Гражданская война, Советский Туркестан во вражеском кольце. Связи с Москвой нет, не хватает хлеба, оружия, топлива... Среднеазиатские большевики твердо отстаивают дело революции. Ряды бойцов за власть Советов день ото дня растут. В них вливаются и революционно настроенные военнопленные. Среди бойцов-интернационалистов много мадьяр. Сражаясь против врагов Советской республики в России, они тем самым боролись и против врагов трудовой Венгрии. Автор книги не претендует на широкие исторические обобщения. Как участник и свидетель событий, он правдиво описывает суровые бои и походы в горах и пустынях, на живых примерах показывает могучую силу интернационализма. Начав службу в Красной Армии рядовым бойцом, он вырос до командира корпуса. В годы гражданской войны командовал конным дивизионом, большинство бойцов в котором были венгры. Иван Федорович Куц по достоинству оценивает революционную сознательность, боевую доблесть и душевную красоту своих товарищей по оружию. В период Великой Отечественной войны ему довелось в должности заместителя командира 6-го гвардейского кавалерийского корпуса участвовать в боях за освобождение Венгрии.
Содержание:
Держитесь, атаманы! 1
Схватка с эмиром 4
Наша сотня 9
Контрреволюция поднимает голову 11
Зеравшанские тропы 15
На помощь восставшим 17
Конец Бухарского ханства 20
В украинских степях 24
Список иллюстраций 28
Примечания 28
Куц Иван Федорович
Годы в седле
Держитесь, атаманы!
1
Ивахненко, дядька лет сорока, причмокивая толстыми губами, долго вертел в руках полученную от меня бумажку. Привыкший без лишних слов выполнять приказы начальства, заведующий хозяйством самаркандского гарнизона на этот раз не знал, как быть.
"Вам надлежит, - перечитывал вслух бывший унтер, - к трем часам дня двадцать четвертого декабря сего года подготовить для отправки с отрядом Красной гвардии, убывающим в район боевых действий, четыре лучших пароконных повозки с опытными повозочными, а также одного кузнеца и одного слесаря-оружейника. Повозочных и мастеровых желательно назначить из числа выразивших желание поехать добровольно..."
И, уже не глядя в листок, Ивахненко закончил:
- Военный комендант города Самарканда Пендо.
Я не понимал, что же тут смутило старого служаку. Кажется, все сказано ясно: срочно нужны добрые лошади, исправные телеги да шесть обозников.
- А ты вникни, - поднял кверху указательный палец Ивахненко. - Вишь как пишет: "Желательно назначить из числа выразивших желание". Будто не знает, что повозочные и мастеровые у меня военнопленные.
- Ну и что? Революция ж освободила их!
- То-то и оно! Какой же дурак теперь сам на фронт попросится? Как ни верти, а в тылу спокойнее.
Повздыхав над листком, Ивахненко вышел из глинобитной мазанки, именовавшейся канцелярией, поднял железный шкворень и трижды стукнул им о подвешенный у входа вагонный буфер. По этому сигналу из кузницы, оружейной мастерской, конюшен на середину двора высыпали работавшие там люди. Завхоз построил свою разношерстную команду и зачитал полученный приказ.
- Вопросы есть? Нету? Ну так вот: кто хочет подсобить Красной гвардии - до обеда сообщить мне. А сейчас р-раз-зай-дись!
Ивахненко не был уверен, что добровольцы найдутся. Но его опасения не оправдались. Не успели мы вернуться в канцелярию, как туда пришли слесарь-оружейник Танкушич, кузнец Сабо и повозочный Габриш. А чуть попозже еще трое: повозочные Надь, Немеш и Ролич. Судя по тому, что Ивахненко не опешил их записывать и ждал, когда подойдет еще кто-нибудь, я сообразил, что люди это хорошие и завхоз не хотел бы их лишиться.
