Она сжала губы, подняла брови:
- Да, это правда. Я делала только то, что он мне предлагал. Я вспоминаю "Марокко". Там была сцена с Купером. Я должна была пойти к двери, обернуться и сказать: "Подожди меня" - и уйти. Фон Штернберг сказал: "Иди к двери, обернись, сосчитай до десяти, скажи свою реплику и уходи". Я так и сделала, но он очень рассердился. "Если ты так глупа, что не можешь медленно сосчитать до десяти, считай до двадцати пяти". Мы снова и снова повторяли эту сцену. Я думаю, что повторяли ее раз сорок, и считала я уже до пятидесяти. Я не понимала, в чем здесь дело. Но на премьере "Марокко", когда наступил момент моей паузы и слов: "Подожди меня", зал вдруг разразился аплодисментами. Фон Штернберг знал, что зрители этого ждут, и он заставлял их ждать, им это нравилось.
Я спросил, как Штернберг ладил с Купером.
- Нет, они не любили друг друга. Знаете, Штернберг не мог переносить, когда я в фильме смотрела на партнера снизу вверх. Он всегда считал, что должно быть наоборот. Купер ведь очень высокий, а Джозеф нет. Я не понимала тогда, что это была своего рода ревность. - Марлен слегка тряхнула головой.
- А какой из семи фильмов, сделанных вместе с фон Штернбергом, был вашим самым любимым?
- "Дьявол - это женщина" лучший. Он снимал его и как оператор. Правда, красиво? Фильм не стал удачей, и он был последним, в котором мы работали вместе. Я люблю его.
- Я слышал, вы хорошо готовите? Я сам великолепный повар. Когда вы успели научиться? - включился в разговор Райен.
- Когда я приехала в Америку, мне сказали, что еда здесь ужасная, и это действительно так. Если говорят о прекрасной, вкусной пище в Америке, это значит, что речь идет о куске мяса. Тогда я и стала учиться. Фон Штернберг, вы знаете, любил хорошую кухню.
Я упомянул о фильме "Песнь песней" - первом, в котором Дитрих снялась уже без фон Штернберга, и сказал, что фильм мне не очень понравился.
- Это случилось как раз тогда, - сказала Марлен, - когда студия "Парамаунт" пыталась разъединить нас и настаивала, чтобы я снималась в фильме другого режиссера. Джозеф выбрал Рубена Мамуляна, потому что тот сделал фильм "Аплодисменты". Довольно хороший. Но наш фильм не получился. Ежедневно перед съемкой каждого кадра я просила звукооператора опускать пониже микрофон и говорила, чтобы руководство "Парамаунта" могло меня услышать во время просмотра отснятого материала: "О Джо, почему ты меня оставил?"
Спустя день, когда мы были уже в Канзасе, у меня в номере отеля зазвонил телефон. Это была Марлен.
- Я нашла вас! - произнесла она тихо и нежно. (Это было очень мило и будоражило. Мы не сказали, где остановимся, так что ей пришлось самой нас разыскать.) - Вчера вечером, когда я вернулась к себе в отель, - произнесла она, - мне вас не хватало.
- Мне тоже. Как поживаете?
Она рассказала о пресс-конференции в аэропорту, которую терпеливо переносила, когда мы ушли.
- Я не уверена, что очень их осчастливила, но они задавали такие дурацкие вопросы… Одна старуха, старая женщина, даже старше меня, спросила: "Каковы планы на остаток вашей жизни?" Я ответила: "А какие планы у вас, на остаток вашей?"
Мы несколько раз разговаривали по телефону в течение недели. Она прислала мне пару теплых, забавных записок, благодаря за телеграмму и цветы, которые мы послали в день ее премьеры, и добавила несколько анекдотов о представлениях в Денвере.
"На последнем представлении я пела очень хорошо, - писала она, - но не думаю, что это было так уж необходимо. Освещение плохое, нет никакого оборудования… "Бедная" страна…"
- Как вели себя критики? - спросил я в одну из наших телефонных бесед.
- О, как всегда - "легенда" и тому подобное, вы ведь знаете сами - "великолепная Марлен".
В субботу Райен, я и шесть других членов из нашей группы полетели на один вечер в Денвер, чтобы посмотреть ее выступление.
Никогда я еще не видел ничего более магнетического. Она спела двадцать песен, и каждая была одноактной пьесой, каждый раз - другая история от лица нового персонажа, новый характер. Фразировка - уникальная, и все это с удивительным мастерством. Никому не удавалось так завлекать публику и в то же время держать ее на расстоянии. "Я - оптимистка, - говорила она зрителям, - поэтому я здесь, в Денвере". Они ее просто обожали. Еще бы, кто бы мог ее не обожать.
