Отсчет последних недель жизни Высоцкого начался с 18 июня, когда он по предложению концертного администратора Владимира Гольдмана приезжает на гастроли в областной Калининград. С 18 по 22 июня Высоцкий дал 22 концерта. Надо было давать по три концерта в день. Вел концерты Николай Тамразов, художественный руководитель Творческой мастерской сатиры и юмора Москонцерта. Он вспоминал: "К этой гастроли я сначала не имел отношения и был занят в Москве подготовкой к выступлениям на Олимпиаде артистов разговорного жанра. Но звонит Гольдман из Калининграда: "У Володи сильно болит горло, неизвестно, будет ли петь. Нужно спасать ситуацию". Я бросил все и прилетел. В первом отделении во Дворце спорта выступали "Земляне", во втором Володя. Но он запаздывал, и я стал общаться с публикой, потому что "Земляне" отказались спеть еще пару песен в ожидании Высоцкого. И тут Володя выбегает на сцену, обнимает меня: "Здорово, Тамразочка!" И вроде бы все ничего. И настроение у него хорошее, но мы уже знали, что здоровье у него оставляет желать лучшего… Володя работал на износ. Но ему нужны были в тот момент деньги. Каждый день мы обсуждали его творческие планы, мы просиживали до трех-четырех часов ночи, чаи гоняли. Потом вставали днем: первый концерт начинался в три или четыре часа, второй – в пять и третий – в семь вечера. Почти все эти пять дней Володе было плохо. На последнем выступлении он уже не мог петь, голос превратился в сплошной хрип. Но он все же вышел к зрителям, развел руками: "Извините, сами видите – не могу…" И в течение часа отвечал на вопросы и рассказывал о своих творческих планах. Когда он ушел со сцены, звукорежиссеры включили фонограммы песен с его предыдущих концертов. Володя минуты полторы смотрел в зал из-за кулисы, повернулся ко мне со счастливым лицом: "Тамразочка, они слушают, они не уходят". Это случилось на последнем, 22-м концерте.
У Владимира Гольдмана картина последнего концерта вышла не столь благостной: "Мы отработали четыре дня, на пятый – перед последним концертом – Володя говорит:
– Я не могу. Не могу больше работать.
А потом спрашивает:
– А тебе очень нужно?
– Володя, откровенно говоря, – надо. Если ты сможешь… Пять тысяч человек приехали из области…
– Ну ладно, я буду работать, только без гитары.
– Хорошо, гитару оставляем здесь.
На сцену вышел Коля Тамразов и сказал, что Владимир Семенович Высоцкий очень плохо себя чувствует:
– Петь он не может, но все равно пришел к вам. Он будет рассказывать и читать стихи. Вы согласны?
Все:
– Конечно!
И впервые Володя работал концерт без гитары: час стоял на сцене и рассказывал. Муха пролетит – в зале слышно…
А с нами в Калининграде работали "Земляне"… И они должны были заканчивать концерт. Володя – на сцене, а они за кулисами стали бренчать на гитарах. Я подошел, сказал:
– Ребята, потише, Владимир Семенович плохо себя чувствует.
Раз подошел, второй, а один сопляк говорит:
– Да что там… Подумаешь, Высоцкий?!
– Что?! Ах ты – мразь! Ничтожество! Если услышу хоть один звук!
И только я отошел, он снова – дзиньк! Я хватаю гитару и ему по голове! А они все четверо человек – молодые, здоровые жлобы – накинулись на меня. Я один отбиваюсь от четверых этой гитарой… Тут Коля Тамразов спускается по лестнице, увидел, бросился ко мне!
– Сейчас Высоцкий скажет в зале только одно слово – от вас ничего не останется!
