Моя ошибка
На ночь вокруг станицы выставлялись посты, а днем в окрестностях ее патрулировали наши конные разъезды.
С неделю было спокойно, а потом сразу же на территории станицы одно за другим произошло несколько событий: на хуторе Беспавловском бандиты зверски изрубили милиционера, на хуторе Черкасском обстреляли и тяжело ранили ревкомовского работника, а на Акуловке убили разведчика нашей дружины Александра Петрова.
Через неделю бандой было совершено еще несколько убийств. Особенно страшным было убийство комиссара ревкома хутора Краснянского - Челышева. Бандиты не только изрубили его шашками, но и надругались над трупом: распороли живот, выбросили внутренности, а вместо них насовали навозу.
Теперь налеты на хутора и убийства общественников бандиты совершали почти каждый день.
До нас доходили слухи, что банда Мотарыгина насчитывала уже более сотни всадников. Мы ждали нападения на станицу.
Однажды командованию нашей дружины потребовалось послать срочный пакет командиру Котовской дружины самообороны. Станица Котовская хотя и была расположена близко - за полтора часа можно съездить туда и обратно, - но ехать надо было мимо тех мест, где еще вчера видели бандитов.
Возможно, банды теперь уже там и не было, так как бандиты не любили долго задерживаться на одном месте, но охотников везти пакет в Котовскую не находилось даже и среди бывалых вояк. Перебрав многих, командир дружины Долгачев остановил свой выбор на мне: молодой паренек, не откажется…
В моем распоряжении был рыжий, лысолобый жеребчик-трехлеток, страшно пугливый, норовистый и капризный. Если заноровится, так ты его хоть убей, а он и с места не тронется. Или, наоборот, все губы ему в кровь издерешь удилами - не остановили.
Оседлал я этого жеребчика, взял пакет, вскочил в седло и помчался.
Дорога была пустынна. Бандиты всех распугали.
Озираясь по сторонам, я мчался, как ветер. За каждым придорожным кустом мне чудилась засада. Блеснувший на солнце стебель казался направленным на меня дулом, и я холодел от ожидания, что вот-вот прогрохочет выстрел.
Но прибыл я в Котовскую благополучно.
Передав пакет и ожидая ответа, я стал кормить жеребчика. Меня окружили котовские дружинники.
Они смотрели на меня с почтительным вниманием, как на человека, много повидавшего на своем веку, обстрелянного, не раз рубившегося насмерть в жестоких схватках с бандитами.
- И не страшно тебе было ехать одному? - допрашивали они меня.
- А чего ж бояться-то? - снисходительно отвечал я.
- Ну как же, еще вчерась на хуторе Трухенском всю банду Мотарыгина видали…
- А вот! - воинственно показывал я им свою берданку.
- Ну, одного ты убьешь… А остальные тебя схватят, казнят.
- У меня жеребчик резвый, ускачу, - бахвалился я.
Получив ответ, я бодро вскочил на жеребчика, кивнул своим новым знакомым и помчался…
Вечерело. Солнце клонилось к закату.
На этот раз я ехал не спеша, часто переводя лошадь с рыси на шаг. Теперь я убедил себя, что мне, собственно, и бояться-то нечего. Если я до Котовской доехал благополучно и не встретил ни одного бандита, то за короткое время; что я пробыл в станице, они не могли здесь появиться. Они, видимо, перебрались в другие места.
Я уже мысленно представлял себе, как приеду в свою станицу, каким героем покажусь товарищам… Я размечтался об этом, представляя свой приезд в мельчайших деталях. Мне вспомнилось, как однажды Андрей Земцов пренебрежительно отозвался обо мне: "Трус!"
"Я тебе дам, трус, - мысленно восклицал я. - Сайты трус… Посмотрел бы я на тебя сейчас, если бы ты был на моем месте…"
Случайно бросив взгляд направо, я похолодел: с пригорка ко мне стремглав скакало с десяток всадников.
"Бандиты!" - пронеслось в голове. Сердце бешено застучало в моей груди. "Что делать?"