Зрители любили ее, восхищались ею. Она много выше своего песенного материала. Будь то сентиментальные, старые мелодии или французская "Жизнь в розовом свете", она придает им аристократический блеск, не делая это свысока. Она изменяет характер песни Шарля Трене "Желаю тебе любить", исполняя ее как обращение к ребенку. Вряд ли кто теперь сможет петь Кола Портера так, как Дитрих; она ее сделала своей. То же самое можно сказать про "Лолу" и "Снова влюблен". Когда она поет "Джонни" по-немецки, то это звучит откровенно эротично. Народная песня "Уходи от моего окна" никогда не исполнялась с такой страстью. В ее устах "Куда исчезли все цветы?" звучит как трагическое обвинение человечеству. Другая антивоенная песня, написанная австралийским композитором, имеет возвращающуюся строку "Война кончилась, кажется, мы победили", и каждый раз Марлен повторяет ее, окрашивая все новыми, глубокими по содержанию нюансами.
Вторую мировую войну она пережила на собственной шкуре - находилась в течение трех лет в армии, - и, конечно, это находит свое выражение в ее небольшом трогательном вступлении к песне "Лили Марлен".
Когда она просто перечисляет названия стран, где пела эту песню в годы войны, вспоминаются слова Хемингуэя из "Прощай, оружие!": "Было много таких слов, которые уже противно было слушать, и в конце концов только названия мест сохранили достоинство. Некоторые номера тоже сохранили его и некоторые даты, и только их и названия мест можно было еще произносить с каким-то значением. Абстрактные слова, такие, как "слава", "подвиг", "доблесть" или "святыня", были непристойны рядом с конкретными названиями деревень, номерами дорог, названиями рек, номерами полков и датами".
Именно это передавала Марлен, когда она говорила: "Африка, Сицилия, Италия, Гренландия, Исландия, Франция, Бельгия и Голландия… Германия… Чехословакия".
За каждым произнесенным ею словом ощущалась нерассказанная история обо всем том, что она повидала. Это чувствовалось также и в манере исполнения, в том, как она пела. И внезапно вы понимали еще одно. То, что написал Хемингуэй, относилось и к ней самой, и наверняка солдаты тоже понимали это, когда она пела им в течение долгих трех лет.
Все, что она делает, она делает до конца. Никаких половинчатых жестов, недосказанных мыслей. Она никогда не повторяет раз найденный эффект, не делает лишних движений, просто стоит, просто выступает для каждого из вас. Тщательно отрепетированное кажется импровизацией, будто только сейчас родилось. Большая артистка. Очень театральная - с тонким вкусом, достойная самой высокой похвалы. Короче говоря, я влюбился.
После представления она заботилась о том, чтобы все музыканты и технический персонал могли бы немного выпить, и каждого благодарила лично. Особенно внимательна она была к местному звукооператору. Маленький человек средних лет робко подошел к ней, чтобы попрощаться. Она обняла его, сердечно расцеловала. Маленький человек был сбит с толку, растроган. Он не мог вымолвить ни слова, когда Марлен Дитрих обнимала его и говорила ему, что это было самое лучшее звучание ее голоса за все ее турне. Он растерянно удалялся с блестящими глазами и нелепой улыбкой - самый счастливый человек в Денвере.
"Больше всего я люблю последнее представление, - сказала она. - Тут же могу позвонить в страховую компанию и отменить страховой договор". Выпив глоток шампанского, она взяла с гримировального столика единственную фотографию, которая там была, - портрет Эрнеста Хемингуэя. Сквозь треснутое стекло были видны слова: "Моей любимой капусте". Еще раз посмотрела на фотографию, поцеловала ее и сказала: "Пошли, папа, время укладываться".
Мы присутствовали при этом, но это было ее сугубо личным. С гордостью она показала балетные туфли, которые подарили ей артисты Большого театра с трогательной надписью по-русски на подошве одной из них. У нее был шотландский вереск в пластиковом пакете - на счастье. "Если с ним не разлучаться, то всегда вернетесь, - сказала она и показывая на набивную черную куклу добавила: - Помните?.. Из "Голубого ангела"!"
Мы поужинали в ресторане, она рассказывала различные истории и приходила в себя после выступления. Райена О'Нила она называла "белокурым мечтательным другом" и обещала обязательно посмотреть фильм "История любви". На следующее утро она спустилась вниз, чтобы попрощаться с нами. Как всегда, элегантная, она стояла у входа в отель в брюках, рубашке, шапочке и провожала нас взглядом. Нам было очень грустно расставаться с ней.
Она передала мне конверт. В нем лежало два листа почтовой бумаги, на одном из них - цитата из Гете: "Ach, Du warst in langst vergangenen Zeiten - meine Schwester oder meine Frau", а на другом - ее буквальный перевод: "Ах, ты была в давно прошедшие годы моей сестрой или моей женой". И ты тоже, дорогая Марлен, и для меня и для всех.
