Дотащились мы с тетей Машей с остановками до входа в вокзал, через него можно было пройти в город, но стоящий у дверей солдат с ружьем не стал нас пропускать, сказав, что "не положено" вот так, неизвестно кому выгружаться в город. Нужен пропуск. А пропуск надо брать у коменданта, а комендант находится в помещении № 5, что в левом крыле вокзала. Мы оставили вещи у дверей и пошли к помещению № 5. Вынула я справку о том, что эвакуируют нас в город Сызрань по такому-то адресу, и комендант прочитал ее, окликнул кого-то и вошел человек в железнодорожной форме. "Пропусти их через контрольный пункт", - сказал комендант, а тётя Маша вскрикнула: "Батюшки, Вася!" Это был её племянник, работавший на железной дороге, как и некоторые другие её родственники. Ведь и отец её в своё время был машинистом. Губановых здесь знали. Вася повел нас к выходу в город. Наняли подводу на привокзальной площади и поехали по сызранским улицам на Красногорскую, к дому № 54. Тётя Маша начала вдруг плакать. Маленькая Марина засыпала от усталости А я думала о том, как обидно, что едем мы не к дедушке с бабушкой, а совсем в другой дом. Как жаль, что их уже нет в Сызрани. За год до этого умер Фёдор Александрович. Это было 5 марта 1940 года. Хоронить его приезжала мама и тётя Валя из Борского. Виктора и Зои не было. Похоронили деда на сызранском кладбище, а бабушку тётя Валя увезла с собой в Борское. Увезли и все их немудреное имущество. Сколько раз приезжала я в Сызрань, и всегда дед и бабушка ждали, встречали, а вот теперь первый раз никто в этом городе нас не ждет. Знакомые ухабы и рытвины, знакомые овраги и переулочки. Мы едем в дом, где живет Евдокия Филипповна - мать тети Маши. Ей 90 лет. В этом же доме живет внучка Евдокии Филипповны - Зойка с мужем Володькой, как называет его тётя Маша, и двумя дочками - Иркой и Людкой Но этот дом принадлежит не им, а маминому двоюродному брату Николаю Михайловичу Сыромятникову, живущему со своей семьей в Душанбе (Сталинабаде). Так что это не совсем чужой дом, а в чем-то и родственный. Но не надо было волноваться и утешать себя: нас встретили с радостью. Филипповна оставила своё вязание, с которым она справлялась без всяких очков, несмотря на преклонный возраст, Зойка бросилась ставить самовар, Володька, оказавшийся дома, втащил наши тюки и чемоданы в самые передние комнаты, тем самым сразу же определив нате местонахождение в доме. Сам он со своим семейством размешался в кухне при русской печке.
Как мы устали за последние полмесяца сидения в товарных вагонах, как всем нам хотелось спать, спать и спать. Откуда-то сразу же появились перины и подушки, и после горячей картошки с грибами и помидорами, после чая с ватрушкой и сахаром вприкуску мы повалились спать, не успев рассказать обо всём, о чем хотелось. Сызрань не изменила заведённым порядкам, волжане остались гостеприимны. О том. как жить дальше, будем думать завтра.
