По дорогам и тропам к Ярыженской беспрерывными лентами тянулись целые обозы подвод, запряженных быками и лошадьми. Телеги полны людьми. За телегами бредут на привязи лошади, коровы, бычата для продажи. Справа и слева обочь дороги большими группами идут молодые нарядные казаки, бабы, парни, девки. На девушках и молодых бабах широкие цветастые юбки, шелковые кофточки, махрастые, броских расцветок и тонов, дорогие платки. Казаки и парни, как лохмоногие петухи, шагают в широченных, синего сукна, с алыми лампасами, шароварах. На них переливаются разноцветьем атласные рубахи, вспыхивает солнце на голенищах их лакированных сапог.
Отовсюду слышатся смех, гогот, веселые возгласы, песни.
Мы, ребята, как воробьиная стая, перелетаем от одной группы к другой, всюду успеваем побывать: и среди поющих какую-то задорную, залихватскую казачью песню парней, и среди девушек, радостных и смеющихся.
Из-за левад доносятся пронзительные мелодии шарманок. Мы вглядываемся туда: сквозь ажур ветвей белеют ярмарочные балаганы.
- Ура-а! - кричит Кодька, бросаясь вперед.
- Ура-а! - подхватываем мы и кидаемся вслед за ним.
Навстречу нам плывет ярмарочный гул. Все здесь стонет, ревет, надрывается. У каруселей и лодочек визгливо и нудно поют шарманки. У балаганов рычат в трубы клоуны, зазывая народ на представление. Тонкоголосо тянут песню слепцы… Бренчат балалайки, визжат флейты… Все в движении, народ толкается взад-вперед между шатрами и палатками… Под смех и испуганные выкрики толпы пьяный цыган борется с не менее пьяным медведем.
Хотя я и не впервые попал на ярмарку, но она меня прямо-таки очаровала. Удовольствий здесь было хоть отбавляй. Мы лазали на верх каруселей, крутили их, за что хозяин разрешил нам прокатиться на деревянных конях; лакомились мороженым, которое в то время нам, деревенским ребятам, было в диковинку; смотрели на женщину-русалку с рыбьим хвостом и на женщину-паука; хохотали до упаду над острыми прибаутками клоунов, паясничавших у балаганов, где шли представления.
Много увидели мы в тот день интересного. Солнце клонилось к закату, когда некоторые из нас стали намекать на то, что пора уже, дескать, и домой собираться.
- Погодите, ребята, - подмигнул нам Кодька и остановился около торговца, хрипло выкрикивающего:
- Любая вещь пять копеек!.. Пятак - любая вещь!.. Только пятак! Пять копеек!.. А ну, налетай!
- Видал его? - кивнул на торговца Кодька.
- Очки, крючки, брошки, ложки - пятак!.. - выводил торговец. - Пятак на выбор!.. Снимательные картинки, для чулок резинки - все по пять копеек! Занимательные книжки, игральные картишки, носовые платки, детские катки! Все по пять копеек!
- Ребята, - таинственно проговорил Кодька, - интересные вещи он продает… Давайте "купим" у него, а?
- Да у нас уже денег не осталось, - наивно заметил я.
- А они нам не нужны, - рассмеялся Кодька. - Мы без денег у него "накупим" товару… Давайте так: подойдем к нему все гурьбой. Я навроде буду покупать, прицениваться, рассматривать товары, а вы станете сзади меня… Как торговец засмотрелся, я под мышку вещь, а вы сзади хватайте и передавайте другому. Ладно?..
Мысль эта понравилась нам.
- Ладно, - согласились мы.
- Ну, пошли "покупать", - захохотал Кодька, таща нас к прилавку, на котором были разложены пятикопеечные товары.
- Любая вещь пять копеек! - выкрикивал длинновязый, худой, как высушенная тарань, торговец. - Пять копеек!..
Как только он заговаривал с каким-нибудь покупателем, Кодька совал под мышку первую попавшуюся ему под руку вещь. Мы подхватывали ее и передавали друг другу, пока она не исчезала у кого-нибудь из нас в карманах.