Благодарим тебя.
Париж, 1978 г.
Джозеф фон Штернберг
Я работала только с двумя великими режиссерами: Джозефом фон Штернбергом и Билли Уайлдером.
Марлен Дитрих
Имя Марлен Дитрих известно во всем мире. Есть корабль, названный в ее честь, и многочисленные дети носят имя, ранее не известное ни одному человеку. Оно является производным от двух имен - Мария и Магдалена.; Когда его обладательница приехала в Америку, то попросила дать ей другое имя, испугавшись, что не-немцы не смогут произнести его правильно. Я на это не пошел, объяснив, что скоро ее имя станет популярным повсюду, вне зависимости от того, правильно его говорят или нет.
Когда мы впервые встретились, такие вещи не имели для нее значения. Центром жизни была маленькая дочка и несколько пластинок певца по имени Шепчущий Джек Смит. Марлен охотно подшучивала над собой и другими, но всегда оставалась лояльной к своим друзьям, чего нельзя сказать о последних. И чувство сострадания ей не чуждо. Она всегда готова помочь тем, кто в этом нуждается, не показывая своего превосходства, которого в ней нет и в помине. Свои суждения Марлен излагала так непосредственно, что порой казалась бестактной. В ее личности прихотливо смешивались рафинированность, стильность и прямо-таки детская наивность.
Когда мы познакомились с Марлен Дитрих поближе, я узнал больше о ее происхождении, семье, друзьях. Стремление подняться над своим окружением и энергия, с которой она это осуществила, всегда меня поражали. Правда, порой на нее нападала жесточайшая депрессия, которая сменялась потом длинными периодами необыкновенной активности. Тогда эта женщина становилась необоримой. Исключительный энтузиазм помогал ей овладевать все новыми гранями творчества. Не раз Дитрих приводила в замешательство общество своей суеверностью и при этом отличалась примечательным здравомыслием и умом образованного человека. Страсть к лицедейству у нее в крови. Ему она привержена душой и телом. Хорошо образованная, Марлен знала творчество Гамсуна, Лагерлеф, Гофмансталя и Гельдерлина, боготворила Рильке и постоянно цитировала Эрика Кестнера. Однажды она прислала мне его книгу, в которой было подчеркнуто стихотворение "Печаль приходит и уходит без причины".
Несмотря на склонность к меланхолии, Марлен очень следит за собой. Всегда хорошо одета, причесана и накрашена. И тем не менее на всех фотографиях она выглядит как некто, переодетый женщиной. Я понимаю, что мой вывод слишком радикален, но постараюсь доказать это в дальнейшем.
Во времена "Голубого ангела" появилось немало фотографий Марлен, которые никак нельзя назвать лестными. Они запечатлели перепуганную молодую женщину, которая выглядит так, будто привыкла сидеть, забившись в уголок. Однако именно эти фотографии Марлен любила дарить своим поклонникам и при этом строила такую мину, словно делала подарок необыкновенной ценности. На одной из этих фотографий, до сих пор хранящихся в моем архиве, начертано ее рукой: "Без тебя я - ничто". Я бы охотно переадресовал ей это лестное утверждение, хотя и не могу отрицать свою ответственность за тот имидж, который воплощала Марлен в моих фильмах. Должен сказать, что никогда прежде мне не приходилось встречать более красивой женщины.
Правда, позднее некоторые поклонники Марлен из числа знаменитых писателей упрекали меня в том, что я навязал ей манеру, не соответствующую ее истинной сущности. Люди всегда видят то, что хотят видеть. Я не сообщил образу Марлен на экране ничего такого, чего бы в ней не было на самом деле. Просто одни черты ее характера были подчеркнуты, а другие, напротив, завуалированы. Впрочем, не имеет смысла жаловаться. То, что мужчины ищут в женщине, можно без труда найти в моей героине.
Я попал в Берлин осенью 1929 года. Следов первой мировой войны уже не было видно, но там и здесь попадались приметы, имевшие разрушительный и неприятный смысл. Они обнаружились позднее, во вторую мировую войну, когда город превратился в руины и пепел. Со стороны жителей было бы неразумно забывать времена хаоса, голода и инфляции. Собирателям марок достаточно заглянуть в свои альбомы, чтобы увидеть там немецкую почтовую марку ценой в 80 миллиардов марок! Общественные структуры рухнули, мораль превратилась в анахронизм. Бумажных денег, которые вечером представляли еще крупную сумму, на следующее утро не хватало уже на буханку хлеба. Сильный, самостоятельный народ внезапно превратился в зверя, который щелкал зубами от голода, алкая пищи. Все существовавшие ценности рухнули.
Если людям больше нечего терять, освобождаются силы и энергия, не подчиняющиеся никакому контролю. На поверхность вылезли массы попрошаек, бандитов, проституток, наркоманов и дегенератов. Появилось множество демагогов, и наконец власть захватил злобный диктатор, поставивший мир на грань катастрофы.