Ну, тут они опомнились, разбежались…"
Василий Акимович Чепрасов, в то время – заместитель начальника УВД Калининградской области и большой поклонник творчества Высоцкого, тоже присутствовал на этом последнем калининградском концерте. Высокие милицейские друзья в Москве давно уже сообщили ему, что Высоцкий болен и сидит на игле. Поэтому состояние актера Чепрасова не удивило: "На последнем концерте запомнился мне артист бесконечно усталым человеком. Хотя внешне он выглядел, в том числе и благодаря облегающему фигуру летнему джинсовому костюму, как всегда статно и модно… Приблизившись к рампе, Высоцкий вдруг неожиданно для собравшихся заявил: "Сегодня я петь не буду. У меня нет настроения. Лучше я вам расскажу о Театре на Таганке, о его спектаклях, о своих творческих планах и отвечу на вопросы". Как только он начал свой рассказ, из зала посыпались записки. Высоцкий тут же начал их зачитывать и отвечать на вопросы".
Сопровождавший Чепрасова майор милиции Семен Кушнеров дополнил рассказ своего начальника рядом красочных деталей: "Рассказывал артист много интересного, но в тот день в зале была, видимо, не его публика…
Тишина в зале постепенно стала переходить в гул, послышался свист, спорадические выкрики: "Кончай сказки! Пой! Что дурачишься, напился, что ли?"
Развязка наступила неожиданно. Очередная записка была такого содержания: "Кончай трепаться. Начинай петь!" Как и предшествующие, Высоцкий прочитал ее вслух, на какое-то мгновение он умолк и растерянно посмотрел в зал. Но затем, как бы спохватившись, бросил записку на пол, повернулся и скрылся за занавесом".
О том же сообщил и композитор Николай Луганский, помогавший организовать концерты в Калининграде: "Наступил последний концерт в Калининграде. Самый последний. Высоцкий чувствовал себя очень плохо. Об этом он и сказал публике, выйдя на сцену. Извинившись за свое состояние, предложил вместо исполнения песен рассказы о своем творчестве, о ролях, о работе в театре и кино. Блистательный, остроумный рассказчик и импровизатор, он рассказывал, показывал сцены, читал знаменитый монолог Гамлета. Кто, когда и где мог бы все это слышать и видеть?! Выступление Высоцкого прервал пьяный окрик из зала:
"Кончай болтать, бери гитару и пой!"
Высоцкий остановился, долго смотрел в притихший зал и ушел за кулисы.
Я с трудом сдерживал в дверях толпу пьяных "поклонников". Жестко и твердо остановил Высоцкий прорвавшуюся за кулисы публику: "Выступать не буду".
В закулисной комнатке он сидел, потрясенный свершившимся, прижимал гитару, как будто кто-то хотел ее отнять. В глазах были слезы".
Тут сыграло свою роль то, что на последнем концерте преобладали жители не города, а области, для которых это был, возможно, единственный шанс в жизни услышать пение легендарного Высоцкого. И они не могли скрыть разочарования. Ведь они приехали за песнями, а не для того, чтобы слушать рассказ о Театре на Таганке и грядущей постановке "Зеленого фургона".
Один из поклонников Высоцкого слушал три концерта подряд из-за кулис калининградского Дворца спорта: "Между концертами приезжала "Скорая" – делали уколы. На сцене стоял весь мокрый… Все время врачи в белых халатах. Было много цветов, на одном из концертов Высоцкий сказал:
– Вы меня завалили цветами, как братскую могилу".
Во время концертов в Калининграде Высоцкий познакомился с некой Мариной, которая ему очень помогла, достав наркотики. По словам Янкловича, "Володя пообещал ей кинопробы", в связи с чем она в июле приехала в Москву. Ее муж, врач, осмотрел Высоцкого. Никита Высоцкий утверждает, что это произошло не в Калининграде, а в Москве: "Это было дней за десять до 25-го. В квартире был Валерий Янклович… Была одна женщина, которая вызвала врача…
И этот врач сказал, что человек с таким здоровьем не только выступать – жить не может… Живой мертвец! Все посмотрели на него, как на идиота. Но ведь, в принципе, он правильно говорил…
С одной стороны – внешне насыщенная жизнь: спектакли, концерты… А с другой – жить не может… То есть разница колоссальная… А за счет чего, я не знаю… Может быть, допинг?