Нам это нравилось. Мы так увлеклись своей "игрой", что вскоре на прилавке незадачливого торговца товаров заметно поубавилось. Торговец с беспокойством стал поглядывать то на Кодьку, то на нас, то на убавляющиеся товары.
- Молодой человек, - сказал он Кодьке, - ты уже час стоишь у прилавка, а ничего не купил. Отходи!.. Дай другим подойти к товарам.
- Как так не купил? - огрызнулся Кодька. - На гривенник давай вот те очки и карандаши цветные.
Торговец взял гривенник и, завернув в бумагу очки и карандаши, передал Кодьке. Оставаться теперь у прилавка было нельзя. Хохоча и дурачаясь, мы отошли от него.
- Ну, ребята, - сказал Кодька, - теперь домой!.. Товаров "накупили", всего насмотрелись.
Мы завернули в лесок и высыпали в кучу все, что успели наворовать у торговца. Чего только тут не было. Очки, свистки, монисты, куколки, подвязки, ручки и прочая мелочь.
- Ну, давайте дуван дуванить, - сказал Кодька как заправский атаман средневековой казачьей разбойник чьей ватаги и стал наворованное делить на восемь равных частей, никого не обделяя.
Каждому мальчишке досталось по пять вещей, на двадцать пять копеек. Следовательно, мы обокрали торговца на два рубля. А у того, видимо, и всего-то товару было рублей на десять.
Я вспомнил желтое испитое лицо торгаша, его потрепанную одежду, голодные глаза, и мне его стало жалко. Может быть, на эти товары бедный человек истратил все свое состояние, надеясь заработать несколько рублишек, а мы вот обокрали его.
- Бери, Сашка, это твои, - указал Кодька на мою долю.
- Не возьму.
- Как - не возьмешь? - изумился Кодька. - Это почему же?
Моим отказом были поражены и все ребята.
- Почему ты не хочешь взять? - допытывался Никодим. - Ведь это ж твоя доля, а раз твоя - то и бери.
- Не хочу вором быть, - сказал я мрачно.
- Ха-ха-ха! - расхохотался Кодька.
Засмеялись и ребята.
- Подумаешь, какой честный нашелся, - проворчал Кодька. - Бери!.. Да пошли домой, а то уже поздно.
- Бери уж, Сашурка, чего там, - стали уговаривать меня и ребята.
Коля Самойлов собрал мою долю и стал засовывать наворованные вещи в мои карманы.
Потом в нашей квартире долго валялись без всякого употребления эти украденные вещи, напоминавшие мне о моем позоре.
* * *
Леля Морозова занималась со мной месяца полтора. Хотя сдавать экзамены в духовное училище я и не поехал, зато меня без экзаменов приняли в третий класс станичного двухклассного училища.
…Учеба захватила меня. Учился я только на пятерки. Смущало меня лишь то, что в классе я был самый большой, почти на голову выше всех учеников. Мне шел четырнадцатый год. Роста я был высокого, и среди своих маленьких одноклассников выглядел настоящим Гулливером.
Экзамены я выдержал и с похвальным листом перешел в четвертый класс. Из Усть-Медведицы на каникулы приехали "духовники".
Началось наше ребячье привольное летнее житье, полное увлекательных приключений и забав.
Вставая утром, я хватал кусок хлеба и бежал на улицу. Там меня уже ждали друзья. Мы отправлялись на целый день в лес, на реку. Купались, жарились на солнце. От загара мы стали совсем черными, носы у нас облупились, а волосы так выгорели на солнце, что были как седые.
Учитель Морозов имел небольшую, хорошо подобранную библиотечку.