В те годы Берлин напоминал охваченный волнением океан. Я жил тогда в тихом отеле на берегу Шпрее, который казался маленьким островком посреди бурлящего моря. Но стоило переступить порог, как мощное течение подхватывало меня. Вечером во время ужина в ресторане можно было увидеть за соседним столиком существо, пудрящее нос большой кистью, вынутой из того места в декольте, где минуту назад явственно виднелись груди. Попытки определить пол окружающих нередко приводили к конфузу. Не только мужчины одевались женщинами, используя накладные бюсты, ресницы, помаду, но и женщины выглядели как мужчины, а у некоторых были даже бороды и усы. Существовал и третий тип, готовый удовлетворить любые потребности. И кто высоко поднимал брови при виде этого разврата, тот неизбежно выдавал в себе провинциала. Популярное стихотворение Эрика Кестнера тех лет начиналось строкой:
А там, где раньше мораль была,
Зияет нынче дыра.
Берлин хотел веселиться, и каждый, кто стремился к развлечениям, мог получить свою порцию. В кабаре, театрах и ночных клубах толпились актеры и актрисы. Никто не появлялся дважды в одном и том же окружении. День и ночь люди были заняты погоней за чувственными удовольствиями. Как угри они выползали из своей кожи, чтобы ринуться в новое приключение. Конечно, не все жители Берлина принимали участие в этой грандиозной гонке за удовольствиями. Однако именно это бросалось в глаза при взгляде на городскую толпу. Там и здесь стояли юные девушки с плетками в руках. Покачиваясь на высоких каблуках, они ждали знака прохожих, чтобы последовать за ними. Платья некоторых были украшены свиными хвостиками. В Берлине 1929 года витал дух Гойи, Бердслея, Цилле, Бодлера.
Я был приглашен в Берлин обществом, которое финансировалось Альфредом Гутенбергом. Он принадлежал к старому чиновничьему аппарату Прусской империи и как директор фирмы "Крупп" считался одним из могущественнейших людей тогдашней Германии. Известно, что он финансировал Гитлера. Я познакомился с Гутенбергом позднее, когда приехал в Берлин уже во второй раз. Он пригласил меня пообедать. После обильной трапезы Гутенберг признался, что был настроен против "Голубого ангела", а теперь рад, что дал себя уговорить. Позднее, когда нас никто не мог подслушать, Гутенберг шепнул, что напрасно оказывал поддержку Гитлеру.
Известно, что книга "Профессор Унрат", на которой частично базировался мой фильм, состояла в "черных списках", составленных самим Гутенбергом. Так что этому деятелю было нелегко соединить свои политические убеждения и денежные интересы.
За те три года, что прошли со съемок "Голубого ангела", город почти не изменился. Но на следующий день после нашего обеда с Гутенбергом произошло событие необыкновенной важности. 27 февраля 1933 года я взял такси, чтобы ехать в аэропорт. Наш путь лежал мимо горящего рейхстага. Мы остановились на минуту, и шофер сказал, что это сделали нацисты, чтобы возбудить в людях ненависть к коммунистам.
Вновь я увидел Берлин лишь в 1960 году. Город очень изменился, как в хорошую, так и в плохую сторону.
Одним словом, Берлин 1929 года оказался прекрасным фоном для женщины, которой было суждено околдовать мир.
В своей книге "Профессор Унрат" Генрих Манн дал блестящий портрет аморальной женщины, чья плоть губит добропорядочного профессора немецкой гимназии. Сотрудники рассказывали, что у соблазнительной проститутки был реальный прототип. И однажды мне представили стареющую немецкую даму, подчеркнув со значением, что она и есть "тот оригинал". Однако в своем нынешнем состоянии она могла играть разве что в цирке для слепых. Пока я сидел в бюро и работал над сценарием, перед моими глазами прошла череда чужих любовниц. Они представлялись с восторгом, которого я не мог разделить. У одной были красивые глаза, у второй - походка, у третьей - стройные ноги, у четвертой - голос, обещавший все мыслимые и немыслимые удовольствия. Но лишь Богу известно, как можно объединить дюжину достоинств в одной-единственной женщине.
Нужно сказать, что к тому времени все актеры, за исключением исполнительницы роли Лолы-Лолы, были найдены. Я подбирал не слишком толстых исполнителей, чтобы отвлечь внимание от невообразимой полноты главного исполнителя Эмиля Яннингса. А тот жирел день ото дня, поскольку верил, что плоть может усилить его воздействие на зрителей.
На роль Лолы-Лолы я искал женщину совершенно особого типа, чем-то похожую на жившую в прошлом столетии Фелицию Ропс, и был уверен, что смогу найти в Берлине ее двойника.