18
В середине августа началась наша самостоятельная жизнь в Сызрани. Теперь обо воем приходилось думать нам с тетей Машей, самим принимать решения. Конечно, оказавшись здесь, имея над головой крышу и знакомых людей, мы были в гораздо лучшем положении, чем множество других эвакуированных, но тем не менее положение наше требовало определения. Тем более, что в самом скором времени, как стало известно, продукты и предметы первой необходимости будут выдавать по карточкам, а карточки выдаются людям, прописанным и как-то документально в своём жительстве оформленным. Мы же таковыми не были. Паспорта у меня тоже не было. Хозяевами дома, где мы поселились, ни Филипповна, ни квартиранты Подгорновы - Володя и Зоя - также не являлись, и права прописывать нас у них не было. Необходимостью стало как-то обо всем узнать. Тётя Маша никуда пойти оказалась не в состоянии, а одно упоминание милиции приводило её в ужас. Милиции она боялась со времени ликвидации монастыря и утраты ею положения монахини. Постепенно все утряслось. Даже в условиях военного времени порядки в Горсовете и отделении милиции были не столь суровы и бесчеловечны, как многие того боялись. Первым человеком, к которому мы направились, была заведующая Городским отделом народного образования Полина Петровна Ипполитова. Пошли туда потому, что прежде всего, как я считала, нужно узнать, в какой школе смогу я учиться и как в неё записаться, Полина Петровна была знакома с дедом, знала она и нашу маму, даже когда-то вместе с ней писала бумагу об открытии школы глухонемые и умственно отсталых детей в Сызрани. К тому же и жила Полина Петровна совсем недалеко от нас - на Зелёной улице. И всё же домой к ней мы пойти не посмели, а пошли в Гороно на Большую улицу. Но пока шли, Мария Андреевна так волновалась, что войти в здание Гороно отказалась и осталась ждать меня у входа. Найти комнату, где находилась заведующая, было легко: на центральной двери, сразу же, как только по лестнице вошла на второй этаж, увидела имя её и фамилию. Вошла и увидела за столом у окна совсем другую женщину. Оказалось - секретаря. Та попросила назвать мою фамилию, и я назвалась Сыромятниковой, даже прибавила, что я внучка Фёдора Александровича Сыромятникова. Сразу же меня позвали во вторую комнату к Полине Петровне, и она обо всем у меня узнала и сказала, чтобы о школе я совсем не беспокоилась, что она сама поговорит с директором школы № 4 - очень хорошей школы, в которой учатся все, кто живет на Красной горке. А вот о прописке, о карточках надо хлопотать самим и пойти для этого в Горсовет. Но и той женщине, что сидела за столом в первой комнате, она тоже что-то поручила узнать насчёт вас, и та записала наши имена и сызранский адрес. Обратно мы шли, повеселев, и по дороге тётя Маша решила зайти к своему брату Лёньке - к Алексею Андреевичу Губанову. Дома его не было, но жена его Антонина - тетка большая и нарядная - напоила нас чаем. Пошли домой.
В этот же день сбегала я на Почтовую улицу, где стоял дом, в котором совсем недавно жил дед и бабушка, навестила их бывшую хозяйку Марию Яковлевну. Она всплакнула, вспоминая своих хороших жильцов, с которыми сроднилась, и долго жаловалась на свою сноху Тоську, о чем слушать было совсем неинтересно. В доме моих подруг Юли и Лины царило уныние: от Юлиного отца Петра Ивановича и от Лининого брата, ушедших на фронт, известий не было с самого дня их отъезда.
На обратном пути на Красногорскую зашла в магазин, называвшийся издавна "Муравей", наверное, потому, что в нём всегда толпилось и копошилось множество людей, как муравьев в муравейнике Вот и теперь народу было полно, стояла очередь за хлебом, за крупой Было шумно, лезть в эту давку не хотелось. Но на следующий день с раннего утра отправились мы сюда вместе с тетей Машей за самыми необходимыми продуктами. Времени на это ушло много - стояли в очереди часа полтора, зато вернулись, купив, что хотели.
Посещение сызранской бани тоже оказалось делом не очень-то простым. То же стояние в длинной очереди, потом ожидание воды, оказавшейся внезапно выключенной в тот самый момент, когда начали мы мыться. При входе в баню каждому по предъявлении купленного на право мытья билета, выдавали маленький кусочек простого мыла. Нам выдали два кусочка с половиной, поскольку Марина была ребенком: на ребенка полагалась половина куска. И все же вымылись, когда вновь пошла вода, всласть, и вышли из бани румяные и чистые.