Да, врач, которого привела женщина, сказал, что внешне человек производит нормальное впечатление, а здоровья как такового – нет".
Не исключено, что вместе с Мариной в Москву приехал и ее муж, который и произвел осмотр.
Тамразов тоже пытался достать наркотики: "Как человек, все понимающий, я помогал ему в каких-то ситуациях, но… В Калининграде мы свели дозу до одной ампулы… Не хватало… Володя мне говорил:
– Я покончу с собой! Я выброшусь из окна!
Я отвечаю:
– Ну нет, Володя, нет у меня. Можешь что хочешь делать – нет.
И Марина эта была ему нужна поэтому… У нее муж был врач, и она могла что-то доставать…"
О том же свидетельствует и Владимир Гольдман: "Там была одна женщина – Марина, очень красивая… Я знал ее по Ленинграду. У нее муж работал врачом, и она сказала:
– Могу помочь.
Она очень хотела познакомиться с Высоцким. Я пошел к Володе, он говорит:
– Накрывай обед".
В Калининграде Высоцкого посмотрел муж Марины и пришел к выводу, что тот жить не может в таком состоянии, а не только выступать, назвав его "живым мертвецом". Но тогда он сказал об этом, разумеется, только жене.
Врач Калининградской психиатрической больницы Анатолий Шварцев рассказывал, как всем миром доставали тогда для Высоцкого наркотики: "Обычная доза – два кубика морфия с промедолом, уже не давала результата. Высоцкому перед концертами вводили 12 кубиков сразу. Запасы наши больничные были невелики, и учет наркотиков велся строго. Поэтому были мобилизованы ресурсы и нашей, и областной, и портовой больницы, и медсанчасти… Санкции на это никто не давал, это была акция доброй воли. Высоцкого слишком любили, чтобы осуждать…
Кстати, после своего второго концерта Владимир Семенович побывал у меня дома в гостях. И похвастался: "Я, Григорьич, в рот спиртное не беру, а сижу вот на игле. 12 кубов – и 4–5 часов могу работать". А я ему: "Лучше, Володя, это дело, чем на игле".
Когда приезжал Высоцкий, врачи, как кажется, напрочь забывали клятву Гиппократа и действовали вопреки заповеди "не навреди".
В Калининграде у Высоцкого уже вовсю развились галлюцинации. Живший вместе с ним в трехкомнатном "люксе" Николай Тамразов вспоминал: "При мне у него была однажды – как бы это назвать – удивительная ситуация… Бреда?.. Удивительного бреда. Я уже говорил, что мы жили в одном номере. Володя лежит на кровати, нормально со мной разговаривает, потом вдруг говорит:
– Ты хочешь, я тебе расскажу, какой чудак ко мне приходит?
– Ну давай.
Нормальный разговор: вопросы – ответы… И вдруг – это…
– А что тебе рассказать? Как он выглядит?
– Ну расскажи, как выглядит.
Володя кладет голову на подушку, закрывает глаза и начинает рассказывать… Какие у него губы, какой нос, какой подбородок…
– Ну как – хороший экземплярчик меня посещает?
Совершенно спокойно он это говорит. Потом я попросил продолжения. Мне было интересно: он фантазирует или это на самом деле? Непонятно, как это происходит. Я закрою глаза – и могу надеяться только на свою фантазию. А он – видел! Через некоторое время спрашиваю:
– А "этот" еще не отстал от тебя?
– Сейчас посмотрим.
Снова закрывает глаза и продолжает описывать с той точки, на которой остановился. Володя мог с "ним" разговаривать!
– Сейчас он мне говорит… А сейчас спрашивает…
Открывает глаза, и мы продолжаем разговор. Про уход из театра, про желание создать театр авторской песни. Идет нормальное развитие темы… Я снова его спрашиваю:
– А "этот" где?
Володя лежит на боку, теперь ложится на спину, закрывает глаза.
– Здесь. Порет какую-то ахинею.
Один раз я это видел…"
Вот это – настоящий "черный человек", но никакой не домуправ и не офицер. В моменты наркотического бреда, как раньше – бреда алкогольного, все темное поднималось со дна души барда и складывалось в образ мифического собеседника.
