот больше дает. В конверт я смотрю только тогда, когда мне нужно платить.
Как-то мы были вместе в доме у нашего приятеля Володи Сидорова. Он жил неподалеку от театра, и в перерывах мы иногда забегали к нему передохнуть, посмотреть телевизор.
В тот раз немного посидели, Володя Высоцкий лег отдыхать – вечер у него был свободен, а я вернулся в театр, отработал свое, потом говорю Ване Бортнику:
– Пойдем, посмотрим, как там Володя себя чувствует.
Приходим.
– Володь, – спрашиваю, – у тебя есть деньги? Мы с Иваном хотим в "Каму" зайти.
Он вытаскивает из джинсов рулон четвертных:
– Возьмите, сколько надо, остальное отдайте – мне это сегодня понадобится.
Это и есть его отношение к деньгам: "Возьмите, только не все забирайте".
Отстегнули мы с Иваном один четвертак – пошли, посидели в "Каме". Возвращаемся, а его уже нет. Хозяина спросили:
– Где он?
– Встал, – отвечает, – сказал: "Ну, спасибо за гостеприимство! Я пошел".
Мы подумали и решили, что он отправился домой. А на следующее утро Любимов спрашивает:
– Где Высоцкий? – Не помню сейчас, какая была репетиция.
Мы с Иваном переглянулись. Тут ассистентка входит:
– Юрий Петрович, Высоцкий – он сейчас из Магадана звонил.
Значит, ночью умчался. И четвертные нужны были для того, чтобы там не на деньги друзей угощаться, а их угощать.
Не любил он зависеть от этого: быть без денег и на чьи-то деньги гулять.
Я однажды спросил:
– А как же ты улетаешь, если мест нет?
– Скажу тебе честно: не люблю спекулировать своей фамилией – нехорошо это, противно. Но это единственный момент, когда я грешу – потому что как же еще улететь, если надо обязательно улететь!"
Высоцкий в последние дни своей жизни отдал шесть тысяч рублей, заработанные за концерты в Калиниградской области. С одной из этих девушек, Ириной Ш., чьи рассказы Высоцкий использовал для "Романа о девочках", встретился Валерий Перевозчиков.
Она вспоминала, как Высоцкий позвонил ей и попросил приехать: "Я приехала. Они сидели у Нисанова. Я давно не видела Володю, он выглядел просто ужасно. Пришел Федотов, принес ключи, мы спустились в Володину квартиру…
А до этого он "выбивал" мне квартиру… Спрашивает:
– Ну как с квартирой? Все в порядке?
– Да. Но у меня нет денег…
Володя открыл ящик:
– Возьми, сколько тебе надо…"
Как можно понять, Высоцкий выбил Ирине разрешение на строительство кооперативной квартиры, но у нее не было денег на первоначальный взнос.
Валерий Янклович подтверждает, что "за несколько дней до смерти Володя отдает эти деньги – шесть тысяч рублей – двум девушкам, перед которыми у него были какие-то моральные обязательства. Это была его воля…"
По всей вероятности, Ирина была близка к кругам фарцовщиков 60 – 70-х годов, если принимать во внимание содержание единственного романа Высоцкого, и у них могла быть любовная связь.
Также нельзя исключить, что две девушки каким-то образом доставали Высоцкому наркотики, и шесть тысяч рублей были платой за них, но Янклович не мог сказать об этом прямо.
По свидетельству друга Высоцкого киносценариста Артура Макарова, "после смерти Владимира Семеновича остались его долги друзьям, товарищам и знакомым в сумме 37 тысяч 800 рублей. Продав обе его машины, я выплатил их, и все друзья, товарищи и знакомые – в том числе и Э.Я. Володарский – эти выплаты приняли. Лишь скульптор Зураб Церетели отказался получить долг в пять тысяч рублей, заметив при этом, что в Грузии если умирает друг, то в его семью деньги несут, а не выносят".
О том, почему у Высоцкого, который в последние годы очень неплохо зарабатывал, появились долги, Янклович высказал: "Долг возник так… Володя купил камни за двадцать с чем-то тысяч… И эти деньги ему нужно было достать в один день. Кому мы только не звонили – якобы очень ценные камни, а продавались дешево… Володя занял у Церетели пять тысяч, у Вадима Туманова – семь тысяч, у Степаняна – пять тысяч, у кого-то еще… А шкурки для Марины – соболя – штук тридцать… Еще он купил два кольца с камнями – тоже Марине, достаточно дорогих… В общем, долг составил – 38 тысяч…"
Артур Макаров придерживается иного мнения о возникновении долга: "Он разбил обе машины – ремонт стоил дорого… Дача у него "съела" тысяч сорок, – по записям в тетради Янкловича… Про камни я ничего не знаю…"
Драгоценные камни и меха Высоцкий покупал после того, как в августе 1976 года ограбили дом Марины Влади. Она вспоминала:
"Мы в Югославии, на небольшом острове Свети-Стефано… Ты снимаешься в фильме, я приехала вместе с тобой.
