Катание на салазках
Мне шел восьмой год. Все мои приятели-мальчишки учились в школе: кто в первом, кто во втором, а некоторые так даже в третьем классе. Я же не учился.
Когда отец уезжал из станицы, то не сказал Людмиле, чтобы она отвела меня в школу, а сама она и не подумала этого сделать.
Днями сижу я у окна, поглядываю на конец улицы, откуда, по моему мнению, должны показаться отец и Маша, листаю старый Машин букварь и, водя пальцем по странице, шепчу:
- Ма-ма… па-па… ра-ма… ла-па…
Буквы я знаю все, а поэтому начинаю уже складывать слова.
На мгновение, увлекшись чтением, я забываю обо всем. А потом вдруг снова вспоминаю о Маше, об отце и опять пристально вглядываюсь в мглистую даль. Но там серо и пустынно.
Иногда у меня появляется страшная мысль: а что если ни Маша, ни отец не вернутся домой?.. Никогда не вернутся. И мне всю жизнь придется жить с Людмилой. Что тогда делать?.. Я холодею от ужаса и стараюсь во что бы то ни стало гнать от себя такие мысли.
Я видел, что Людмила не на шутку встревожена исчезновением Маши.
Однажды я подслушал, как она говорила дьячихе, ее приятельнице, сухопарой женщине с длинным горбатым носом:
- Поверите, милая Анфиса Харитоновна, я так сокрушаюсь по Машеньке. Понятия не имею, куда она могла исчезнуть… Сердце изболелось. Я сиротам душу отдаю. Бог видит, как я за ними ухаживаю, обмываю их, обшиваю… И как им не угождаю. Все для них. Птичьего молока только разве не могу им достать. И вот поди же, какая черная неблагодарность. Сбежала. Да уж если жива, то бог с ней, вернется домой. А вот если что-нибудь случилось, то…
- А что вы можете предполагать, Людмила Андреевна? - полюбопытствовала дьячиха.
- Да ведь бог же ее знает, - проговорила Людмила, пожав плечами. - А вдруг, - голос ее дрогнул, - утопилась. Могут меня обвинить, что не усмотрела… - Боже мой, - приложила она носовой платок к глазам, - теперь вот и терзайся от дум… Спасибо, Анфиса Харитоновна, атаман-то, Павлин Алексеевич, сам видел капризы своенравной девчонки. Он может подтвердить, что это за бестия была.
- А вы ему сообщили об исчезновении Маши-то? - спросила дьячиха.
Людмила растерялась.
- Нет. А разве нужно?
- Да, обязательно, - воскликнула дьячиха. - Как же так!.. Умная вы женщина, а до этого не додумались.
- Да ведь немного времени-то прошло, - сказала испуганно Людмила. - Только четвертый день, как она исчезла… Все думаю, может, появится.
- А если в самом деле несчастье? - проговорила дьячиха. - Тогда вы и не распутаетесь с этим делом.
Людмила побледнела.
- Вы меня, Анфиса Харитоновна, до смерти напугали… Сейчас же пойду к атаману, заявлю…
- Пойдемте, - сказала дьячиха, поднимаясь. - Кстати, проводите меня.
Заявив атаману об исчезновении Маши, Людмила несколько успокоилась. А недели через две она и совсем забыла об этом неприятном инциденте. В нашем доме снова стали собираться веселые компании.
Участником всех этих гулянок почти всегда был Кудряш. Я радовался его появлению у нас. Кудряш был ласков со мной, как и раньше, он подходил ко мне, совал пряник или конфету и, подсаживаясь ближе, рассказывал что-нибудь смешное… Я весело смеялся, забывая обо всем.
* * *
Наступила зима, суровая, морозная, с обильными и пышными снегами. Я по-прежнему целыми днями просиживал у окна. Оттаивая дыханием ледок на стекле, я с тоской смотрел на заснеженную улицу, все поджидая отца и сестру…
Однажды на улице перед нашими окнами появилась веселая ватага ребят. Среди них были мои друзья: Кодька, Андрюша, Коля и другие. Со смехом они гонялись друг за другом, катались на салазках, барахтались в снегу, бросались снежками. Я уже давно их не видел. Они ко мне не приходили. Раз как-то зашел к нам Кодька с Колей, но это Людмиле не понравилось, и она их прогнала. Меня же Людмила не пускала на улицу: мне не в чем было выходить.