Дело в том, что в 1979 году Высоцкий пишет одну из своих наиболее мрачных и самых исповедальных песен:
Мой черный человек в костюме сером!..
Он был министром, домуправом, офицером,
Как злобный клоун, он менял личины
И бил под дых, внезапно, без причины.И, улыбаясь, мне ломали крылья,
Мой хрип порой похожим был на вой,
И я немел от боли и бессилья
И лишь шептал: "Спасибо, что живой".Я суеверен был, искал приметы,
Что, мол, пройдет, терпи, все ерунда…
Я даже прорывался в кабинеты
И зарекался: "Больше – никогда!"Вокруг меня кликуши голосили:
"В Париж мотает, словно мы в Тюмень, -
Пора такого выгнать из России!
Давно пора, – видать, начальству лень".Судачили про дачу и зарплату:
Мол, денег прорва, по ночам кую.
Я все отдам – берите без доплаты
Трехкомнатную камеру мою.И мне давали добрые советы,
Чуть свысока похлопав по плечу,
Мои друзья – известные поэты:
Не стоит рифмовать "кричу – торчу".И лопнула во мне терпенья жила -
И я со смертью перешел на "ты",
Она давно возле меня кружила,
Побаивалась только хрипоты.Я от суда скрываться не намерен:
Коль призовут – отвечу на вопрос.
Я до секунд всю жизнь свою измерил
И худо-бедно, но тащил свой воз.Но знаю я, что лживо, а что свято, -
Я это понял все-таки давно.
Мой путь один, всего один, ребята, -
Мне выбора, по счастью, не дано.
Здесь все проблемы поэта-творца сводятся к проблемам социальным. Ему ломает крылья правящая бюрократия. Для него открыт весь мир, но закрыта дорога к официальному признанию поэтом. За это, да еще возможность свободно творить на родине, без цензуры, он готов отдать все приобретенные блага, но сам прекрасно понимает невыполнимость подобной мены.
В отличие от "Черного человека" Сергея Есенина, где поэт прямо признается, что "осыпает мозги алкоголь", в песне Высоцкого нет прямых отсылок к терзавшим его недугам – алкоголизму и наркомании. Владимир Семенович тщательно скрывал их от широкой публики и понимал, что в этой песне слушатели будут в первую очередь отождествлять лирического героя с автором. Впрочем, об алкоголизме Высоцкого к тому времени слишком хорошо знала уже вся страна. А вот наркоманию ему и его окружению удалось скрывать до самой смерти. Однако косвенный намек на то тяжелое физическое и психическое состояние, в котором находится Высоцкий, содержится в строках о том, что "лопнула во мне терпенья жила, и я со смертью перешел на "ты". Такой переход он связывает исключительно с социальными моментами, с завуалированными преследованиями со стороны властей, с тем, что ему постоянно "перекрывали кислород". Все это в его жизни было и, конечно же, самым негативным образом влияло на мироощущение Высоцкого и его психическое состояние. Но тут сказалась и извечная русская привычка возникающие трудности и проблемы считать порождением исключительно внешних обстоятельств, а не каких-то собственных недостатков и ошибок. Высоцкий, думаю, был искренне убежден в том, что пить и колоться он начал исключительно из-за тягот советской жизни. В то время алкоголизм воспринимали не как генетически обусловленную болезнь, а только как социальную проблему, присущую прежде всего эксплуататорскому обществу. В СССР алкоголизм официально считался одним из "родимых пятен" капиталистического общества и подлежал полному искоренению по мере продвижения к коммунизму. С этим, однако, никак не сочеталась финансовая политика советской власти, основанная, среди прочего, на "водочном" наполнении бюджета. Водка и другие алкогольные напитки оставались немногими относительно бездефицитными товарами в СССР. Ее, по крайней мере в городах, можно было достать практически всегда. Периодически проводимые довольно вялые антиалкогольные кампании успеха не имели и разбивались о железную необходимость получать все большие доходы от торговли алкоголем. Возможно, тут был и еще один скрытый замысел – с помощью пьянства отвлечь народ от трезвого осознания причин жизненного неблагополучия. Вернее сказать, власть, с одной стороны, хотела бы, чтобы народ меньше пил и лучше, производительнее работал, а с другой стороны, больше покупал водки, субсидируя гонку вооружений и прочие государственные расходы, и меньше думал о причинах собственной бедности и бесправия. Это противоречие разрешалось таким образом, что лозунг трезвого образа жизни так и оставался лозунгом, а наращивание потребления водки и другого алкоголя стало суровой реальностью.