Но мадьяры, видимо, договорились между собой, кому из них ехать. Поэтому-то и явилось ровно столько, сколько нужно. Ивахненко оставалось только оформить им документы, снабдить всем необходимым для дальней дороги. В приказе коменданта ничего не говорилось об оружии. Но бывалый солдат знал: на войне оно полагалось и обозникам. Венгры получили кавалерийские карабины.
После обеда они собрались возле халупы, в которой располагался завхоз. Их было пятеро. Отсутствовал Танкушич. Он что-то доделывал в мастерской. Повозочный Габриш, рослый красивый брюнет, вызвался сбегать за ним. Я вспомнил, что надо бы прихватить в отряд кое-какой слесарный инструмент, и последовал за Габришем.
Танкушич стоял у окна, проверяя лекалом канал ружейного ствола. Роста был он среднего, худощав, строен. Под прямым тонким носом чернели небольшие усики. Волевое смуглое лицо казалось высеченным из камня. Но вот оружейник обернулся, и карие глаза его ожили, весело заблестели, губы расплылись в улыбке.
Габриш что-то тихо сказал ему по-венгерски. Танкушич согласно кивнул и обратился к начальнику мастерской:
- То приятель мой, - показал он на Габриша, - назначен в отряд. Просит саблю.
- Пусть берет. Только к чему она ему на повозке?
- Я есть мадьярский гусар, - вступил в разговор Габриш. - Без сабли не можно в бой.
Открыли небольшую кладовушку. В углу на брезенте лежала груда трофейного оружия. Габриш долго ковырялся в куче, наконец выбрал увесистую венгерскую шашку. Повертел ею над головой, рубанул по воздуху. Начальник мастерской, из старых фельдфебелей, одобрительно хмыкнул:
- Здоров, чертило! Бери, гусар... В самый раз она тебе.
Габриш, довольный, поспешил в казарму. Оказывается, он уже и портупею припас. Быстро пристегнул к ней клинок, собрал нехитрые пожитки. Постоял перед скрипкой, потом бережно завернул ее в полотенце и сунул в мешок.
Ровно в три, напутствуемый добрыми пожеланиями, наш маленький обоз выкатил за ворота. Заехали на артсклад, погрузили в подводы "цинки" - металлические ящики с патронами. Затем добавили к ним несколько мешков с продовольствием и фуражом.
До станции добрались только к вечеру.
Надо было видеть Габриша, когда он подъехал к платформе! Красная пирожком гусарская шапочка лихо сидела на затылке. Из-под нее выбивались густые черные волосы. Буйные пряди почти скрывали тонкий бледно-розовый шрам, идущий от середины лба через бровь к правой скуле, - память о стычке с казаками в разведке под Бродами в шестнадцатом году. Шрам не портил лица, напротив, придавал ему воинственность. Усы - не очень длинные, холеные, цвета вороньего крыла. Нос - крупный, похожий на перевернутый стручок перца. Широкие плечи туго обтягивала новая защитная гимнастерка русского покроя. За плечами, наискось, карабин. Меж коленей зажата сабля. Медная гарда ее рукоятки ослепительно сверкала в лучах заходящего солнца. Красные кавалерийские брюки "чикчиры" заправлены в черные сапоги с короткими голенищами.
- Никак, воевать собрался? - встретил удалого возницу молоденький красногвардеец Ваня Плеханов, курносый блондин, весь усыпанный веснушками. Не будь у него в руках винтовки, Плеханова можно было бы смело принять за подростка, облачившегося в отцовскую одежку. Все - и черная кожаная куртка, и такие же брюки, и сапоги, и даже фуражка - явно не соответствовало комплекции.
Смерив собеседника ироническим взглядом, Габриш не без гордости ответил:
- Я есть трудовой мадьяр. На бой вместе ехать будем, - и остановил повозку подле группы красногвардейцев.
- Вот это правильно! - поддержал венгра старый деповский рабочий Разумов. - Раз трудовой, значит, наш. Слезай, сынок, со своей коляски, познакомимся.
Габриш привязал вожжи к сиденью, легко спрыгнул на каменистый настил, поздоровался:
- Сервус!