В свободные часы, когда мне не надо было помогать отцу, я укрывался где-нибудь в лесу или на лугу от досужих глаз и предавался чтению Джека Лондона. Как живые, передо мной возникали образы сильных, волевых людей - золотоискателей Клондайка. Не отрываясь, запоем читал я "Мартина Идена", переживая все его злоключения. Я искренне, всем сердцем полюбил умных собак Белого Клыка, Джерри и Майкла…
* * *
В июне 1914 года в Сербии был убит австрийский престолонаследник Франц Фердинанд.
- Будет война! - печально покачивали серебряными бородами старики. - Будет!
Утром семнадцатого июля от станичного правления помчались с алыми флажками на пиках верховые курьеры объявлять по хуторам всеобщую мобилизацию казаков.
Теперь станичный майдан целые дни шумел от народа. Много семей приезжало из хуторов в станицу провожать своих служивых. Слова команды, причитания матерей, рыдания жен слышались здесь со всех сторон.
Под звуки старенького дребезжащего оркестра, играющего "Боже, царя храни", казаки воинственно кричали "ура" и отряд за отрядом отправлялись на фронт.
И так каждый день.
Около нашего дома, на плацу, старый боевой вахмистр Зиновий Иванович учил воинскому делу малолеток - девятнадцати-двадцатилетних парней.
Когда малолетки, неуклюжие, деревенские увальни, выезжали на лошадях на станичный плац, поглядеть на их учение собирались толпы народа. Движения молодых казаков были пока еще неловкими.
- Эй ты, раззява! - под смех толпы кричал парню какой-нибудь служивый казак, познавший на военной службе все премудрости строевой муштры. - Тебе не на коне ездить, а свиней бы пасти.
- Тоже, казак! - подхватывал второй. - Ему б надобно не казаком, а бабой родиться.
Приезд дяди Никодима
Однажды в августе, уже под вечер, к нам совершенно неожиданно заявился дядя Никодим. Был он не в морской форме, как раньше, а в широких, синего сукна шароварах с лампасами и гимнастерке, подпоясанной щегольским казачьим ремнем, украшенным серебряным набором в виде сердечек и ромбиков с прочернью искусной кавказской работы.
- Здравствуйте, мои дорогие! - сказал он, ставя на пол чемоданчик и бросая шинель на кровать. - Не ожидали?
Он обнял отца, расцеловал меня.
- Да, конечно, не ожидали, - сказал отец. - Какими судьбами к нам?
- А вот умоюсь, расскажу.
Я не спускал с дяди восхищенного взгляда.
Пока дядя умывался, отец приготовил закуску, поставил на стол припрятанную на всякий случай бутылку водки.
За обедом дядя рассказал о причине, заставившей его приехать к нам в станицу. Последнее время он работал капитаном пассажирского речного парохода на Дону. Сейчас его призывали на военную службу. Как казак нашей станицы, он обязан был явиться в распоряжение станичного атамана.
- Дурацкий закон, - жаловался дядя Никодим. - Я моряк и, казалось бы, должен быть мобилизован во флот. А вместо этого я, как казак по происхождению, обязан явиться в свое станичное правление, которое и должно направить меня в действующую армию, в один из казачьих кавалерийских полков. Ну, разве ж это неглупо?.. Я и на лошади-то боюсь ездить, а меня в кавалерию… Дураки!
- Ты ведь морской офицер, Кодя, - заметил отец. - Как же тебя могут сделать рядовым казаком, кавалеристом?
- Был когда-то офицером, - усмехнулся дядя. - Я ведь разжалован…
- За что же это тебя разжаловали-то, а? - спросил отец.
- Да была там одна история, - неохотно ответил: дядя. - Подрался… Морду набил одному офицеру-дворянчику… Но это предлог… А вообще-то, только между нами, разжаловали меня за революционную деятельность… За связь с рабочими организациями… Только ты никому не говори об этом.
- Ты, значит, революционер, Кодя?
- Да выходит, что так.
- Да… - задумался отец. - А как же ты без коня пойдешь на фронт?
- Вот в том-то и дело, - вздохнул дядя. - Надо коня покупать, надо обмундирование справлять… Сволочи! - выругался он озлобленно.