Характерно, что именно в советскую эпоху выпивка стала непременным атрибутом дружеского и делового общения практически во всех слоях населения. А особенно распространен алкоголь был в творческих кругах, что было характерно еще и для досоветского времени. Выпивка издавна считалась стимулом для творческой деятельности и необходимым элементом разрядки для людей искусства. Печальную пальму первенства здесь всегда держали артисты, а именно в артистической среде пришлось больше всего вращаться Высоцкому. Разумеется, природный алкоголизм в таких условиях не мог не развиться.
Если пагубное пристрастие к алкоголю Высоцкий связывал исключительно с тем, что ему "ломали крылья", то наркоманию он оправдывал неудачной попыткой избавиться от алкоголизма с помощью наркотиков. Тут – правда, но не вся правда. Было еще и желание заглянуть за грань, попробовать запретный плод, в твердом убеждении, что такому гению, как он, Высоцкий, шансонье и барду всея Руси все дозволено если не в плане обращения с другими людьми, то, по крайней мере, в обращении с самим собой. Эту свою ошибку он осознал, когда было уже слишком поздно. Пытался вылечиться от наркомании, но не получилось, потому что поздно спохватился. И, как кажется, в момент написания своего "Черного человека" Высоцкий в глубине души уже понимал, что обречен на скорую смерть. Но все-таки предпринимал попытки спастись.
Михаил Шемякин подметил раздвоение личности у Высоцкого еще в Париже: "Володя ведь многое не говорил. А у него начиналось раздвоение личности… "Мишка – это страшная вещь, когда я иногда вижу вдруг самого себя в комнате!"
То же страшное явление подметил и Янклович, но он склонен был объяснять это мистикой: "С полной ответственностью за свои слова утверждаю, что Володя мог общаться с какими-то потусторонними силами, о которых знал только он… Иногда он, лежа с открытыми глазами, говорил мне:
– Подожди, подожди…
И совершенно отключался от реальности".
На самом деле никакой мистики тут не было, а было обычное для наркоманов раздвоение личности. Ясное дело, что в таком состоянии Высоцкий не то что выступать – жить толком не мог. И, как минимум сразу после столь печально завершившихся калининградских гастролей ему требовалась экстренная госпитализация. Но друзья-администраторы, работавшие с ним, зарабатывали на барде очень неплохие деньги, все откладывали госпитализацию, ссылаясь на нежелание самого Владимира Семеновича. Ну, еще один концертик, ну еще пара-тройка тысяч рублей, ну, Володечка, милый, ну, давай еще чуть-чуть… А ведь тогда уже Высоцкого надо было госпитализировать принудительно, невзирая на все скандалы.
Во время калининградских гастролей Янкловичу удалось уговорить отца Высоцкого согласиться на госпитализацию сына в психиатрическую больницу. И по приезде сразу обрадовал Владимира Семеновича: "Вот отец берет на себя ответственность… Мы положим тебя в больницу. Тебе надо в больницу".
Ответ Высоцкого был обескураживающим: "Валера, я тебя предупреждаю. Если ты когда-нибудь подумаешь сдать меня в больницу – в каком бы состоянии я ни был, – считай, что я твой враг на всю жизнь. Сева попытался однажды это сделать. Я его простил, потому что – по незнанию".
И тут же по телефону дал суровую отповедь отцу. Приехавший на Малую Грузинскую Семен Владимирович только растерянно бормотал: "Да что ты, Володя… Я и не собирался…"