Глядя сейчас на ребят, я мысленно играл с ними вместе, хохотал до слез.
Как мне хотелось хоть часок с ними поиграть! Но это было невозможно: у меня не было ни пальто, ни валенок.
Однажды я не вытерпел. Как только перед моим окном снова появились ребята, я, воспользовавшись тем, что Людмилы дома не было, разыскал свое старое пальтишко, из которого уже давно вырос, кое-как натянул его на себя. На ноги надел Машины дырявые ботинки.
Ребята восторженным ревом встретили мое появление. Но на них, тепло одетых в шубы, шапки и валенки, мой далеко не зимний наряд произвел грустное впечатление. И, наверное, из чувства жалости они стали проявлять ко мне трогательное внимание, наперебой стали катать на салазках.
Я заливался счастливым смехом… Потом притих, потому что почувствовал, что мои руки и ноги коченеют от холода. Какой уж теперь смех?! Не хотелось сознаваться ребятам, что мне очень холодно. И я терпел… Так могло бы продолжаться долго, до тех пор, по-видимому, пока я окончательно не превратился бы в сосульку.
Кодька вдруг остановился, внимательно посмотрел на посиневшее мое лицо.
- Стой, ребята! - крикнул он. - Да ведь Сашка же наш замерзает!
Испуганные ребята окружили меня, сочувственно заглядывали мне в глаза.
- Сашурка, замерз, а?
- За-амерз! - чуть слышно выдохнул я.
- Повезли его домой! - приказал Кодька.
Ребята подвезли меня к крыльцу нашего дома. Я стал подниматься с салазок и упал. Окоченевшие от холода ноги не держали меня.
- Бери его на руки! - скомандовал Кодька. - Понесли, ребята!
С шумом и гамом внесли меня ребята в теплую комнату и посадили на стул.
- Где ты был, чертенок? - напустилась на меня Людмила. - Сдохнешь вот, а за тебя отвечай. А ну раздевайся!
Я попробовал раздеться, но замерзшие пальцы не слушались меня. Как деревяшки, скользили они по пуговицам.
Ребята с жалостью смотрели на меня.
- Да он же не могет сам раздеться, - сказал Кодька. - Давай, тетя, мы его разденем.
- Идите к черту! - рявкнула на них Людмила. - Марш!
Ребятишек как ветром сдуло.
- Даже раздеться не может, - сказала Людмила. - Вот я тебе сейчас ремня дам. Почему без разрешения ушел?..
Я молчал.
Людмила раздела меня.
- Своевольные, сволочи! - Она ударила меня по щеке так, что из глаз моих посыпались искры и я кубарем полетел под стол. И в этот раз она жестоко избила меня.
…Я простудился и заболел. Болел долго и тяжело. Может быть, я не выжил бы, но за мной заботливо ухаживала наша соседка, милая Мартыновна. Людмила запретила ей к нам ходить. Но добрая женщина, узнав о моей болезни, наперекор Людмиле пришла к нам и день и ночь ухаживала за мной, пока не выходила.
Приезд отца
Когда я в первый раз поднялся с постели, на дворе уже началась весна. Горячее солнце быстро согнало с полей снег. Сады покрылись яркой изумрудной листвой. В них поселились тысячи голосистых птиц.
Как только учеников отпустили на каникулы и мои друзья освободились от занятий, сейчас же наша босоногая ватага стала совершать походы за реку Бузулук, в лес.
В лесу было настоящее раздолье! Всюду чувствовалась жизнь невидимого лесного мира. То мы находили в кустарнике птичье гнездышко, с маленькими пестрыми яичками, то натыкались на сжавшегося в колючий ком ежа, то вдруг храбрый Кодька выискивал где-то ужа и, взяв его в руки, размахивал им, пугал нас…
А когда цвели ландыши, мы разыскивали поляны, на которых они росли, нарывали букеты цветов, а потом продавали их по копейке барышням. Ходили в луга за щавелем и скородой…
Однажды наша ребячья команда гарцевала на хворостинах за станицей. Как это всегда и бывало, командиром нашим и в этот раз был Никодим Бирюков. Так уж как-то получалось: какую бы мы игру ни затевали, главарем ее всегда оказывался он.
