- Это не хутор, - сказал он, шамкая беззубым ртом, - а станица Добринская… А ты откель, детина, будешь-то?
- Из Урюпинской.
- Да ну?! - вытаращил на меня глаза старик и с необычной для его лет живостью вскочил на ноги. - Да ты что, ай дьяволенок, а? Хи-хи-хи!.. Очумел, что ль?.. Неужто из Урюпинской на коньках притилюпал, а?
- На коньках, дедушка.
- Вот холера те забодай, - смеялся старик, оглядывая меня. - Прям, истинный господь, дьяволенок. Чудеса!.. Ведь это, почитай, ежели по Хопру ехать, так верстов, должно, сорок будет… Тебе куда ж надоть-то?
- А я к сестре еду, на хутор… - Я назвал, куда мне надо.?
- Ого-го! - всплеснул руками старик. - Это ажно к сатане на кулички… Это далече тебе… Верстов, должно, двадцать пять с гаком отмахать надобно. Докатишься, а?..
- Ну а чего ж, конечно, - сказал я.
- Ну, и чертушка ж ты, сукин сын, - доброжелательно похлопал меня голицей по спине старик. - Одним словом, молодчага!.. Ну, дуй!.. Господь тебя благослови. К вечеру доберешься. А ну катись - погляжу на тебя.
Я распрощался с веселым дедом и, желая показать ему свое молодечество, лихо разогнался и, как вихрь, исчез за поворотом реки.
Но я все-таки порядочно утомился и чувствовал огромную усталость во всем теле.
Теперь я бежал тише, чаще отдыхая. За дорогу я очень проголодался и, съев весь свой хлеб, даже не почувствовал, что утолил голод..
На сугробы легли фиолетовые сумеречные тени. Скоро завечереет, а до конца пути еще далеко. Ноги налились свинцовой тяжестью, и я еле передвигал ими.
С лесистого яра вдруг грохнул выстрел, у меня с испугу все внутри дрогнуло. Эхо долго рокотало по лесу, постепенно затихая где-то вдалеке. Затем снова прогрохотали один за другим два выстрела. И оттуда, где только что стреляли, на лед стремглав выскочил ошалевший от страха заяц. Прижимая уши и скользя по льду, он бежал в мою сторону. Но вдруг, завидя меня, он круто шарахнулся назад и запрыгал вдоль берега. Свернув, я помчался за ним. На льду, как горошины, алели капельки крови. Видимо, заяц был ранен…
- А-яй-яй! - вопил я пронзительно, несясь за косым. - Держи его!.. Держи!..
Азарт был до того велик, что я забыл обо всем на свете - и об усталости, и о голоде, и об осторожности. Единственным моим желанием было сейчас поймать зайца. Я уже нагонял его. Вот-вот я нагнусь и схвачу его за длинные уши.
Впереди мне почудилось что-то подозрительное, как будто распласталась синяя полынья, слегка подернутая ледком и запорошенная снегом. Вообще-то таких замаскированных полыней по пути мне попадалось немало. Я научился их распознавать.
Но сейчас я плохо соображал. Мне мерещился только заяц.
- Держи его! - истошным голосом крикнул я.
В это мгновение я услышал предостерегающий крик. Но… было поздно. Подо мной треснул лед, и я провалился в полынью.
Пришел я в сознание уже у Маши на горячей печке.
Охотник, казак с Сатраковского хутора, успел ухватить меня за шиворот и вытащить из полыньи. На счастье мое, казак этот был родственником Георгия, гулял на Машиной свадьбе. Он узнал меня и привез к Маше.
* * *
Как и следовало ожидать, купание это не прошло для меня бесследно - я заболел. Чем болел - неизвестно. Поставить диагноз было некому: не только врача, но и захудалого фельдшера в хуторе не было.
Меня лечила древняя старуха Панкратьевна разными отварами из трав.
- Горячка у него, горячка, - говорила она. - Простудился… Это ничего… Вот попьет моих травок, попотеет и очунеется.
И, действительно, я скоро "очунелся", выздоровел.
Некоторое время я жил у Маши, а потом за мной приехал отец. Я боялся, что он будет меня ругать за побег от лавочника. Но об этом он ничего не сказал.