Наступил выходной день, и в нам пришел Алексей Андреевич Губанов - сын Филипповны и брат тети Маши. Он-то и помог нам в важном деле с пропиской и оформлением карточек. Одна карточка - детская для Марины и две иждивенческие - для меня и Марии Андреевны, хотя не совсем понятно, чьими мы были иждивенцами. Но ведь и служащими, а также и рабочими мы тоже не были.
Пошла я записываться в школу, взяв, как и велела мне Полина Петровна, свою метрику. Никаких документов из школы, в которой я училась в Москве, у меня не оказалось, но записали меня и без этого в 9 класс и сказали, что через два дня всем ученикам надо ехать в колхоз на уборку урожая, одевшись соответственно. Сбор в школьном дворе в 9 часов утра. С собой взять миску, ложку, кружку, полотенце, мыло и тёплые носки, лучше шерстяные. Стали меня собирать в колхоз. Филипповна дала свой платок и черную кацавейку на вате. Тётя Маша за один вечер перешила на меня свою черную юбку, фуфайка была у меня своя. Плохо оказалось с обувью. Но ведь это самое важное для работы в поле. Нашли где-то в сарае старые полусапожки, совсем крепкие, лишь немного скособочившиеся, и ещё мои полуботинки, в которых я отправилась в назначенное утро в школу, прихватив перекинутый через плечо мешочек с посудой и всякой мелочью. Конечно, платок и тёплую кацавейку пока надевать не было необходимости: погода стояла тёплая. На самое дно мешочка положила я небольшую длинную картонную коробочку, привезенную из Москвы. Коробочка была с ирисками, завернутыми в тоненькие красивые обертки и лежавшими в коробочке в два ряда - по двадцать ирисок в каждом ряду. Решила, что каждый вечер перед сном буду съедать по одной ириске, никак не больше. Коробочку перевязала тоненьким шнурочком.
Во дворе школы собралось уже много ребят. Никого здесь я не знала, меня тоже никто не знал. Стали строиться по классам. Встала я в шеренгу 9 класса. Девятый класс был только один, потому буквы "А" или "Б" не фигурировали. Прочитала учительница список учеников, сделав тем самым перекличку, и мою фамилию - Кузьмина - тоже назвала, а имя спросила, так как в списке оно не было полностью обозначено, а стояла только буква "Н". Назвала я своё имя и таким образом как бы и была представлена классу. Никаких других новеньких, кроме меня, пока в списке не было. В колхоз привезли нас на трёх крытых грузовиках. Ехали куда-то довольно далеко. Жить школьников распределили по избам, по 5–6 человек на избу. Завтрак и обед привозили прямо в поле, туда, где работали. Ужинали по домам, ужин готовила хозяйка избы. Спали в нашей избе на нарах. Одежду сушили, развесив у русской печки, всегда днем топившейся и сохранявшей тепло почти всю ночь. Изба была чистая, хозяйка добрая. Сразу же со своими четырьмя одноклассницами - будущими одноклассницами - познакомилась. Одна из них - тоже Нина, Нина Левина - жила, как выяснилось, на той же Красногорской улице, что и я, в соседнем доме. Она сказала, что уже видела меня и на Красногорской, и у будки, куда ходили мы с ведрами за водой. Нина эта была ростом коротенькая, крепенькая, с большой коричневой родинкой на подбородке, из которой торчало несколько волосков, с волосами, завязанными в два хвостика. Говорила она по-сызрански на "о". Характер у неё был решительный, и она сразу же решила меня, как новенькую, опекать. Другие девочки понравились мне гораздо больше, но Нина Левина с самого первого дня уже не покидала меня. Впрочем, это не мешало дружить и с остальными ребятами. Особенность девятого класса состояла в том, что он был очень большим - сорок два человека - и мальчишек было в нём столько же, сколько и девчонок. Не все сорок два человека собрались на работе в поле, но человек тридцать с лишним наверное. Среди мальчишек был сильно хромавший парень Борис Широков и очкарик Толя Архангельский, а ещё очень мне сразу понравившийся Володя Юдин С ними, с этими ребятами, мы и держались вместе, получая задание на каждый рабочий день. А работа была разной. Сначала убирали сено. Переворачивали его, чтобы лучше просохло, потом собирали в копны. Затем собирали помидоры, а позднее, в сентябре убирали картошку. Шли по длинной борозде и выбирали из земли, вспаханной плугом, клубни. Борозды были очень длинные, на каждой собирали, наверное, по два десятка больших ведер. Тащили их вдвоём к площадке, где ссыпали в кучу, а потом, когда картошка пообсохнет, её ссыпали в мешки и на грузовиках увозили. Иногда её увозили на машинах и без мешков, прямо в кузове. Иногда мы получали наряд работать на бахчах, где росли арбузы и дыни. В Сызрани поспевали они полностью в начале сентября. Такая работа считалась у нас самой хорошей, хотя таскать большие арбузы целый день было нелегко. Если день выпадал дождливый, то на поле не ходили, но та осень была сухой и погода стояла хорошая.