Ему ответили. Старик достал кисет, предложил:
- Попробуй-ка нашего самосаду.
Габриш извлек из кармана огромную трубку с коротким чубуком, всыпал в нее щепоть махорки. Разумов поднес тлеющий фитиль зажигалки.
После первой же глубокой затяжки Габриш поперхнулся. Это вызвало смех среди молодых бойцов.
- Чего ржете? - набросился на них Разумов. - Иш зубы оскалили, будто самим не приходилось слезу пущать. Ить такой крепости курева, почитай, ни у кого нету.
Габриш скоро освоился с разумовским злым табаком. Делая короткие затяжки, он только крякал.
Встретившись взглядом с Танкушичем, который все еще сидел на клади в повозке, Разумов жестом пригласил и его в общую компанию. Тот вмиг спрыгнул и представился по-военному:
- Танкушич, слесарь-оружейник.
- Выходит, тоже свой брат-рабочий, - оживился старик. - А ну-ка кличьте сюда остальных. Со всеми разом и познакомимся.
Чувствуя к себе доброжелательное отношение, венгры охотно откликнулись на зов. Красногвардейцы наперебой протягивали кисеты, зажигалки. При помощи немногих слов и жестов завязалась общая беседа. Кто-то затянул песню. Габриш достал скрипку, заиграл русскую. Молодежь пустилась в пляс. А потом, когда из-под смычка полились звуки чардаша, в центр круга вышли парами Танкушич и Сабо, Надь и Ролич. Положив друг другу на плечи руки, они закружились в задорном танце. Оставшийся без партнера Немеш подскочил к Плеханову. Тот принял приглашение. Но станцевать ему не пришлось: прозвучал сигнал на посадку.
О чем пела труба, понимали еще не все. Вдоль состава пошел помощник командира отряда Иван Пильщиков. У каждого вагона кричал:
- Приступить к погрузке!..
Грузились недолго. Только у артиллеристов случилась заминка. Они никак не могли завести в вагон норовистого коня. Темно-гнедой тяжеловес не слушался.
Понаблюдав за жеребцом со стороны, Габриш решительно направился к упрямцу. Взялся за повод, потрепал по загривку:
- Стой, стой, глупий Мишка.
Позже мы узнали, что так он называл всех коней. Кобыл же именовал Машками.
- Кусочка хлеб надо, - обратился Габриш к красногвардейцам.
Кто-то бросил ему объедок. Ловко поймав его, Габриш стал кормить коня. Потом прогулялся с ним по платформе и наконец решительно повернул к вагону.
Громко застучали по деревянным сходням тяжелые копыта. Дело было сделано. Гнедой занял свое место рядом с двумя такими же гигантами.
- Ну и ну! Прямо-таки укротитель. Спасибо, друг, - восхищенно благодарил Габриша командир батареи Янушевский...
А уже к эшелону хлынули родные и друзья. Им разрешили проститься с отъезжающими.
Венгров не провожал никто. Однако и они не чувствовали себя одиноко в шумной толпе. Красногвардейцы знакомили их со своей родней, делились подарками. Лишь Танкушич загрустил. Но, увидев проходившего мимо Андрея Ярошенко, оживился:
- Андрюша, сервус!
- Здравствуй, Шандор. Я не знал, что ты с нами едешь.
- Я тоже не знал. Потому и не мог заскочить к вам домой попрощаться. Нехорошо получается.
- А это мы сейчас поправим. Пиши записку - сбегаю в депо, тут рядом. Передам батькиным друзьям, мигом доставят.
Когда Андрей вернулся, я подсадил его в теплушку. Спросил:
- Откуда Танкушича знаешь?
- Так он чуть не целый год с батькой на заводе работал. В гости часто захаживал...
Андрей говорил еще что-то, но что именно, понять было трудно. Зычно рявкнул паровоз, ему откликнулся второй. Эшелон мягко тронулся. Медленно поплыли пакгаузы. Потом все быстрее замелькали дома, деревья, телеграфные столбы.