- Так как же ты теперь? - полюбопытствовал отец.
- Буду просить, чтоб атаман под мой паевой надел выдал ссуду на покупку коня и обмундирования.
На другой день дядя пошел в станичное правление. Атаман сказал ему, что нужно подождать недели две, пока будет запрошена войсковая канцелярия…
Мы с дядей очень подружились. Ходили с ним в лес, купались на речке, иногда удили рыбу в Иванкове.
Как-то раз в воскресный день мы отправились на реку.
- Какая благодать! - воскликнул дядя, когда мы с ним вошли в лес. - Разве ж можно этот чудный лесной воздух сравнить с пыльным воздухом города?
- Дядя, а почему люди живут в городах, если там так плохо?
- Так уж при капитализме устроено. А вот придет время, когда люди будут жить везде одинаково хорошо.
- Когда же это, дядя?
- Не скоро, мой милый, - при социализме.
- А что такое "социализм"?
- Социализм - это, дорогой, мечта лучших людей о том времени, когда все люди будут равны, когда не будет ни богатых, ни бедных… Когда…
Всю дорогу дядя объяснял мне, что такое социализм. Я внимательно слушал его.
Мы шли по едва приметной тропе между кустарничками. Навстречу нам все время попадались парочки.
- Беззаботная юность, - улыбнулся дядя. - Ей и дела нет до того, что сейчас на фронте кровь льется.
Мы свернули к реке и расположились с удочками под огромным тополем. Долго сидели молча на горячем песке, устремив взоры на торчавшие из воды поплавки. Рыба не клевала.
На противоположном берегу, под тенью коричневого крутояра, на подмостках, сделанных из ветвей и травы, разместились рыболовы. Их взоры, как и наши, словно магнитом, прикованы к поплавкам.
Изредка кто-нибудь из них вынимает из кармана кисет, не спеша скручивает цигарку и закуривает. Над рыболовом всплывает голубоватый дымок.
И вдруг клюнет - поплавок задергается, заколеблется из стороны в сторону, от него по гладкой воде пойдут кольца. Весь напружинившись, рыболов судорожно хватается за удилище, напряженно ждет, когда поплавок совсем нырнет в воду. И вот этот блаженный миг наступает: поплавок исчез. Видимо, клюнула большая рыба. Как отпущенная пружина, рыболов вскакивает на ноги, подсекая, делает рывок удилищем и торжествующе выбрасывает на берег серебристого трепещущего леща.
Заклевало и у нас. Мы с дядей начали вытаскивать красноперых окуней. А один раз дядя поймал даже крупную щуку с оскаленной пастью, унизанной мелкими острыми зубами. И поймал-то он ее как-то странно - за брюхо. Видимо, щука как раз проплывала мимо крючка, когда дядя дернул лесу и подсек ее…
Вечером к дяде пришли два казака в форменных защитных рубахах с погонами. Я не знал, откуда они появились. Поручив мне наблюдать за удочками, дядя отошел с ними в сторону. Они расположились в кустах, и стали о чем-то говорить. В разговоре они часто упоминали о каком-то Владимире Ильиче.
Наконец казаки стали собираться уходить, дядя проводил их и вернулся ко мне.
- Ну, как, поймал что-нибудь за это время? - спросил он у меня.
- Поймал, - сказал я. - Трех окуней больших.
- Молодец! - похвалил дядя и подсел ко мне.
- Кто это приходил?
- Да знакомые казаки.
- Чего они приходили?
- Какой ты любопытный! - засмеялся дядя. - Так просто.
- А кто это Владимир Ильич? - спросил я.
- Где ты о нем слышал? - удивился дядя.
- Да вы же о нем говорили.
- А-а… - протянул дядя. - Подслушал.
- И вовсе не подслушал. Я так слышал. Вы громко разговаривали… Кто это?
- Ну, брат, тебе о таких вещах еще рано знать… А много будешь знать - состаришься.
