Как пишет далее Аврамов, царь выслушал его и, забрав книгу, долго обдумывал этот вопрос… Прошло две недели, никакого приказа распространять ее в народе не последовало". Конечно, "не последовало", так как Петр прибыл из-за границы с уверенностью, что перевод напечатан, как было условленно, и вторично давать указание о "распространении ее в народе" не имело смысла. Но Аврамов не мог лишить себя удовольствия сказать: "Царь указал вернуть "Космотеорос" бешеному переводчику Брюсу, чтобы он отослал все экземпляры в Голландию, а также и все тридцать напечатанных книг".
Написанная много лет спустя петиция Аврамова выглядит скорее как оправдание, нежели как попытка описать действительные события. Но описание разговора с Петром вряд ли было преувеличением со стороны Аврамова. Оно было включено умышленно с вполне определенной целью: показать важность своей роли общественного цензора.
По всей вероятности, Петр не распознал настоящие цели Аврамова.
Совершенно очевидно, что Аврамов и сам не всегда ясно себе их представлял. По характеру он был человеком страстным и неустойчивым, и его "решимость" во время печатания "Космотеороса" вряд ли могла быть такой неожиданной, окончательной или до такой степени непоколебимой, как он утверждает. Это доказывается тем фактом, что его компиляция по Овидию вышла в свет не до книги Гюйгенса, а четырьмя годами позже, т. е. в 1721 году.
И еще из письма Брюса Петру от 2 ноября 1716 года явствует, что "филозофо-математическая в готовности, о которой ваше величество, отъезжая отсюда, письмецо ко мне изволили прислать, чтоб ее мне самому перевесть и преж сего предисловие от оной у меня в доме изволили читать. И понеже во оной из субтильнейших частей ума человеческаго представляется, того ради, наипаче ж от зело спутаннаго немецкаго штиля, которым языком оная писана, невозможно было переводом оныя поспешить, понеже случалось иногда, что десять строк в день не мог внятно перевесть, чтоб авторово мнение довольно изъяснити мог".
"Письмецо", на которое ссылается Брюс, не было опубликовано, но если Петр читал предисловие, то, естественно, нет никаких оснований верить утверждению Аврамова, что царя обманным путем уговорили напечатать эту книгу, а также сомнительно, что Брюс использовал только навигацию как аргумент в пользу издания книги, так как в работе Гюйгенса нет ничего, даже отдаленно связанного с навигацией. Однако все это доказывает то, что идея сделать перевод Гюйгенса исходила именно от Я. В. Брюса.
Кроме всего этого, разносторонний Брюс тогда уже занимается естественными науками и начинает собирать в своем доме кабинет редкостей, впоследствии известный по всему миру. 23 марта 1716 года он пишет в Казань, к состоявшему в артиллерийском ведомстве майору Молоствову: "Благородный господин майор. Посланной от вас камень я получил, за которой благодарствую. А оной камень подлинно мармор. И вы пожалуйте отпишите ко мне, ежели можете наведатца, и с которых мест оные туда приваживаны. Да сказывал мне брат ваш, что он видел многие камни у Карованных гор. И я прошу вас тамо между оными поискать таково ж родства, и ежели сыщете, то хотя небольшой пришлите ко мне. А паче прошу, о чем и наперед сего просит вас, о присылке каменя алебастра, под которым сера самородная водитца, чтоб онаго, выломя, прислали ко мне, а именно чтоб алебастр вместе с серою срозса б".
Брюс, как видно из письма его Петру от 16 марта 1716 года, имел корреспонденцию с нюрнбергскими географами по вопросу о создании среднего атласа из 24 карт и "во что оныя станут и сколь скоро сделаются".
Кроме того, Брюс был автором книги "О превращении фигур плоских во иные такого же содержания"(1708).
М. Д. Хмыров писал о Брюсе: "Астроном и математик, артиллерист и инженер, ботаник и минералог, сфрагист и географ, автор нескольких и переводчик многих ученых сочинений, - граф Брюс, бесспорно, был просвещеннейшим из всех сподвижников Петра и чуть ли не первым деятелем на поприще тогдашней русской педагогики".
Уникальна не столько энциклопедичность знаний и устремлений петровского сподвижника, но еще и глубина осознания необходимости популяризации новых знаний в России. Чего, например, стоят коллекция китайских редкостей из собрания Брюса и изучение им восточных языков. В одном из писем Якова Вилимовича, адресованном, видимо, профессору Байеру, излагаются результаты исследований мунгальского (монгольского) и китайского языков.