Из Парижа мне звонит сестра. Сначала она просит меня сесть, отчего я сразу прихожу в ужас, и сообщает мне, что мой дом ограбили… Все, что я приобрела за двадцать лет работы, исчезло. Драгоценности, серебро, меха, кинокамеры, радиоаппаратура… Реакция моя сильно шокирует сестру – я начинаю хохотать.
Потом, отдышавшись, говорю: "Только-то?" Я боялась, что с кем-нибудь из сыновей случилось несчастье. И правда, что значит пропажа вещей по сравнению с тем страхом, который я испытала! Я сообщаю тебе эту новость весело, будто забавную историю. Ты же страшно расстроен. В твоих глазах все эти вещи – бесценные сокровища.
Мне приходится тебя утешать. Конечно, все это очень обидно – ведь среди украденных драгоценностей были и маленькие колечки моей матери, которые она носила не снимая всю жизнь. Я не взяла их с собой в поездку – боялась потерять во время купания. Что же до всего остального – все можно купить, и в конце концов, я могу прекрасно обойтись и без столового серебра, без драгоценностей и всякого другого. "Но меха, – говоришь ты, – тебе они будут нужны зимой в Москве, и потом – не обманывай, это твое единственное кокетство". Нет, не единственное. Я еще люблю обувь, но обувь не тронули. Я признаюсь, что жалею о большой норковой шубе, в которой мне было так тепло и в которой я выглядела как настоящая барыня. Но существуют замечательные пуховики – я часто носила такие в горах. Да все это и неважно, дети здоровы, мы счастливы, мы работаем, жизнь прекрасна!
В конце сентября я возвращаюсь в Москву. В аэропорту ты встречаешь меня, как всегда, в зоне досмотра – твои поклонники с таможни пропустили тебя. Мы обнимаемся, ты берешь мой чемодан, я прохожу таможню довольно быстро – ведь, кроме лекарств для друзей, я ничего не везу. Ты беспрерывно говоришь о разных разностях. Я чувствую, что ты что-то затеял.
Дома ты открываешь дверь нашей квартиры, обитую дерматином, – соседи жаловались на избыток ежедневной музыки. Я вхожу в гостиную: везде горит свет, все убрано, на низком столике – фрукты, в вазах – цветы. Ты смотришь на меня, и в твоих глазах я вижу ликование, какое бывало у меня, когда мои дети, едва проснувшись наутро после рождества, бросались разворачивать подарки. Ни слова не говоря, ты подводишь меня к двери в спальню и несколько театральным жестом открываешь ее. На большом голубом ковре, на кровати, на стуле, куда мы обычно вешаем одежду, на маленьком столике, где стоят мои туалетные принадлежности, и даже на подоконнике – десятки серебристых шкур, настоящий меховой ковер – серая симфония. Ты говоришь:
– Это мех, который ты так любишь. Все охотники России прислали мне самые красивые шкурки для тебя. Это – баргузинский соболь, самый редкий – посмотри, ты можешь сшить себе самую красивую в мире шубу. Тебе не будет холодно этой зимой.
Я в жизни никогда не видела ничего подобного. Мама рассказывала мне, что бабушкин меховой палантин был сшит из десятков соболиных шкурок, вывернутых мехом внутрь, чтобы было теплее. Я смотрю и не верю своим глазам.
Меня только немного коробит от резкого запаха этого меха. Ты говоришь, что это ничего, что шкурки не выделаны, что охотники прислали их тебе в частном порядке и они не прошли через государственную дубильню. Здесь шестьдесят шкурок – хватит на длинное манто, хоть со шлейфом.
Назавтра я убираю их на антресоль в большой чемодан, думая, что потом отдам их обработать и сшить. И продолжается обычная жизнь с ее заботами, трудностями, палками в колесах. Некоторое время спустя я вспоминаю о соболях, открываю чемодан и отшатываюсь. Тысячи червей извиваются на поверхности. Почти весь мех испорчен. И только три шкурки уцелели. Они и теперь у меня – шелковистые воспоминания…"
Не знаю, придумала ли Марина историю про червей, или нет, но вся она смотрится очень художественно и превосходно характеризует отношение Высоцкого к деньгам. Высоцкий, конечно же, обожал широкие купеческие жесты, наслаждался производимым эффектом, не думая о том, что кустари-охотники продают ему невыделанные шкурки, которые обречены на то, чтобы сгнить.
Правда, имущество Марины, скорее всего, было застраховано (столь предусмотрительный человек, как она, вряд ли бы отказалась от страховки столь значительных ценностей, тем более актриса по полгода не бывала дома из-за съемок и визитов в Москву к Высоцкому).
И уж вряд ли она не компенсировала бы ему немалые затраты на меха и старинные драгоценности, после того как получила страховку.