Мы возвращались уже вечером, когда солнце заходило за вершины леса. Было еще совсем светло. Заря ярким пурпуром заливала небо, и в ней, как в крови, плавали нежно-розовые облака.
Было так тихо, что, казалось, все вокруг замерло в томлении. Пахло дурманящим ароматом сочных трав… Теперь в лесу уже почти никого не было. Лишь суетливые птицы, готовясь на ночлег, о чем-то звонкоголосо переговаривались.
Мы шли по той же лесной тропе, по которой пришли и сюда, в траве шуршали какие-то мелкие зверушки.
В станице, как всегда вечерами по воскресеньям, большое оживление. По улицам, поднимая пыль, бредут с пастбища сытые коровы, овцы и призывно блеющие козы. Девки и ребята с криками и смехом загоняют скотину по дворам. На завальнях и крылечках, беседуя о былых ратных делах и почти забытых походах, сидят седобородые старики. Ребятишки шумными ватагами бегают с одного конца улицы на другой.
К правлению стекаются молодые парни на гульбище. Вот, управившись со скотиной, подоив коров, скоро придут сюда девушки, и тогда здесь начнется бурное веселье. Сначала будут петь сладкие и тягучие, как мед, и буйные и хмельные, как забродившее вино, хватающие за душу песни, а затем начнутся под гармонь веселые пляски.
До чего ж хорошо поют у нас в станице парни и девушки!.. А пляшут!.. Посмотрели бы вы!
Мы проходим мимо куреня деда Карпо. На бревнах, у плетня, сидят старики и старухи. Увидев нас, дед Карпо вскакивает с бревна, бежит к нам.
- Ну, что, рыболовы, наловили? - спрашивает он.
Дядя открывает кошелку, и дед с любопытством заглядывает в нее.
- Ух ты! - изумляется он. - Вот это да!.. Доброй рыбины наловили. А щука-то какая!.. Ну, что ж, Никодим Митрич, зови, видно, на уху-то..
- Милости просим, - приглашает дядя.
- А что ж, придем со своей бабкой, - охотно отзывается старик на приглашение… - А ежели уж так, то, - хитро подмигивает дед, - и сороковочку могем принести с собой. Припрятана у меня там… Раздавим по стакашку.
Еду на войну
На запрос атамана из Новочеркасска ответили, что дядю надлежит отправить на пополнение в 30-й Донской казачий полк без коня и обмундирования. Там его снабдят всем необходимым.
Дня через три после этого, получив в правлении документы, дядя собрался в путь. У него оказались и попутчики - военный фельдшер Беликов и два казака, отправлявшиеся из отпуска в 30-й полк. Это дядю устраивало: веселее ехать.
Отъезд дяди Никодима меня сильно огорчил. За время его пребывания у нас мы с ним очень подружились.
Меня вдруг осенила мысль: "А что если мне поехать с дядей на войну?"
Убежать на фронт мне давно хотелось. В станице, в училище нашем, да и всюду, только и говорили, что о войне.
Бывало, прислушаешься к разговорам парней, чего только не услышишь: и о нашумевшем на всю Россию подвиге усть-медведицкого казака Кузьмы Крючкова, и о том, как два шестнадцатилетних казачонка в лихой атаке полонили взвод австрийцев, и о многом другом.
А тут, на грех, еще я увидел фотографический снимок отличившегося на войне мальчугана с двумя георгиевскими крестами и лычками унтер-офицера на погонах, напечатанный в журнале "Нива".
"А что я, хуже этого мальчишки, что ль? - размышлял я. - Может быть, еще и похрабрее его… Убегу на войну!.. Уеду обязательно с дядей…"
Открыто сказать дяде о своем намерении я не решался, так как наверняка знал, что он меня не возьмет. А вот тайно уехать, чтоб он меня не видел, это другое дело. Ну предположим, дядя сядет в один вагон, а я - в другой. Ведь это же замечательно. Когда будем подъезжать к фронту, я объявлюсь. Дяде тогда некуда будет деваться, и волей-неволей придется ему взять меня с собой.