Почему мы так легко подчинялись ему? Наверно, потому, что Кодька был дерзкий, наглый мальчуган, спорить с ним никто из нас не хотел, мы его побаивались.
Сегодня Кодька проводит маневры своих "войск".
А мы - Кодька-командир и я, его адъютант, - стоим на кургане, следим за ними.
Все кругом сверкает в сиянии солнечного дня. У подножья кургана, пощипывая траву, лениво бродят овцы. Вправо, за балкой, в волнующем переливе зыби изумрудно зеленеют посевы озимой ржи. Слева, за темнеющими клубами садов, поблескивает маленькая речушка.
Отсюда станица кажется совсем близкой, вот как на ладони она вся. Залитая солнцем, словно дрожит она в золотом сиянии. Видны квадраты кварталов - вот станичный майдан с церковью, лавками, правлением и училищем. А вот и наш дом!
- Собирайсь! - машет фуражкой Кодька своим "войскам". - Становись во фро-онт!
К кургану со всех сторон, гарцуя на хворостинках, как на добрых конях, стекаются ребята. Кодька, точно заправский генерал, командует:
- Станоо-овись; сказал!.. Смирна-а!.. Ну, что вы толчетесь?.. Колька, становись!.. А то вот так и полосну шашкой, - замахивается он выструганной дощечкой.
Мы бестолково топчемся на своих "конях" у кургана, не совсем еще хорошо уясняя себе, чего требует от нас наш строгий командир.
- Да вы что, безмозглые, что ли? - орет недовольный нами Кодька, толкая нас в спины. - Становитесь вот так - один возле другого… Рядом друг с другом…
Наконец ему удается расставить нас в шеренгу. Начальнически сурово оглядывает он нас и подает команду:
- На первый и второй рассчитайся!..
Мы молчим, не понимая, чего он хочет от нас. Кодька злится.
- Быки непонятные! - кричит он. - Раз команда подана "на первый и второй рассчитайся", значит, надо, чтобы Васька сказал "первый", а Андрей - "второй"… Опять Петька должен сказать "первый", а Колька - "второй"… Неужто вы не видали, как вахмистр учит малолетков?.. Ну, теперь понятно?
- Понятно! - дружно и весело отвечаем мы.
- На первый и второй рассчитайся! - повторяет команду Кодька. - Ну, говори, Васька, "первый".
- Первый! - неуверенно говорит Вася Новичков.
- Второй! - отзывается Андрей Поляков.
- Третий! - смело выкрикивает Петя.
- Дурак! - отчеканивает Кодька. - Тебе надо сказать "первый!"
- Первый! - поправляется мальчишка.
Мимо нас вьется дорога со станции, по ней трусит рысцой пегая лошаденка, везя громко тарахтящую колесами тяжелую повозку. Прижимаясь к оглобле, рядом с лошаденкой бежит маленький рыженький жеребенок-сосунок… Иногда он шаловливо отбегает от дороги в сторону, весь как-то взъерепенивается и, напружинив свой спутанный и белесый, как пучок ковыля, хвост, взмахивает им, задрав красивую головку, призывно ржет… А потом, словно бы испугавшись своего же собственного ржания, взбрыкивает задними ногами и мчится вперед.
Я загляделся на этого забавного жеребенка и прослушал, что скомандовал Кодька.
- Ты что, Сашка, ай оглох? - рассвирепел он. - На первый-второй рассчитайся!
- Здорово, казаки! - послышался с телеги насмешливый, но такой близкий, родной мне голос.
- Па-па! - закричал я, бросаясь к телеге.
Подводчик остановил лошаденку.
- Сынок? - улыбчиво кивнул он на меня.
- Сынок, - ответил отец, сгребая меня в свои ласковые объятия. - Какой же ты большой стал! Я тебя сразу-то среди ребят и не узнал. Ну, как вы тут без меня живете?.. Как Маша?..
- Разве ж ты ее не видел, папа? - испуганно спросил я. - Ведь она ж осенью еще ушла к тебе.