Решение созрело молниеносно… Я соскочил с жеребчика и припугнул его прикладом, чтоб он бежал куда угодно, сам же бросился в высокую рожь с намерением уползти в гущину и затаиться там до ночи, а в темноте пробраться в станицу к своим…
Но жеребчик никуда не побежал от меня. Как преданный слуга, словно прикованный, он остановился на том же месте, где я его оставил и, звеня удилами, стал мирно пощипывать хлебные колосья.
"Ну, все, - в отчаянии подумал я. - Жизнь моя кончилась".
Снова взглянув на пригорок, на котором показались бандиты, я обомлел от радости.
- Ну какой же я осел! - ликующе хлопнул я себя ладонью по лбу. Как я был счастлив, что жеребчик не убежал от меня.
- Кось!.. Кось!.. - позвал я, подходя к нему, чтобы сесть. Но коварный жеребчик решил, видимо, поиздеваться надо мной. Он отбежал на почтительное расстояние и снова принялся жевать вкусные колосья. Я подкрадывался к нему, чтобы схватить за повод, а жеребчик с насмешливым, как мне казалось, ржанием отбегал от меня…
Долго он так меня мучил. Потом ему, наверное, надоело играть со мной, а быть может, он сжалился над своим хозяином и поддался.
Я взобрался в седло и помчался в станицу, бросив последний взгляд на испугавших меня… овец. Да, да, именно овец. Это я в страхе своем принял мирно пасшихся на пригорке овец за бандитов… Было смешно и стыдно…
Вполне понятно, о своем промахе я не сказал никому, а то бы меня засмеяли.
Эвакуация
События разыгрывались с головокружительной быстротой. Белогвардейское командование во главе с атаманом Красновым разработало в Новочеркасске план разгрома красных.
Собрав в кулак значительные силы, белые повели наступление. На первых порах им удавалось на своем пути сокрушать слабые, разрозненные части Красной гвардии, разбросанные по станицам небольшие отряды красных партизан и совсем малочисленные дружины самообороны, вроде нашей.
В июле 1918 года волна отступающих красногвардейских частей и огромные обозы беженцев, главным образом из числа иногороднего населения Дона, хлынули через станицу.
Нашей дружине было приказано быть начеку. Никто не знал, куда мы должны идти: вперед или назад. Кто говорил, что мы должны отойти с отступающими частями в глубь России, а кто, наоборот, утверждал, что нас пошлют навстречу грозно двигавшемуся врагу. Оказалось, что нас действительно хотят отправить на передовую, но в последнюю минуту перед нашей отправкой нашлись умные люди, которые рассудили, что посылать на фронт горстку парней с прадедовскими примитивными берданками просто безумие, убийство, и нам было приказано эвакуироваться на разъезд Калмычек, находившийся в пятнадцати километрах к северу от станции.
Мы влились в общий, двигавшийся беспрерывной лентой, поток отступавших частей и беженцев.
От солнца, как о раскаленной печки, пышет жаром. Зной. Духота. Пыль хрустит на зубах. У каждой заплесневелой речушки, как мухи, роятся огромные толпы измученного народа; у каждого колодца - длиннющие очереди.
В сизых облаках горячей пыли, как в дыму, движутся по широкому шляху нескончаемой рекой военные обозы, пушки, санитарные двуколки, подводы с беженцами, толпы отступающих солдат.
К телегам привязаны еле двигающиеся от усталости коровы, молодые бычата. Их подгоняют хворостинами не менее уставшие, измученные длинным путем бабы, старики, старухи. Телеги завалены домашней рухлядью. Подушки, ведра, зеркала, перины, самовары, швейные машины, иконы - все свалена в одну кучу, а среди этого домашнего скарба, как пучки ковыля, торчат беловолосые головенки ребятишек.
Позади всех, поднимая клубы пыли, бредут наши дружинники, печально опустив головы. Каждый из них думает: что-то его ждет там, впереди, в будущем?
Мы, конники, едем за своей пехотой. Мой жеребчик притих, присмирел, словно чувствуя, что не скоро ему доведется вернуться в прохладную конюшню…
На Калмычек мы прибыли к вечеру. Весь небольшой хутор, а также все пространство вокруг него были сплошь забиты народом, подводами, пушками, военными фургонами. Здесь образовалась такая толчея, словно это была многолюдная ярмарка.