- Я приехал за тобой, - обнял он меня. - Поедем, родной, в нашу станицу.
Я затрепетал от счастья - так уж мне хотелось туда поскорее попасть.
На другой день, распрощавшись с Машей и ее мужем, мы уехали.
В родной станице
- Вон она, ваша станица-то, - сказал подводчик.
Сердце мое бурно заколотилось. С пригорка хорошо были видны сквозь зеленые клубы садов белые стены казачьих куреней. Из-за косматых верхушек верб ослепительно вспыхивали золотые кресты маленькой станичной церковки.
Боже мой, как колотилось мое сердце! Оно, кажется, готово было выскочить из груди и полететь туда, откуда доносило к нам душный и терпкий аромат цветения.
Когда мы въехали на окраину, то увидели, что вся станица белеет в весеннем цвету.
Был воскресный предвечерний час. Отовсюду слышались веселый говор, смех. Кое-где, расположившись прямо на траве, играли в карты и лото казаки. Слышались заунывные казачьи песни. Надрывно плакала где-то гармошка.
По улицам бегали мальчишеские ватаги. Я присматривался к ним, стремясь найти среди них моих товарищей. Но никого из них не увидел.
Казаки узнавали отца и весело кричали ему:
- Илья Петрович, с приездом, родной!..
Отец, помахивая фуражкой, раскланивался с ними.
Некоторые казаки даже подбежали к нашей повозке, стали обниматься с отцом, целоваться.
Такая теплая встреча станичников тронула меня.
Мы подъехали к покосившемуся, замшелому домишке деда Карпо. Отец стал расплачиваться с подводчиком.
Из ворот выскочила бабка Софья.
- Здравствуйте, бабушка! - сказал отец.
- Здравствуйте, родные! - старуха потянулась целовать нас.
- Милые мои, - расплакалась, она.
- Можно у вас, бабушка, остановиться на недельку? - спросил у нее отец. - Пока мы квартиру себе найдем.
- Ой, и о чем там спрашивать, - всплеснула руками добрая старушка. - И спрашивать нечего… Живите у нас сколько вам захочется.
- А Карпо Парамонович не будет возражать?
- У-у ты, боже мой! Да он рад без ума будет.
Пока отец разговаривал с бабкой Софьей, я внимательно оглядывал улицу.
Вот большой, крытый железом, дом Кодьки Бирюкова, а вот рядом с ним и наш бывший дом, в котором теперь живут Вохлянцевы… У меня тоскливо заныло сердце. Сколько милых воспоминаний связано с нашим домом. Такой он родной, близкий, и вот теперь в нем живут чужие люди… Глаза мои затуманились…
- Сашурка! - окликнул кто-то меня.
Широко расплывшись в улыбке, по улице бежал веснушчатый мальчишка.
- Хо! - закричал я обрадованно. - Коля!
Ко мне бежал один из друзей детства - Коля Самойлов.
Подбежав, мальчуган с радостным изумлением уставился на меня своими серыми глазенками.
- А где ж Кодька? - спросил я.
- Кодька-а, - протянул Коля, - в Усть-Медведице… Он там второй год уже учится в духовном училище… И вохлянцевы ребята тоже там учатся.
Вот, оказывается, почему не видно Кодьки. Учится. Меня это поразило. Никодим не был большим охотником до учения, и вдруг он в духовном… Чудеса!
- А Андрей Поляков где?
- Ну, Андрей-то тут… - сказал Коля, - Да и другие ребята тоже тут.
Он не спускал с меня восторженного взгляда.
- Совсем приехал, Саша? - спросил он.
- Совсем. Теперь никуда уже не поеду.
- А дом свой не отберете у Вохлянцевых?
Вопрос был коварный. С каким удовольствием я отобрал бы свой дом, но ведь это же невозможно.
- Нет, Коля, - вздохнул я. - Как же его отберешь? Ведь деньги-то мы с отцом растранжирили.
- А надо б отобрать, - сказал Коля. - А то они все, Вохлянцевы, такие задаваки… Ванька с Андреем, когда приезжают из Усть-Медведицы, так на нас и не глядят… Корчат из себя благородных. Подумаешь! Мы им собираемся морду набить.