В 1731 году Брюс сообщает в письме профессору механики и оптики Петербургской академии наук Георгу Лейтману об исследованиях по определению удельных весов металлов. Им была составлена методика, на основе которой определены удельные веса меди, золота и серебра. Удельный вес меди совпадает с современными показателями.
При активном участии Брюса составляются первые в России таблицы логарифмов.
Совершенно уникальна находка, сделанная Брюсом в Кенигсберге в 1711 году, - список "Повести временных лет" Нестора ("Радзивилловская рукопись"). Летопись была переписана одним из служителей Брюса и передана им В. Н. Татищеву в 1719 году с пожеланием заняться историей России. Поэтому в своей книге "История Российская" Василий Никитич писал о Брюсе как о своем наставнике и учителе, как о человеке, давшем ему путевку в жизнь. При этом автор свидетельствует, что граф Брюс был "высокаго ума, остраго разсуждения и твердой памяти; будучи из младых лет при Петре Великом, многие к знанию нужныя и пользе государя и государства с английскаго и немецкаго на российский язык книги перевел и собственно для употребления его величества геометрию со изрядными украшениями сочинил".
И все же Брюс как ученый сделал еще более значительные успехи в организации российской науки, определении направления ее развития. В этом, безусловно, решающую роль сыграла его приверженность идеям И. Ньютона. Наиболее наглядно это проявилось при организации Петербургской академии наук.
Создание школ и профессиональных училищ, издание учебной и переводной технической литературы дали первые сотни отечественных специалистов для армии и флота, промышленности и строительства. Появление обученных геодезистов и навигаторов позволило составить научно обоснованные карты Сибири и Камчатки, начать гидрографические работы на Балтике, впервые установить правильные очертания Каспийского моря. Последними крупными предприятиями Петра были посылка в 1725 году первой камчатской экспедиции под командованием Витуса Беринга и начатая в 1720-е годы съемка для составления Генеральной карты России. Этим работам, однако, недоставало точности из-за отсутствия обсерваторий и должной астрономической подготовки геодезистов.
Были посланы первые экспедиции врачей и ботаников для изучения природных богатств страны: Д. Г. Мессершмидта - в Сибирь, Г. Шобера - на Кавказ, И. Х. Буксбаума - в окрестности Петербурга и в южные районы. Однако и для развития экспедиционного дела не хватало специалистов. Страна испытывала острую нужду в образованных людях. Эту задачу мог бы частично выполнить университет. Но университеты, это Петр знал из личного знакомства с ними, не могли создать научную основу для развития производства.
Поэтому, еще не решив, какого типа научное или учебное учреждение необходимо России, Петр создавал различные училища, а также научную библиотеку, музей, кабинет машин и инструментов. После Полтавской победы и укрепления Петербурга как столицы государства книги, коллекции и инструменты перевозятся из Москвы в Петербург. Вопрос об организации русской науки становится предметом обсуждения с учеными и прежде всего - с великим Лейбницем, который, разочаровавшись в возможностях научного общества в Берлине, все чаще обращается к России, с которой поддерживает связь через Брюса и русских дипломатов.
По мысли Лейбница, в качестве одной из коллегий должна была выступать академия, которая будет заботиться "о введении, приращении и процветании всех добрых наук в империи". Россия представлялась Лейбницу "непочатым полем", где можно избежать заблуждений и ошибок, допущенных на Западе. Он успешно рекомендует практические приложения наук - в медицине, в горном и монетном деле, пишет об астрономических наблюдениях, которые могут пролить новый свет на мореплавание и географию. Примечательно, что Лейбниц говорил о задачах, которые настоятельно выдвигались русской действительностью и уже успешно решались, в том числе и Я. В. Брюсом.
Сам Петр стремился узнать много нового о различных типах высших научных и учебных учреждений, бывая за границей. Во время своего пребывания во Франции летом 1717 года он интересовался постановкой преподавания в Коллеже четырех наций. В беседах с президентом Парижской академии наук Кассини, учеными Вариньоном, Гильомом Делилем Петр выяснял пути использования астрономии, математики и географии для нужд изучения страны.
В научном мире Европы в то время существовали две точки зрения на методы исследовательской работы. Они касались различных сфер деятельности и познания. В частности, решался вопрос об определении формы Земли.
И. Ньютон на основе теоретических представлений о тяготении пришел к заключению о том, что Земля должна иметь форму сплюснутого у полюсов сфероида. Результаты его исследований были опубликованы в 1687 году в "Математических началах натуральной философии". В 1690 году также на основе теоретических соображений к аналогичному заключению пришел и X. Гюйгенс.