Мы расположились на окраине хутора, около чьего-то огорода.
Наступила ночь. В лагере загорелись тысячи костров. Разбросав старенький плетень на огороде, мы зажгли костры и стали варить себе ужин, кипятить чай.
Ночь прошла спокойно. Часов в десять утра к нам пришел командир дружины в сопровождении двух щеголеватых казаков.
Нас выстроили во фронт.
- Товарищи, - обратился к нам командир дружины, - случилось такое дело, что мы навроде отступили из своих родных станиц и хуторов.
- Не навроде, а в самом деле отступили, - крикнул кто-то из нашей шеренги.
Послышался смех.
- Ну, и в самом деле отступили, - поправился командир. - Стало быть, теперь нам нужно вступать в ряды Красной Армии да честно отбивать свои дома и семьи от белых. Сейчас здесь формируются два казачьих полка: первый советский кавалерийский казачий полк под командованием нашего хоперского казака, фронтовика и большевика Оленева и второй советский пехотный казачий полк под командованием тоже нашего казака-хоперца Потапова. Вот сейчас со мной пришли сюда представители этих полков. Скажите им, кто в какой полк пожелает вступить, они вас запишут…
- Товарищи, - крикнул один из пришедших казаков, - кто хочет вступить в первый советский конный полк, подходи ко мне, записывайся!
- А ко мне подходи, кто в пехоту желает! - объявил второй.
Мы стали совещаться между собой, куда лучше вступить. Дружина разделилась пополам. Половина пожелала идти в кавалерию, а другая - в пехоту.
Мы с Алексеем Марушкиным записались в пехотный полк.
Нам объявили, что дня два-три мы должны питаться своими харчами, а потом, как только будут окончательно сформированы полки, нас зачислят на продуктовое довольствие.
Легко сказать, питаться своими харчами. Деньги-то у нас хотя и были, но а где что купить? Тут, на небольшом разъезде, собралось много голодного народа, и у местных жителей раскупили все, что можно было.
Тогда наш командир решил послать на ближайший хутор Бугровский несколько дружинников, чтобы они собрали там у жителей печеный хлеб и реквизировали бы у какого-нибудь хуторского богатея пару быков на нужды дружины. Мысль эта всем нам понравилась. Живо запрягли пару добрых лошадей в телегу, в нее уселись четыре дружинника. Я и наш хуторской парень лет двадцати, Андрей Земцов, были назначены сопровождать их в качестве верховых разведчиков.
Выехали мы из Калмычка в десятом часу утра. До Бугровского было километров семь-восемь. Обосновался он вблизи Хопра, между станицей и разъездом Калмычек. Следовательно, нам надо было возвращаться назад.
Недалеко от Бугровского паслось коровье стадо. Мы подъехали к пастуху.
- Чье это стадо? - спросили мы у него.
- А чье же оно может быть? - ответил пастух, посконный старичишка в лаптях. - Наше.
Пожилой казак в артиллерийской фуражке, наш дружинник, соскочил с повозки.
- Вот оно-то нам и надо, - сказал он. - Дед, отбери-ка нам пару быков самого что ни на есть богатого вашего казака…
- Это для каких же таких надобностев? - удивленно посмотрел на него пастух.
- Зараз сналыгаем их да поведем на Калмычек.
- Ишь, храбрый, - скривился старик в усмешке. - Ерой, погляжу я на тебя… Укажи ему пару быков… А кто за них в ответе будет, а?.. Ты-то возьмешь бычков да фьють!.. И улетел, а мне за них голову скрутят… Накось вот, выкуси! - показал старик ошеломленному артиллеристу фигу.
Это все было так неожиданно, и старичишка настолько был смешон, что мы все расхохотались.
- Ну-ну, дед, - сконфуженно сказал артиллерист, повышая голос, - ты не дюже, а то…
- Чего - а то? - воинственно задрав бороденку, взвизгнул старик. - Ну, чего?.. Пристрелишь, что ли?.. Так стреляй! - выпятил он свою тщедушную грудь с нательным крестом. - Стреляй!