- А Кодька тоже задается?
- Нет. Кодька не задается. Он с нами играет… А ты, Сашурка, тоже где-нибудь учишься?
Я смутился, покраснел.
- Фу ты, подумаешь, - с пренебрежением сказал я. - А чего мне учиться?.. Я и так все знаю… Я так читаю, - расхвастался я. - Я все книги про индейцев прочитал… Ты читал Майн Рида?
- Нет, - закрутил головой Коля.
- А Фенимора Купера?
- Н-нет.
- А Густава Эмара?
Бедный Коля заморгал, пораженный моей начитанностью.
- Н-нет.
- А Жюль Верна? - с горячностью наступал я.
- Нет.
- А про сыщиков Нат Пинкертона и Шерлок Холмса читал?
- Н-нет, - сконфуженно прошептал мальчик, совершенно ошеломленный и уничтоженный моим превосходством.
- Я и книги Вальтер Скотта читал, - стал перечислять я. - И Виктора Гюго, и "Пещеру Лехтвейса"… Да я и сам книгу написал про войну индейцев с казаками. Вот как-нибудь прочту ее тебе…
Коля посмотрел на меня с изумлением.
- Вот ты какой, - прошептал он почтительно. - Ты, наверно, пишешь красиво, с нажимом?..
Этот вопрос немного охладил меня.
- Да как тебе сказать, - с запинкой проронил я. - Ничего так пишу, но… подучиться писать лучше не мешает.
Коля обрадовался.
- А я, Сашурка, пишу, ух, как красиво!.. - сказал он, довольный тем, что хоть чем-то он может похвалиться. - Я учусь в третьем классе на пятерки… А по чистописанию все время мне ставят пять с плюсом… Хочешь, я тебя научу красиво писать?
"Тоже мне, учитель", - подумал я, но вслух ничего не сказал.
- А арифметику ты тоже знаешь? - спросил Коля.
- Есть чего, - самодовольно фыркнул я.
- А сколько семью восемь? - спросил Коля.
- Семью восемь? Семью восемь… Семью восемь… - Я вспотел. - Да черт его знает, сколько это семью восемь… Семью восемь, - шептал я, - это семь раз по восемь… семь да семь - четырнадцать… Да еще четырнадцать - двадцать восемь…
- Ну, чего ты, Саша, шепчешь? - весело рассмеялся Коля. - Семью восемь - пятьдесят шесть.
Я был поражен тем, как быстро считает Коля.
- А шестью семь? - спросил он снова, весьма довольный тем, что привел меня в замешательство.
Я было снова начал шептать, складывая в уме, но Коля, развеселившись, перебил меня.
- Да сорок два ж! - воскликнул он, - Да ты что, Саша, не знаешь таблицы умножения, что ли?
- Нет, - сконфуженно ответил я. - А это что такое?
- Неужели не знаешь? - изумленно спросил мальчуган. - Да ведь ее еще в первом классе изучают…
Я был окончательно посрамлен. Авторитет мой был подорван.
Опустив голову, я молчал. Мне было стыдно.
- Ну, ничего, - успокаивающе проговорил Коля. - Я тебе дам таблицу умножения, ты ее выучи… Это пустяки. За два дня ты ее выучишь и сразу будешь знать, сколько пятью пять и шестью шесть…
- Завтра же принеси. Ладно? - попросил я.
- Ладно.
- Сашурка! - позвала меня бабушка Софья. - Иди вечерять.
Мы расстались с Колей, договорившись назавтра встретиться.
Хочу учиться
Отец взял в аренду пустовавший дом казака Астахова, проживавшего в хуторе Березовском.
В доме было три комнаты. Для нас с отцом как будто и многовато, но дом нам сдали за такую ничтожную плату, что отец решил все-таки поселиться в нем. Правда, в первые дни у нас не было ни кроватей, ни стульев, ни столов, и мы спали на полу, ели на подоконнике стоя. А потом все постепенно появилось у нас - и кровати, и стол, и стулья.