Однако этому выводу противоречили градусные измерения, выполненные в XVII веке. Согласно этим измерениям получалось, что Земля должна иметь форму вытянутого у полюсов сфероида. Наиболее полно разработал эту гипотезу Ж. Кассини, опиравшийся не только на измерения парижского меридиана, но и на сформулированную Р. Декартом вихревую систему мира. В то время эта теория пользовалась всеобщим признанием. Неудивительно, что гипотеза Кассини получила широкое распространение во Франции, где в науке господствовало картезианство.
Это мнение разделяло и подавляющее большинство ученых Европы. Лишь на Британских островах, где учение Ньютона уже завоевало признание, преобладало представление о сплюснутой у полюсов форме Земли.
Возможно, всех этих противостоящих друг другу точек зрения не знал прибывший в 1717 году в Париж Петр, однако под влиянием научного консультанта Брюса он был убежденным сторонником ньютонианства и по достоинству оценил деятельность Ж. Н. Делиля. Свои исследования Ж. Н. Делиль продолжил в России, нанятый русским царем для работы в Петербургской академии наук. Он стал основателем Астрономической школы, в которой исследованиями занимались Л. Эйлер, А. Кантемир, А. Д. Красильников, Н. Г. Курганов, М. В. Ломоносов и многие другие ученые, приобщившиеся к работе астрономической обсерватории в Санкт-Петербурге.
Подобно Делилю, в Санкт-Петербурге в 1725–1727 годах оказались в основном приверженцы ньютонианства, среди которых были братья Никола и Даниэль Бернулли, друг Делиля хирург и анатом И. Г. Дювернуа, математик X. Гольдбах, Ф. Х. Майер, Г. В. Крафт, Г. В. Миллер, Т. З. Байер и другие. В Петербурге была возможность изучать научное наследие Ньютона и творчески его осваивать, выявляя и устраняя все вкравшиеся в него ошибки.
Формируя штат академии, Петр посылал своих представителей в европейские страны с целью найма ученых. Одним из таких представителей был В. Н. Татищев, который в своем "Разговоре о пользе наук и училищ" вспоминает, как в 1724 году, когда он отправлялся в Швецию, ему поручили среди других дел искать профессоров в учреждавшуюся академию. Когда он высказал сомнение, что профессорам учить-то некого, Петр сказал: "Я имею жать скирды великие, токмо мельницы нет, да поставить водяную и воды довольно в близости нет, а есть воды довольно в отдалении, токмо канал делать мне уже не успеть, для того, что долгота жизни нашея ненадежна". Следовательно, Петр сознавал, что не все еще предпосылки созрели для успешного выполнения его замыслов. Но он торопился. Спешил "построить мельницу", чтобы, как он сказал Татищеву, наследников своих "лучше понудить к построенной мельнице воду привести".
Зная новаторский характер многих предприятий Петра, можно с полным основанием предположить, что идея объединения ученых умов в одном учреждении академии или университете принадлежит самому Петру и он сам наметил основные положения проекта об Академии наук, который был написан Блюментростом и с поправками Петра 22 января 1724 года обсуждался на заседании Сената.
На первый взгляд может показаться, что найм ученых носил спонтанный характер, ведь для работы в Санкт-Петербурге приглашали иностранных ученых русские дипломаты Б. И. Куракин (Париж), А. Г. Головкин (Берлин), выезжали за границу Нартов, Шумахер, сам Петр и Я. В. Брюс. Однако каждая кандидатура не просто заранее обговаривалась, велись долгие переговоры, учитывались специальные рекомендации. Неслучайно процесс формирования коллектива ученых академии продолжался с 1718 по 1727 год. Одна из ведущих ролей в этом принадлежала Брюсу. Недаром исследователь жизни Брюса М. Д. Хмыров еще в XIX веке отметил, "что Брюс, как ученый, некоторым образом влиял на Петра, это, несомненно, доказывается многими распоряжениями последнего, объявленными в доме Брюса, тут же, конечно, внушавшего их царю, который, как известно, не любил ничего "отлагать в даль"".
Кроме того, академия пользовалась особой благосклонностью русского двора и особенно императрицы Екатерины 1.15 августа 1725 года она дала торжественную аудиенцию первым приехавшим в Россию профессорам, на которой присутствовали обе ее дочери - Анна Петровна и Елизавета Петровна, а также внук Петра - будущий император Петр II. Были здесь А. Д. Меншиков и Я. В. Брюс.
