Я тоже получил коня. Но обращаться с ним не умел. Сказать по правде, даже побаивался его. К таким по распоряжению Гущи прикреплялись "наставники". Я попал под опеку Федорова.
Уже на подступах к Оренбургу командир отряда приказал "всем, кто верхи", обойти белоказаков, которые завалили шпалами полотно дороги, и налететь на них с фланга и тыла. Но маневр почему-то не удался. Пришлось лошадей оставить в балке и вести бой в пешем строю. К счастью, подоспела наша "бронеплощадка". Несколькими шрапнельными выстрелами она сбила противника с его позиций.
Гуща отругал Пархоменко за неумелые действия и особенно за то, что мы не захватили "языка".
Эшелон медленно двинулся к городу, ежеминутно рискуя напороться на засаду. Однако все обошлось благополучно. Местные рабочие-железнодорожники сумели овладеть станцией Оренбург. Это облегчило задачу красногвардейских отрядов, наступавших со стороны Самары. 21 января 1918 года при поддержке подразделений, прибывших из Туркестана, они разбили белоказаков. "Оренбургская пробка" была ликвидирована.
Но полностью уничтожить дутовскую банду не удалось. У нас тогда недоставало сил гоняться за ней по бескрайним степным просторам. К тому же из Ташкента пришел приказ: немедленно возвращаться назад.
3
Январские холода. Метель. Злой ветер. Навстречу эшелону полз невнятный слушок: "Идут с фронта... Скоро Советам крышка..."
Кто именно идет, узнали только в Ташкенте. Перед красногвардейцами выступил председатель Совнаркома Туркестана Федор Иванович Колесов. Он сообщил, что домой возвращается семнадцать эшелонов с казаками, теми самыми, что во время мировой войны под командой генерала Баратова ходили завоевывать под "белого царя" Ближний Восток.
- Советская власть, - разъяснял Колесов, - проводит демобилизацию старой царской армии. Но казаки под влиянием агитации реакционного офицерства отказывались сдать оружие. Выходит, надо разоружить их силой.
От Федора Ивановича мы узнали, что головные составы баратовцев уже миновали Ашхабад, Мерв и подошли к Чарджую. Отсюда почти до Катта-Кургана железная дорога проходила по территории Бухарского ханства. Здесь нечего и пытаться что-либо предпринять: эмир не потерпит действий против войск Баратова. Значит, вся надежда на Самарканд. В Самарканде крепкая организация большевиков, сравнительно многочисленный пролетариат. Еще до Октябрьского переворота на сторону большевиков перешла дислоцировавшаяся там артиллерийская рота. В ее распоряжении четырехдюймовые пушки, большой запас снарядов. Правительство Советского Туркестана спешно стягивало к Самарканду красногвардейские отряды...
На рассвете мы прибыли на станцию Ломакино. Я и Танкушич вышли из вагона. Мимо проходил обер-кондуктор.
- В Джизаке скоро будем?
- Через час.
Трижды звякнул колокол. Мы вскочили в теплушку, задвинули дверь. Поезд тронулся.
Зыбкий язычок свечи освещал лишь середину вагона. Здесь сгрудились бойцы. Многие зябко поеживались.
- Иван, что такой скучный? Домой ведь едем, - попытался расшевелить взгрустнувшего Плеханова Саид Кахаров.
- А чему радоваться? - буркнул Пархоменко. - В Самарканде небось уже казаки.
- Не пугай, пусть они нас боятся! - раздался с нар задорный голос Миши Шишкина. - Артиллерия, которая в самаркандской крепости, с одной стороны ударит, а мы нажмем с другой...
В разговор включались все новые и новые бойцы. Каждый высказывал что-то свое. Однако истинной обстановки в Самарканде никто не знал.
Лишь в Джизаке стало известно, что там уже казаки, а крепость объявила нейтралитет.
От Джизака до Самарканда - рукой подать. Здесь железная дорога уползала в узкий проход между горными хребтами - Туркестанским и Нура-Тау, - носящий название "Тамерлановы ворота". Паровозники работали изо всех сил, стараясь набрать скорость и с ходу преодолеть длинный подъем. Мокрый снег, шедший всю ночь, наконец прекратился. Редел, поднимаясь, туман. По обе стороны пути стеной высились обрывистые склоны желтокаменных хребтов. На скале справа мелькнул силуэт огромного двуглавого орла.
Подумалось: "Вот уж год, как свергли царя, а следы его то и дело встречаются на пути. Но недолго тебе, чугунное чудище, мозолить глаза людям. Скоро совершишь ты, стервятина, свой последний полет..."
Впереди тревожно загудели паровозы. Лязгнули буфера. Поезд остановился, образовав гигантскую дугу. Перед ним замаячили вооруженные люди. Один размахивал красным сигнальным флажком. Как выяснилось, состав подошел к тому месту, где нам надлежало занять позицию.
Председатель Туркестанского совнаркома Ф. И. Колесов, лично возглавивший наш и ташкентский отряды, принял решение закупорить горловину, через которую казаки должны пробиваться на Ташкент и Фергану.
В тот же день через дымящийся Зеравшан переплыл самаркандский большевик, узбек по национальности. Он доставил важные сведения: к казакам присоединились еще один полк, две отдельные сотни и артиллерийская батарея. Их привел из Хивы полковник Зайцев.