Никаких сведений о том, как шла война, у нас не было. Радио в избе не работало. Доходили лишь некоторые слухи о том, что немцы один за другим берут города и движутся по нашей земле по всем фронтам, приближаются и к Москве.
И вот однажды, когда сидела я на картофельной борозде во время кратковременного перерыва, появилась вдруг тётя Маша. Она прибыла с неожиданной вестью, что на два дня приехала мама вместе с отцом. Они сейчас в Сызрани и послали её сюда, чтобы меня отпустили хотя бы дня на два в город увидеться с родителями. Конечно, меня тут же отпустили. Повезло с грузовиком, который довез нас почти до самого дома. Ребята дали нам огромный арбуз и сумку с картошкой. Я все не верила, что увижу маму и папу. Тётя Маша сказала, что отец лежал в больнице, с работы уволился и теперь, когда поправится, будет устраиваться на работу в Сызрани, а мама снова уедет в Москву. Она только его привезла, а сама должна быть у себя на работе. И вот я увидела их - и папу, и маму. Как они изменились! Отец исхудал. И мама уже не была такой румяной, как прежде. Привезли они с собой нашу зимнюю одежду, простыни и обувь для меня и Марины, валенки тети Маши и её тёплый шерстяной платок. Привезли два словаря - немецко-русский и орфографический. Но главное, они были здесь!
Сказали, что два моих письма о том, что мы в Сызрани, получили, и рады были такому нашему решению. "Вот и Павлику здесь будет лучше, чем в любом другом месте", - говорила мама.
Два дня пролетели, как один миг. Никуда никто не ходил, все оставались рядом, вместе, и было хорошо. Ведь мы-то за это время ни одного письма из Москвы не получили, и для нас узнать, что родители живы, - так было важно, что и сказать, выразить это нельзя.
Через два дня я провожала маму в Москву. Провожала одна. На вокзале поезд ждали долго и за это время несколько раз передавали по громкоговорителю сообщения о ходе сражений. Положение на фронтах было тяжёлым. Зачем же она уезжала от нас, зачем оставляла? Но мама уверяла, что приедет и будет с нами. "Внимательно относись к папе, - были её последние слова. - Пиши мне".