- Как - ушла? - испуганно вскрикнул он. - Я ее не видел.
Я обо всем подробно рассказал ему.
- Вот это дела! - озадаченно сказал отец. - Где же она есть?.. Ай-яй-яй!.. Что же теперь делать?.. Ведь я же, сынок, всю зиму проболел, - как бы оправдываясь, сказал он. - Если б не болезнь, я б давно приехал.
Подъезжая к дому, я умоляюще попросил отца:
- Папа, прогони от нас Людмилу. Прогонишь, а?
- Ладно, - пообещал отец. - Посмотрим.
Новое пальто
Надежды мои на то, что теперь, с приездом отца, вся наша жизнь переменится, не оправдались. Все осталось по-прежнему. Отец и не подумал прогнать Людмилу.
Был он человек слабовольный и подпал под влияние этой злой женщины. Все он делал, как она хотела.
К своему огорчению, я убедился, что отец подружился с Людмилой. Они стали неразлучны. Вместе ходили в гости, вместе встречали гостей… Я слышал, как бывавшие у нас на гулянках мужчины и женщины смеялись, говоря, что скоро справят отцовскую свадьбу.
Замечал я, что наши комнаты начали пустеть. Вещи исчезали. Людмила с разрешения отца продавала их, а деньги они пропивали вместе. По настоянию Людмилы отец продал и корову.
И вот наступила опять осень, и снова мои друзья-ребята стали ходить в школу. Я просил отца, чтобы он записал меня учиться, но ему некогда было это сделать - каждый день он был пьян.
- Ну подожди, сынок, - как-то раз, будучи трезвым, сказал он мне. - Я говорил с учителем. Ты парень подготовленный, он говорит, что ты в любое время можешь в первый класс сесть… Понял?.. Вот сошьем тебе пальто и валенки сваляем, тогда и будешь бегать в школу, а то ж не в чем.
Я с нетерпением ждал обещанного, мечтая о том, как стану ходить в школу, готовить уроки, играть на улице в снежки. Но пошивка пальто и приобретение валенок все откладывались по тем или другим причинам: то денег не было, то портной был занят…
И снова наступила снежная, морозная зима. И снова я, опечаленный, сидел у окна, смотрел, как ребята после школы играли на улице.
В конце января у отца кончились деньги, вырученные от продажи коровы. Они с Людмилой сидели дома злые, скучные. Людмила внушала отцу, что нужно продать дом.
- Зачем он тебе нужен, Илья Петрович? - говорила она. - Хлопот с ним не оберешься. То одно надо ремонтировать, то другое… Лучше снять квартиру. Сколько домов-то пустует в станице! Любой занимай. Каждый пустит на квартиру.
Отцу эти доводы показались убедительными.
Пустовавших домов в станице действительно было много. Большинство зажиточных казаков, проживавших в хуторах, имели в станице дома, и в них никто не жил. И каждый из таких домовладельцев рад был пустить в дом свой квартирантов, лишь бы дом содержался в сохранности…
Однажды отец все-таки принес мне долгожданные валенки. Они были черные, поярковые. Хорошие валенки. Я надел их и от счастья не мог прийти в себя.
- А когда ж, папа, пальто мне сошьешь?.. - спросил я. - Я в школу хочу ходить…
На что уж Людмила терпеть меня не могла, но на этот раз даже и она сжалилась надо мной.
- Пойди же к портному, - сказала она отцу, - пусть поскорее закончит шить ему пальто. А то ведь мальчишке по нужде не в чем во двор выбежать.
Отец во всем слушался Людмилу. Он пошел к портному. Я с нетерпением ждал его возвращения. Пришел он домой уже вечером, пьяный, с таким же пьяным портным.
- Здравствуйте вам, мадам! - сказал тот, кривляясь перед Людмилой. - Мое вам с кисточкой. Хлобыстов Василий Васильич.
- Здравствуйте, - недобрым взглядом окинула Людмила невзрачную фигуру портного. - Откуда ты, Илья Петрович, выискал такого красавца?