2
24 декабря 1917 года выдался на редкость теплый вечер даже для мягкой туркестанской зимы. Бойцы сгрудились у дверных проемов, подставляя лица встречному ветру. Многие уселись, свесили из вагонов ноги.
Но вот тусклым серебром блеснула внизу лента Зеравшана. Из долины потянуло свежестью. Дверь задвинули. Трепетно замерцала в фонаре свеча. Сразу смолк говор. Кто-то затянул:
Горит свеча в вагоне тускло.
Солдаты все тревожно спят...
Песня знакомая. В войну Самарканд был переполнен солдатами, хотя и находился в глубоком тылу. Обнесенная валами и рвом, с башнями по углам и громадными воротами, высилась в самом центре города старая крепость. В ней размещался батальон 7-го запасного Сибирского стрелкового полка. Там готовились и оттуда отправлялись на германский фронт маршевые роты. Все они пели эту песню.
...Один не спит, в тоске глубокой
Сидит, склонив главу на грудь.
Тоска по родине далекой
Никак не даст ему уснуть.
Защемило в груди. Я приоткрыл тяжелую дверь. Уже совсем стемнело. Натруженно пыхтя, старенькие паровозы вытаскивали наш длинный состав на подъем. По выемке, сделанной в отрогах Зеравшанских высот, летели искры, стлался едкий дым. Поезд шел медленно. Расшатанная колея бросала вагоны из стороны в сторону. Редко, почти в такт протяжной мелодии, стучали на стыках колеса...
Сборы в дорогу были столь спешными, что нам не успели даже толком разъяснить задачу. Сообщили лишь, что едем в сторону Оренбурга. Там захватил власть казачий атаман Дутов, и теперь связь Советского Туркестана с центром России прервана.
- Прибудем в Ташкент и все проясним, - сказал на коротком митинге командир нашего отряда Василий Степанович Гуща...
В Ташкенте перед нами выступил один из местных большевиков - рабочий железнодорожных мастерских. Он обстоятельно рассказал о положении в Туркестане. К концу 1917 года Советская власть прочно утвердилась лишь в крупных городах - Ташкенте, Самарканде и некоторых других. В то же время Фергана стала центром контрреволюционных сил. Туда стекались белогвардейское офицерье, главари реакционных мусульманских партий - Улемы и Шуро-Исламии. В конце ноября в Коканде образовалось буржуазно-националистическое правительство. Оно выступило за "автономию". Конечно, автономия имелась в виду такая, где власть принадлежала бы не трудящимся, а национальной буржуазии, феодалам и реакционному духовенству. Кокандские "автономисты" по отношению к Советской власти были настроены враждебно, но открыто бороться с нею пока не решались. Бухарское и Хивинское ханства, разделившие Советский Туркестан надвое, также не имели достаточной военной силы. В Семиреченокой области верховодили русские колонизаторы и зажиточные казаки. Серьезной угрозой являлись и английские войска, находившиеся в Персии. Они искали только предлога для вооруженной интервенции в Среднюю Азию. Стоило Дутову развить свой успех под Оренбургом, как все эти темные силы пришли бы в движение. Дутова надо было разбить как можно скорее. Вот мы и спешили на помощь красногвардейским отрядам, которые готовились ударить по казачьему атаману со стороны Самары...
За Арысью начались морозы. Задымили в теплушках печи-буржуйки. Возле них и коротали время. Кто латал поистрепавшееся обмундирование, кто возился с винтовкой, кто читал. Вечерами слушали бывалых солдат. Лучшим рассказчиком считался Федоров, кавалер трех "Георгиев". Он знал множество фронтовых историй, из которых следовало, что на войне одной храбрости мало. Нужны еще и сноровка, и хитрость. Чувствовалось, рассказывал не для того, чтобы похвалиться, а учил нас, необстрелянных.
В разговор часто вступал Габриш. Никак не мог примириться с тем, что в стычке с казаками был ранен и пленен. Венгр горячился, доказывал, что это произошло случайно. И приведись-де встретиться с противником сейчас, он себя покажет. Для того и шашку взял.