На следующее утро мне надо было снова ехать в колхоз, где все мы и оставались до самого конца сентября. В свой день рождения - 26 сентября, когда мне исполнилось шестнадцать лет, - я вынула оставшиеся в коробочке ириски, разделила их поровну между жителями нашей избы, и мы пили чай вместе с хозяйкой, с московскими конфетами. А 28 сентября работали последний день. Этот рабочий день окончили раньше, чем обычно - в 3 часа. На 5 часов было назначено общее собрание, и председатель колхоза сказал, что нам сообщат о том, каковы итоги нашей работы. Собрание проходило в колхозном клубе. Нас благодарили за хорошую работу, которой мы помогли колхозу в трудное время, когда идет война, когда мужчины колхоза ушли на фронт защищать Родину от врага. А потом сообщили, что мы заработали Это было полной неожиданностью, потому что никто не знал что нам что-то заплатят. Выяснилось, что мне причитается два мешка картошки, шесть килограммов пшена, пять килограммов репчатого лука и столько же моркови Это было целое богатство! Столько же заработала и Нина Левина, и Борис Широков, и другие ребята. Учителям выдали больше, но они и сил приложили больше, работая с нами на бороздах, на бахчах, в саду, да ещё заботясь о нас. Ведь никто во время работ не заболел, никто ничего не повредил, и от хозяев домов, где жили ребята, никаких жалоб ни на кого не было.
На следующий день нас увозили в Сызрань. Увозили всё на тех же крытых грузовиках, но в два приёма: первая партия уезжала в 9 утра, вторая в два часа дня. Ведь ехали мы с заработанными овощами и с пшеном. Борис, Нина Левина и я ехали в первой партии. Выгрузили нас у школы, а оттуда Борис Широков вместе со своим старшим братом на двухколесной тележке, тоже в несколько приемов, довезли наш заработок до самого дома. Пшено, картошка, лук и морковь - мой первый в жизни заработок - придал силы, уверенности и усилил желание поскорей начать учиться в новой школе, где у меня уже были знакомые ребята.
19
Здание школы оказалось при ближайшем знакомстве с ним совсем маленьким. Два этажа, на каждом по четыре класса. И ещё деревянный флигель Во Дворе, в котором тоже четыре класса для занятий и небольшой зал. В основном каменном здании на первом этаже - маленькая канцелярия, а на втором - учительская. И это все. Сдвоенных классов нет. От первого до десятого - все по одному. Но ребят в каждом класс Не меньше, а то и больше сорока человек Занятия в две смены - с 8:30 - утром и с 14:30 - днем. Директор в этой школе появился новый. Работать он начал с октября того же года, когда я начала учиться в этой школе. Наш девятый класс назначен был ходить на занятия во вторую смену, и только в следующем году учились мы с утра.
Надо прямо сказать, что ярких воспоминаний о двух школьных годах в сызранской школе не сохранилось. Даже особенно запоминающихся учительских фигур в памяти не удержалось. Пожалуй, лишь о нескольких хочется сказать. О математике Тезикове прежде всего. Это был пожилой человек, всю жизнь проживший и проработавший в школе в Сызрани. Он держался школы № 4, хотя его не раз приглашали перейти в 1-ю школу, находящуюся на главной улице города и считавшуюся лучшей, очевидно, потому, что учились в ней дети городского начальства, и признать её находящейся не на первом месте в городе было просто странно. Но Тезиков не оставлял своего места и обучал алгебре, геометрии и тригонометрии со всем присущим ему умением и даже блеском. Среднего роста, худощавый, с небольшой бородкой и всевидящими глазами, с лаконичной и вместе с тем образной речью, он производил сильное впечатление на всех нас, подчиняя силе логики демонстрируемых нам суждений и элегантности присущих ему манер. Тезиков никогда не унижал, не стыдил, не делал никому резких замечаний. Он вёл каждого за собой, побуждая рассуждать и думать. С ним было надежно и никто не боялся уроков математики, хотя отметки ставил он скупо и отличников у него почти не было. Но не было в первой-второй четвертях, а во второй половине года они появлялись, а уж в последней - четвертой четверти - их становилось ещё больше. У меня тоже окрепла уверенность в своих математических возможностях, которой в московской школе почти и не было. Там я получала хорошие отметки, но и давались они не просто. Здесь стало интереснее и всё как-то получалось легче. Однако тоже не сразу. Казалось сначала, что Тезиков ждал от меня чего-то большего, но потом, определив мой уровень, направлял меня так здорово, что выжал все, на что была я способна. А главное, внушил уверенность в своих силах.