Отец всерьез занялся малярной работой, а ее в станице оказалось очень много. Мы с отцом ходили малярничали, красили в домах казаков полы, окна, ставни, палисадники, крыши. У нас появились деньги, вкусная, сытная еда. Казаки часто расплачивались с нами натурой.
Я с содроганием вспоминал теперь об ужасной нашей жизни в Мариупольском порту, о том, как мы голодали, как жили в погребе… Все это казалось страшным сном.
Теперь отец и пить стал реже. Совсем бросить он не мог, так как соблазнители-собутыльники находились всегда.
* * *
В июне на каникулы из Усть-Медведицы приехали Кодька Бирюков и братья Вохлянцевы - Иван и Андрей, "духовники", как их называли ребята. "Духовники" ходили важные и подобранные, в темно-серых форменных костюмчиках с голубой окантовкой, с эмблемами УДУ - Усть-Медведицкое духовное училище - на серебряных гербах и бляхах.
Мы, ребятишки, с завистью поглядывали на них. А я так просто голову потерял от огорчения: уж так мне хотелось пощеголять в штанах с голубыми кантами и в фуражке с ветвистым гербом!
Я даже ночи стал плохо спать, все мерещилось мне, что я тоже "духовник" и у меня есть костюмчик с голубыми кантами.
Однажды я не выдержал и заявил отцу:
- Папа, я хочу учиться в духовном училище.
- Где-е? - изумленно протянул отец. - В каком это таком духовном?..
- А вот где учатся Кодька Бирюков и вохлянцевы ребята.
- Где ж они учатся, что-то не слыхал?
- В Усть-Медведице, где наша Оля.
- Гм… Ты что же, дьячком, что ли, захотел быть? - засмеялся отец. - Чудак!
- Ну и что ж что дьячком, - захныкал я. - Буду и дьячком.
- Я лучше из тебя хорошего маляра сделаю.
- Не хочу маляром, хочу в духовном учиться. Отдай меня в духовное училище.
- Ну что ты пристал, как смола, - отмахивался от меня отец. - Куда ж тебе в духовное училище, ежели ты малограмотный. Самоучкой научился писать-читать… Ни арифметики, ни закона божьего не знаешь. Тебя ж не примут в училище.
Целыми днями я ныл, лежа на кровати. Даже на работу с отцом перестал ходить.
- Пойдем к Василию Никитичу, - как-то сказал, мне отец, видя, что я не унимаюсь. - Посоветуемся с ним, что делать.
Василий Никитич Морозов был старый приятель отца. Он заведовал станичным двухклассным училищем.
Когда мы пришли к учителю, отец рассказал ему, чего я от него требую. Тот отнесся к моему желанию весьма положительно.
- Молодец!.. Сам додумался, что ему учиться надо… Давно б тебе, Илья Петрович, надо его учить… Я тебе не раз об этом говорил. А ты все свое: маляру, дескать, не обязательно знать грамоту. Не те теперь времена. Сейчас все стараются учиться. Вон вохлянцевы ребята и Бирюков учатся. А твой Саша разве хуже их?.. Раз просится, значит, учи.
- Да ведь вырос он, - слабо возражал отец. - Куда его такого большого? Ведь ему скоро двенадцать будет.
- Учиться никогда не поздно, - сказал Василий Никитич. - Вон Ломоносов уже парнем стал учиться и, видишь, великим ученым стал… Неизвестно, может, твой Сашурка выучится да еще каким-нибудь генералом станет.
Отец, польщенный, засмеялся.
- Да, он у меня башковитый. Может, в сам деле до чего дойдет…
- Ты как читаешь-то, Саша? - спросил у меня учитель. - На-ка почитай. - Он подал мне какой-то журнал с педагогической статьей.
Я от начала до конца одним залпом прочитал страницу. Василий Никитич поразился.
- Читаешь ты хорошо. А как пишешь?.. Ну-ка, садись к столу. Вот бумага, чернила… Пиши, я буду тебе диктовать… Ну, пиши: птичка поет в лесу… Написал? Дальше: на дворе мычала корова…
Продиктовав еще несколько предложений, он сказал:
- Хватит. Покажи-ка, что написал.
Прочитав, он покачал головой.