Танкушич, хоть и владел русским языком лучше других своих соотечественников, говорил мало, больше работал - ремонтировал оружие.
Как-то в теплушку притащили видавший виды станковый пулемет "максим". Его прихватили в Ташкенте. Попробовали - не стреляет. Решили: пусть стоит на открытой платформе для устрашения. А когда узнали, что в эшелоне есть слесарь-оружейник, доставили к нему. Танкушич расстелил брезент, вынул инструмент, начал искать поломку. К нему присоединился Сабо. Когда понадобилось сварить лопнувшую боевую пружину, Сабо на остановке перебежал в вагон артиллеристов - у них имелась походная кузница. Через перегон вернулся, показал деталь Танкушичу. Тот удовлетворенно мотнул головой, подправил напильником и поставил на место.
На степном полустанке командир отряда Василий Степанович Гуща прошел к паровозам. У нашей теплушки задержался, спросил Плеханова:
- Как чувствуют себя венгерские товарищи? Не обижаете их?
- Что вы! Нас теперь водой не разольешь! Смотрите, какую штучку Танкушич отладил.
Гуща заглянул в вагон и, увидев тупое рыльце пулемета, шутливо отпрянул.
Плеханов довольно заулыбался.
- Вещь нужная, - посерьезнев, заметил Гуща. - А ну-ка давайте ее сюда, товарищ Танкушич. Стоять нам здесь минут сорок. Вот и посмотрим, какой вы есть мастер.
Не раз на таких вот безлюдных полустанках Василий Степанович устраивал занятия. Мы учились ползать, окапываться, подниматься в атаку и, конечно, стрелять.
Тактика определялась тогда характером "эшелонной войны". Боевые действия в Туркестане велись обычно в узкой полосе вдоль железной дороги, лишь изредка захватывая близлежащие города и кишлаки. Поезд был и жильем для отряда, и транспортным средством, и тыловой базой, и лазаретом. Открытую платформу, окаймленную тюками прессованного хлопка, с пушкой, двумя-тремя пулеметами мы называли бронепоездом. А такую же платформу, но без орудия - разведывательной летучкой.
Эшелон чаще всего тянули два паровоза. Если путь был опасен, передний локомотив с платформой-крепостью уходил вперед, выполняя роль авангарда. Второй же на некотором удалении тащил следом все остальное.
При встрече с противником главные силы отряда подтягивались и разворачивались по обе стороны железнодорожного полотна. В бой вступали все - от командира до повара. Врачи, фельдшеры, санитары тоже были вооружены и в трудные минуты становились бойцами.
Вот в такой обстановке и учил нас действовать Гуща.
На этот раз командир ограничился стрельбой из отремонтированного Танкушичем "максима". Сабо выкатил его на пригорок, вставил ленту. Гуща показал на пачку щитов, серевшую возле телеграфного столба:
- Очередь десйть патронов. Огонь!
Сабо прицелился, нажал на гашетки. Снежные султанчики взметнулись у самого штабеля. Недолет. Сабо сделал поправку, и пули легли точно в цель.
Гуща, довольный, что в отряде неожиданно оказался еще один "максим", крепко пожал руку Танкушичу. Потом обернулся к Сабо:
- Назначаю вас начальником пулемета. Помощников подберите сами.
"Максим" пока остался в нашем вагоне. Научиться владеть им желали многие. И Сабо никому не отказывал в помощи. Серьезных стычек с белоказаками не было почти до самого Оренбурга. Заставы, которые они оставляли на станциях, рассеивала наша артиллерия.
На одной из станций удалось захватить трофеи - десятка два строевых лошадей. Появилась возможность создать при отряде команду конных разведчиков. В нее вошли бывший драгунский унтер-офицер Пархоменко, старые кавалеристы Дыгус, Жидяев, природные джигиты Азимбеков, Джурабаев, Ашуров, Кахаров, Хабибулаев. Попросились туда и венгры. Лишь Сабо предпочел остаться пулеметчиком.