Но, что характерно, Марина Влади ничего не пишет о том, что Высоцкий купил для нее драгоценности. Может быть, ей было стыдно признаться, что любимый бард так тратился на нее? И вряд ли ей было бы комфортно принимать такой подарок. Ведь она прекрасно знала, что он, несмотря на постепенный рост доходов, ее русский муж зарабатывает гораздо меньше ее. Напомню, что Марина Влади еще в 1963 году получила приз Каннского кинофестиваля в номинации "Лучшая актриса" за роль стервозной нимфоманки Регины в фильме Марко Феррери "Современная история". Она была высокооплачиваемой актрисой. Но думаю, что она не упоминала о бриллиантах, купленных ей Высоцким, только потому, что на самом деле он никаких бриллиантов ей не покупал. Невыделанные же шкурки, полученные от кустарей, никак не могли стоить дорого. Когда Янклович пишет: "Шкурки соболя Володе доставал Валера Шулжик с Камчатки… Как Володя их выбирал, как подбирал по цвету… сорок шкурок!.. Каждая шкурка стоила 300 рублей", цена шкурок доверия не вызывает. В реальности она должна была быть в несколько раз меньше.
Как мне представляется, вся история с 38 тысячами рублей долга Высоцкого, образовавшегося будто бы за счет покупки бардом бриллиантов и соболей для Марины Влади, понадобилась Янкловичу только для того, чтобы скрыть тот факт, что основная часть долга образовалась за счет расходов на наркотики, которые увеличивались в геометрической прогрессии.
Некая женщина-ювелир на условиях анонимности рассказывала:
"Эти камни… Володя купил колечки и вытащил камни, хотел сделать колье. Но здесь не сделал, увез их во Францию, – там, кажется, было изделие…
Еще Володя хотел купить Марине хороший камень – купил изумруд у одного старика еврея… Брал меня с собой – проконсультироваться… Камень был настоящий – изумруд чистой воды… Володя подарил его Марине – тогда еще можно было провозить. А еще он подарил Марине два чудесных кольца ленинградской работы…"
Однако сомнительно, что эти камни в реальных советских условиях стоили десятки тысяч рублей. Цивилизованного рынка ювелирных изделий не было, и даже старинные драгоценности можно было скупать по дешевке.
Янклович свидетельствует: "Марина с помощью Артура Макарова продала машины – эти деньги пошли на оплату долгов, расходы на похороны, оплату кооперативной квартиры, пересъемку архива…
Марина выхлопотала право Нине Максимовне жить в квартире на Малой Грузинской, а старшему сыну – возможность поселиться в двухкомнатной квартире матери. В общем, Марина сделала все…"
Можно констатировать, что на протяжении своей жизни Высоцкому ни разу не удалось добиться бездефицитного личного бюджета. Расходы у него всегда росли быстрее, чем доходы. В первые годы творческой деятельности это было связано со сравнительно низкими доходами, а в последние годы – с быстрым ростом расходов на наркотики. Ситуация с доходами и долгами отражает его характер рубахи-парня, готового прокутить или отдать друзьям или даже совсем посторонним людям.
Агония Высоцкого
В последние недели жизни барда Оксане Афанасьевой порой приходится выполнять роль Марины в попытках вывести Высоцкого из почти невменяемого состояния.14 или 15 июня она улетела в Сочи. Но отдохнуть не удалось. "Когда Володя вернулся, почти все время он был в плохом состоянии. Тогда он отправил меня отдыхать, и я улетела на юг. Прилетела, пошла звонить в Москву. К телефону подошел Янклович, и я сразу понимаю, что все плохо:
– Володе плохо. Бери билет и возвращайся.
Я сразу же села в поезд…
И с приезда началось… Практически ни дня Володя не бывал трезвым. Если и был, то один какой-то день. Он все время был в каком-то болезненном состоянии. Все время что-то болит – то рука, то нога… То есть очень больной человек… И тем не менее были и концерты, и спектакли… Как он работал, я не представляю".
Барбара Немчик тоже чувствовала приближение трагического финала: "Володя приехал в очень плохой форме. Потом стало немного лучше – были спектакли, концерты… Но в принципе, до моего отъезда во второй половине июня – все было плохо.
Однажды я сидела в кабинете и собирала свои вещи. Володя вошел и с отчаянием сказал:
– Ты знаешь, мне ничего не осталось кроме пули в лоб.
Я начала возражать, но он меня перебил:
– Ты же сама прекрасно все понимаешь…
У него было просто страшное лицо. И тогда я поняла, что приближается конец".
Но даже в таком состоянии Высоцкий, когда мог, делал добрые дела. Юрий Любимов вспоминал: "Я очень сильно болел, и так случилось, что моя жена с сыном были в Будапеште (моя жена – венгерка). Я был один и лежал с очень высокой температурой – за сорок. И был в полубессознательном состоянии, но слышу – кто-то настойчиво звонит. Я по стенке, по стенке долго-долго шел. Звонит еще – знал, видно, что я дома, и думает – почему не открываю? Я открыл, зашел Владимир. Увидел меня в таком состоянии и говорит:
– Как же так? Вы – один?
– Ничего, ничего… Я как-нибудь отосплюсь, Володя.
– А что у вас?
– Не знаю, просто температура очень высокая.
Но Владимир увидел, в каком я состоянии, сказал: "Подождите" – и уехал. Я даже не помню, сколько времени его не было.
Привез мне какой-то сильный антибиотик. И я глотал это лекарство через каждые четыре часа. Действительно, через два дня температура спала".
Этот антибиотик в середине июня раздобыла Барбара Немчик в американском посольстве в Москве.