Весьма пышно проводились и первые публичные собрания академии, на которые, как отмечали современники, съезжался весь Сенат, Синод, генералитет, министры, посланники и множество придворных, а порой и сама императрица. В числе гостей бывали Феофан Прокопович, а также юные Петр Апостол и Антиох Кантемир. Выделив необходимые средства на содержание академии, передав ей библиотеку Петра I и купленные по его приказу книги, инструменты и коллекции Кунсткамеры, Екатерина больше не вмешивалась в дела этого учреждения, предоставив ему полную свободу научных исследований.
В Петербурге первой половины XVIII века сложилась весьма благоприятная для научной работы обстановка. Петербургские ученые имели вполне достаточно средств для проведения своих исследований. Даже малейшие бытовые нужды академиков, по желанию Петра, поначалу обеспечивались за счет государства, дабы ученые не отвлекались от научных занятий и "времени не теряли бездельно".
Такая работа дала и соответствующие результаты. Академия подготовила десятки русских ученых, стала основой для развития научных исследований в России, к 1745 году был составлен "Атлас Российский", были обоснованы и экспериментально доказаны идеи И. Ньютона о форме Земли, было доказано отсутствие на Луне плотной атмосферы и подготовлено знаменитое открытие Ломоносовым атмосферы Венеры в 1761 году. Это блестящее астрофизическое открытие XVIII века стало крупнейшим завершением исследований, начатых в Петербургской академии в 1726 году. В области небесной механики работы петербургских астрономов оказали значительное влияние на развитие отечественной и мировой науки. Они заложили основы отечественной небесной механики и во многом способствовали становлению и развитию этой науки в мировом масштабе. Петербургская академия стала оплотом нового естествознания. Она объединила единомышленников - одиночек, работавших в других странах, оказывала им моральную и материальную поддержку. Неслучайно лучшие работы по небесной механике, основанной на учении Ньютона, были премированы Петербургской академией наук. В середине XVIII века к Петербургской академии присоединилась и Берлинская академия, где работали в те годы Эйлер и Мопертюи. После смерти Галлея в 1742 году именно Петербург стал мировым центром исследований в области небесной механики. Он оставался им вплоть до возникновения знаменитой французской школы небесной механики.
Работы астрономов Петербургской академии подготовили ряд крупнейших научных открытий. Они заложили основы кинетической теории газов, теории ахроматов, детально изучили свойства дифракции и рефракции света, подготовив тем самым создание теории этих явлений, а также доказали существование атмосферы на Венере и отсутствие ее на Луне. Петербургские ученые принимали самое активное участие в первых международных научных предприятиях XVIII века - астрономических наблюдениях для определения параллаксов небесных тел (Солнца, Луны, Марса, Меркурия и других), в результате которых были получены первые научные данные о размерах Солнечной системы.
В Петербургской академии наук XVIII века была найдена даже весьма удачная форма организации руководства всеми астрономо-геодезическими работами страны - так называемый Географический департамент, по образцу которого впоследствии создавались Парижское бюро долгот и аналогичные организации в других странах.
Петербургские ученые-метеорологи XVIII века, разработав инструменты собственной конструкции и детальную программу исследований, первыми в нашей стране начали многолетние систематические наблюдения, заложив тем самым основу отечественной метеослужбы.
Деятельность академии заложила основы для развития исторической науки в России. Исследования Шлецера, Миллера, Байера в этой области до сих пор являются предметом оживленной дискуссии сторонников и противников норманнской теории образования Российского государства.
Важным результатом работы академии явилась деятельность М. В. Ломоносова, основателя первого Российского университета в Москве, ученого, преуспевшего во многих отраслях научных знаний.
Таков был триумфальный итог деятельности Петра и Брюса по созданию Академии наук. При этом необходимо учитывать, что Яков Вилимович при создании академии и в ходе ее работы выступил не только как организатор важнейшего в России учреждения. В своей переписке с учеными академии наук он проявил себя и как ученый-энциклопедист.
В 1727 году двадцатилетним молодым человеком в Петербургскую академию наук приехал работать Леонард Эйлер. Он получил профессуру в академии и в 1732 году вступил в переписку с Брюсом, к тому времени уже жившим в Глинках. Переписка Брюса с Эйлером рисует Якова Вилимовича как ученого, сохранившего на всю жизнь интерес к чистой математике и, как отмечает автор публикации переписки Ю. Х. Копелевич, уже в старости, вдали от государственных дел, внимательно следившего за состоянием математических наук в молодой академии, сумевшего оценить замечательное дарование молодого Эйлера. Брюс обсуждал выдвигаемые Эйлером математические проблемы, завязав с ним научную переписку, которая, однако, очень скоро прервалась из-за болезни и смерти Брюса.