Сценка была забавная, но любоваться ею было некогда.
Оставив у стада своих дружинников договариваться с пастухом, мы направились в хутор. Как мы и предполагали, в хуторе белые пока еще не появлялись. Но ждать их здесь можно было каждую минуту.
Казак-артиллерист сказал мне и Андрею Земцову:
- Ну, вы, хлопцы, поезжайте на тот конец хутора, понаблюдайте там за дорогой из станицы… Ежели покажутся белые, выстрелите два раза и скачите сюда. Понятно?
- Попятно, - ответил я.
- Ну, езжайте с богом. А мы зараз пойдем по дворам собирать хлеб…
- А до каких пор нам там наблюдать? - спросил я. - Вы можете собрать хлеб и уехать, не сказав нам.
- Нет, мы вам дадим знать, - возразил артиллерист. - Как соберем хлеб, так два раза ударим в колокол на колокольне. Как услышите звон, так, стало быть, возвертайтесь… Знайте, что мы поехали… Тогда догоняйте…
Хутор словно вымер. На улицах - ни души. Люди где-то прятались.
Выехав на окраину хутора, мы с Андреем поднялись на высокий сторожевой курган, откуда перед нашим взором раскинулась великолепная панорама долины с изумрудным лугом, займищами и голубыми озерами, с роящейся над ними птицей.
Темной лентой вилась среди луга дорога из станицы. За этой-то дорогой нам и нужно было следить. Но она, как и все вокруг, была сейчас пустынна.
Наши лошади не стояли на месте. Их больно жалили оводы. Жеребчик мой брыкался, мотал головой, отхлестывался от мух хвостом. Но мы с Андреем, наблюдая за дорогой, терпеливо ждали сигнала с колокольни.
- А может, подъедем вот к этому дому? - нерешительно взглянул на меня Андрей. - Попросим молока да хлеба…
- Поедем, - сказал я. - Какие там, к черту, белые, они и не подумают сюда ехать…
Мы галопом направились к крайнему куреню, крытому железом. Привязав лошадей к палисаднику, повесив свои берданки на луки седел, вошли в дом.
- Здравствуйте, хозяева! - весело сказал Андрей, оглядывая кухню. У стола сидела пожилая казачка, вязала чулок.
- Здравствуешь, ежели правду гутаришь, - насмешливо взглянула женщина на маленького невзрачного моего товарища. Потом перевела взгляд на меня: - Что скажете хорошего?
- Да вот, хозяюшка, что скажу? - залебезил перед ней Андрей. - Не можешь ли ты продать нам по кружке молока да по куску хлеба, а?..
- Продать? - усмехнулась казачка. - Продавать не буду, а так могу дать.
- А нам все едино, - смиренно согласился Андрей. - Не хошь продавать, угощай бесплатно… А вообще, могем уплатить.
- Не надо ничего, - отмахнулась женщина. - Все равно молоко-то пропадает зря… Свиньям выливаем… Проходите, молодые люди, садитесь… Посидите тут, а я зараз в погреб слазию, молочка холодного достану.
Хозяйка вышла из комнаты и где-то-запропастилась.
- Как там наши лошади? - охваченный каким-то смутным беспокойством, сказал я и подошел к окну. Лошади стояли неспокойно, лягались, бились, отмахивались хвостами от больших зеленых мух… У ворот с горшком в руках стояла наша хозяйка и тихо разговаривала с каким-то парнем в голубой рубашке, кивая то на наших лошадей, то на свой дом… Видимо, она рассказывала парню о нас с Андреем.
- Андрюша, - сказал я Земцову. - Пойди принеси ружья.
- Зачем?
- Надо.
- Думаешь, кто-нибудь возьмет?
- Да. Там вот какой-то парень вертится у ворот.
Андрей встал и пошел к дверям. У порога столкнулся с хозяйкой;
- Вот вам холодненького, - сказала казачка, ставя на стол горшок с молоком. - Прям со льда. Угощайтесь!.. Вот стаканы!.. А вот хлеб, - положила она на стол румяный пшеничный каравай.