Я глянул на портного и прыснул со смеху. Вот это красавец! Длиннющий-предлиннющий и тонкий, как глиста, портной был уродлив. На его голове, словно перья, торчали всклокоченные, черные, как смоль, волосы. На груди лежала большая, взъерошенная борода. Но что особенно примечательно было в портном, так это его правый глаз - огромный, вытаращенный, словно когда-то портной со страху выпучил глаза, а потом, успокоившись, один глаз сумел вобрать в орбиту, а второй так и остался у него навсегда выпученным, застывшим.
Портной вытащил из свертка недошитое пальто и стал его примерять на меня. Затаив дыхание, я беспрекословно во всем ему подчинялся. Портной вертел меня как ему хотелось…
Не выпуская изо рта дымящейся цигарки, портной, бормоча себе что-то под нос, вычерчивал на моей спине мелом. Я мечтал о том мгновении, когда наконец это чудесное пальто будет дошито и я смогу его надеть…
После примерки отец поставил на стол водку. Портной и Людмила сели к столу.
Портной скоро свалился на кровать и уснул. Отец же с Людмилой решили идти к кому-то в гости. Я остался один со спящим пьяным портным… Он так храпел, что казалось, дрожат стены нашего дома.
Странное дело, портной спал крепко, а между тем его страшный глаз пристально смотрел на меня. "Может, портной не спит? - думал я. - Но тогда почему он храпит? Нет, спит, определенно спит".
Убедившись в этом, я храбро подошел к портному и стал рассматривать его удивительный глаз. Потом я принялся перед зеркалом выворачивать свое веко, стараясь сделать так, чтобы и мой глаз походил на портновский. Но, увы! Мне это не удавалось.
На другой день, когда портной проснулся и принялся дошивать мое пальто, я старался не попадаться ему на глаза. Мне думалось, что как только он увидит меня, так сейчас же схватит за ухо. "Ты зачем, - скажет, - заглядывал в мой глаз?"
Наконец пальто было готово. Меня заставили его надеть.
- Ну как? - с самодовольством посмотрел на отца портной. - Ловко, а?..
- Да-а, - невесело протянул отец и покачал головой. - Ловко, нечего сказать.
Я с испугом посмотрел на отца. У него было злое лицо. Ему, по-видимому, не понравилось пальто, и он хотел выругать портного за то, что тот его испортил, но Людмила сказала:
- Что ж, хорошее пальтишко. Для мальчишки лучшего и не нужно.
Отец вздохнул и промолчал.
В тот же вечер я вышел в своем новом пальто на улицу.
Ребята обступили меня. Кодька оценивающим взглядом оглядел мое пальто и сквозь зубы произнес:
- Барахло!.. На чучело огородное одеть, ворон пугать…
Я чуть не упал от такого оскорбления.
- Дурак! - в ярости вскричал я. - Сам ты барахло проклятое!
Кодька с кулаками бросился на меня. Мы барахтались в снегу, молотя друг друга. Я навалился на Кодьку, стал душить его.
- Говори: смерть или живота, - хрипел я воинственно. - Говори, а то задушу.
Кодька, упрямый мальчишка, хотя и видел, что перевес явно на моей стороне, но сдаваться никак не хотел. Он, как вьюн, вертелся подо мной, пытаясь вывернуться.
- Сдавайся! - кричал я задорно. - А не то смерть!
Кодька пыхтел, ворочался, но не сдавался. Вдруг он ухватился за карман моего нового пальто и потянул. Послышался треск.
- Пальто порвал! - завопил я.
Кодька отпустил меня. Поднявшись на ноги, я увидел, что карман мой висит, а из образовавшейся дыры торчит подкладка с ватой.
- Отец теперь изобьет, - взвизгнул я.
Шмыгая носами, ребята растерянно смотрели на меня и молчали.
- Пойдем к нам, - сказал Кодька. - Нюрка пришьет карман. Она так умеет шить, что и не заметишь.
Сопровождаемый толпой ребят, я направился к Кодьке. Дорогой я вдруг вспомнил, что у Кодьки недавно умер отец, и остановился.
- Ты что? - удивился Кодька.
- Не пойду, - сказал я.
- Почему?
Но я не сказал ему, что мне было страшно идти к нему в дом.
- Пойдем, - сказал Кодька. - А то как же ты пойдешь домой? Тебя ж Людмила изобьет.