- Читаешь ты хорошо, а с письмом у тебя дело неважно… А как с арифметикой дело обстоит? Таблицу умножения знаешь?
- Знаю, - уверенно ответил я.
Учитель спросил у меня несколько примеров. Я отвечал без запинки. Таблицу умножения я вызубрил на отлично.
Со сложением и вычитанием у меня тоже было неплохо. Ну а вот с делением ничего не выходило - делить я не умел.
- С такими зданиями мальчика в духовное училище не примут, - сказал Василий Никитич. - Но способности у него есть. Месяца за два его можно подготовить к экзаменам. Надо тебе как-то помочь, Саша.
Закурив папиросу, учитель стал задумчиво ходить по комнате.
- Так, - сказал учитель, что-то надумав, - мои дочки приехали из Москвы на каникулы. Я поговорю с ними. Может быть, кто-нибудь из них и согласится подготовить тебя…
Закончив в Урюпинской гимназию, дочери его теперь учились в Москве на каких-то педагогических курсах.
- Приходи, Саша, завтра к нам, - сказал на прощание Василий Никитич.
На следующий день, придя к Морозовым, я, к радости своей, узнал, что младшая дочь учителя, восемнадцатилетняя, хорошенькая белокурая Леля, согласилась подготовить меня к экзаменам в духовное училище…
И вот я теперь ежедневно после обеда ходил к Морозовым, занимался с Лелей.
На ярмарке
Собрав ватагу ребят из числа самых отчаянных головорезов станицы, Кодька Бирюков совершал с ними налеты на огороды и сады. Раза два и я участвовал в них, в чем впоследствии очень раскаивался.
Как только сторож сада, какой-нибудь ветхий старичок, отлучался из своего шалаша, наша орава, перескакивая через плетни, влетала в сад и бесчинствовала вовсю, срывая еще зеленые яблоки, груши, сливы, ломала и калечила деревья, кусты малины, смородины, вытаптывала грядки…
В такие минуты главарь наш - Кодька - весь преображался: ноздри у него раздувались, глаза загорались необузданным молодечеством. Весь он отдавался дикому озорству, неуемная его душа не знала, где применить свою энергию. Он делал гадости как только мог: ломал деревья, разрушал шалаши, бил посуду, горшки, пакостил в ведра с питьевой водой.
Мне казалось, что в таком состоянии ему ничего не стоило убить и человека. "Вот бы ему быть атаманом разбойничьей шайки", - думал я, глядя на него. В конце концов так и получилось. После наших налетов на сады и огороды по станице ходили самые зловещие рассказы. Я сам был свидетелем того, как, горько рыдая, бедные казачки рассказывали о сорванцах-хулиганах, вытоптавших у них на огородах все грядки с огурцами и помидорами.
- Проклятые, - плакали женщины, - да ежели б им надо было пожрать огурцов али помидоров, ну, и нарвали б сколько их чертячьей душе угодно… Пусть бы, но зачем же вытаптывать грядки?.. Ведь они ж, дьяволы, оголодили нас с малыми детьми в зиму…
После этого походы на сады и огороды мне так опротивели, что, как ни упрашивал меня потом Кодька пойти с ними, я наотрез отказывался.
Вспоминая о своем детстве, я думаю, сколько же разных соблазнов было тогда. Рос я без надзора, предоставленный сам себе, и как легко мог бы я скатиться тогда на преступный путь.
Однажды в середине августа, в день престольного праздника успенья, в соседней станице, Ярыженской, открылась ярмарка.
Ярмарка!..
Может быть, целый год каждый ждал этого великого дня. И вот наконец он наступил…
…Ранним утром, когда на траве еще искрилась роса, а с голубых озер струился легкий пар, мы, ребячья ватага, все одетые в новые цветные сатиновые рубахи и штаны с лампасами, уже поджидали Кодьку у его дома.
Кодька вышел из ворот в своей форменной фуражке с серебряным гербом, в белой полотняной рубашке и длинных, навыпуск, брюках с голубым кантом….
- Пошли, ребята! - сказал он.
Мы тронулись в путь.
До Ярыженской было верст семь-восемь.
Стояло тихое, задумчивое утро. Из-за верхушек левад тянулся ввысь багровый шар солнца.