Андрей внес в комнату берданки и поставил их в углу у входа.
- Ешьте на здоровье!.. - сказала хозяйка, метнув взгляд на улицу.
От меня не ускользнул этот взгляд. Беспокойство мое усилилось. Но молоко настолько было соблазнительное, что я решил выпить кружку.
И действительно молоко было чудесное: холодное, густое и вкусное, как сливки.
- И какие же вы молоденькие-то, - глядя на нас, жалостливо причитала казачка. - Господи, боже мой, и зачем же вас, таких молокососеньких, воевать-то забрали?
- Нас никто не забирал, - сказал я. - Мы сами добровольно пошли.
- Что тебе надоело жить, что ли? - закачала головой хозяйка. - Сколько тебе годов-то?
- Семнадцать.
- Ой, родимец ты мой! - всплеснула руками она. - Дите!.. Самое настоящее дите… Материно молоко еще на губах не обсохло. Тоже мне, вояка…
Стоя около нас, хозяйка все время поглядывала на улицу. Не допив молока, я встал и поблагодарил.
- Что ж так мало-то? - удивилась хозяйка. - Допивали б… Все едино некуда девать.
- Спасибо! - сказал я. - Пойдем, Андрей.
Волнение мое росло.
Я вышел на улицу и, вскочив на своего жеребчика, помчался к кургану. Андрей скакал за мной…
Погоня
Мы въехали на курган.
- Что-то долго не звонят с колокольни, - сказал Андрей.
- Может, уже звонили, - ответил я, - да мы не слышали. Проугощались у казачки.
- Мы б и в хате услышали, ежели б звонили.
Взглянув на дорогу, за которой нам нужно было наблюдать, я вскрикнул:
- Смотри!
Пустынная до этого дорога из станицы сейчас была заполнена всадниками. Их было много, может быть, целый полк, а то и больше. Дозорные уже подъезжали к роще, разросшейся у хутора. Навстречу им бежал какой-то человек в голубой рубашке и размахивал руками. Это был, наверное, тот парень, с которым разговаривала наша хозяйка.
Если б мы задержались у "гостеприимной" казачки еще пять минут, то белые захватили б нас в хате.
Выстрелив по разу из берданок вверх, как и было условлено с нашими дружинниками, собиравшими хлеб в хуторе, давая этим знать о надвигающейся опасности, мы, предварительно снова зарядив ружья, помчались к ним. Орава свирепых собак с хриплым лаем сопровождала нас по улице.
Но дружинников уже не оказалось там, где мы надеялись их встретить. Мы растерялись, не зная, что делать - искать их по хутору или уезжать отсюда, пока еще белые не подоспели. Появления же их можно было ждать каждую минуту.
- Дяденька! - подбежал к нам мальчуган лет десяти, белоголовый, с веснушками на лице. - Я вас жду… караулю…
- Чего ты нас ждешь? - спросил я.
- Да жду вот сказать, что те дяди, что собирали тут у нас хлеб, вот уже с полчаса, а може, и целый час, как уехали… Я им помогал…
- А они звонили на колокольне?
- Нет, - замотал головой мальчишка. - Когда они собрали целый воз хлеба, то велели мне залезть на колокольню и два раза ударить в большой колокол… Я было полез звонить, да меня сторож увидал, с палкой погнался за мной, не пустил.
Мы с Андреем переглянулись: вот беспечность-то какая. Такое отношение наших товарищей к нам было равно предательству. Но для рассуждений мы уже не имели времени. Надо было уезжать, а то белогвардейцы могли с минуты на минуту появиться здесь.
Дав лошадям шенкеля, мы вихрем вылетели из хутора.
Проехав с километр, я вдруг заметил, что мой жеребчик стал припадать на правую ногу.
- Андрей! - крикнул я Земцову, скакавшему впереди.
- Чего ты? - придержал он свою лошадь.
- Жеребец мой захромал.
Земцов остановился.
- Посмотри, может, камешек под подкову забился, - сказал он.
Я соскочил с лошади и осмотрел ее больную ногу.
В одном месте из-под подковы просачивалась кровь.