Имя Зайцева было широко известно в Туркестане. После Февральской революции Керенский назначил его комиссаром Временного правительства в Хиве. После Октября ему было приказано демобилизовать войска, находившиеся под его началом. Но Зайцев не подчинился и повел их в Чарджуй на соединение с баратовцами. Полковник пришелся по душе офицерской молодежи. Его избрали "командующим". Новоявленный Бонапарт развил кипучую деятельность, чтобы склонить казаков к открытой борьбе против Советской власти в Туркестане. Но фронтовикам осточертела война, они рвались домой и жадно присматривались к росткам новой жизни. С каждым днем углублялась трещина, которая отделяла казачьи верхи от бедняцкой и середняцкой массы...
Колесов приказал Гуще выслать в Самарканд конную разведку, чтобы уточнить обстановку, а главное - связаться с крепостью, узнать причину ее странного нейтралитета. В тыл врага направились две небольшие группы. В первой - Кахаров, Джурабаев и за старшего Танкушич. Во второй - Асадов и Надь во главе с Федоровым. Разведчиков переодели в узбекские халаты, лошадей заседлали "по-туземному". В Самарканде предстоял базарный день, и разведчики легко могли сойти за жителей кишлака, едущих в город за покупками. Документов, удостоверяющих личность, коренное население Туркестана не имело. Смуглые и усатые венгры почти не отличались от узбеков. Опасались, правда, насчет Федорова. Но тот заверил, что сумеет выкрутиться.
В ночь на 14 февраля они благополучно вернулись.
Танкушич сообщил, что солдаты 7-го Сибирского полка на стороне Советской власти и готовы поддержать красногвардейцев. Они были сбиты с толку своими бывшими офицерами, поддались их уговорам и согласились пропустить казаков. Но вчера вечером в крепости был митинг. На нем выступил руководитель самаркандских большевиков Степан Чечевичкин, разъяснил, почему казаков надо разоружить.
- Если мы этого не сделаем, - сказал Чечевичкин, - то их используют в своих темных целях силы контрреволюции.
Последовало решение: нейтралитет отменить, выполнять приказы правительства Советского Туркестана.
Подпольная городская партийная организация активно работала и в зайцевском войске. Тот же Чечевичкин, Стефанюк, Галимханов и многие другие большевики смело проникали к казакам и агитировали их за разоружение, разоблачали коварство их атаманов. И результаты уже сказывались: многие рядовые казаки открыто заявляли, что драться с красногвардейцами не будут. Участились случаи убийства офицеров...
Федоров подтвердил сведения Танкушича и добавил, что 7-й Сибирский полк выставил охранение, выслал по городу свои патрули, поддерживает связь с рабочими-железнодорожниками.
Ф. И. Колесов решил форсировать события. Мы снова погрузились в эшелон и двинулись к Самарканду. Рано утром подошли к станции Ростовцево. Там под парами стояли поезда врага.
Отряд ташкентцев высыпал из вагонов и залег по обе стороны дороги. На него двинулись белоказачьи цепи. Захлопали пушки, затарахтели пулеметы, сухо затрещали винтовочные залпы.
Силы были примерно равны, бой грозил затянуться. Тогда вопреки привычной тактике вперед вырвалась наша "бронеплощадка". Она рассеяла неприятельские цепи и, не сбавляя хода, влетела на станцию Ростовцево. Находившиеся там вражеские составы спешно укатили в Самарканд.
Когда из Ташкента подошли еще два отряда, мы двинулись дальше. Но воевать больше не пришлось. Видя, что дело принимает серьезный оборот, казаки начали сдаваться. Они сами расправлялись с теми, кто пытался утаить оружие, провоцировали беспорядки.
Станичникам мы оставили их личных коней и снаряжение. И без того нам достались огромные трофеи - несколько пушек и десятки пулеметов, много винтовок, снарядов и патронов, артиллерийские и офицерские лошади, повозки. Все это очень пригодилось, когда Туркестан оказался надолго отрезанным от промышленных районов страны.
Часть казачьей голытьбы выразила желание служить в войсках Советского Туркестана. Офицеры подались кто в Бухару к эмиру, кто в Оренбургские степи к атаману Дутову.
Полковник Зайцев пытался бежать в Закаспий. Но в Ашхабаде был опознан и арестован. Следствие по его делу раскрыло, что он находился в связи с Дутовым, туркменской белой гвардией, правительством контрреволюционной "Кокандской автономии", бухарским эмиром. Зайцев действовал и как платный агент иностранного империализма.
На суде Зайцев признал себя во всем виновным. ЦИК Туркестана счел возможным смягчить приговор: расстрел был заменен десятью годами заключения. За эту гуманность позднее пришлось расплачиваться кровью. Зайцев не раскаялся. Он бежал из тюрьмы и немало навредил нам, организуя заговоры и басмаческие налеты.
4
17 февраля 1918 года наш отряд двинулся из Самарканда в Ферганскую долину, чтобы помочь трудящимся этой области в ликвидации скопившихся там контрреволюционных сил.
В Ургенчи, неподалеку от Коканда, эшелон застрял. Мы прикрывали работу восстановителей на разрушенном врагом участке пути. А еще на перегон впереди, у станции Пап, находилась наша караульная команда. Она охраняла железнодорожный мост через Сыр-Дарью. Туда же В. С. Гуща направил и взвод конных разведчиков под командой Танкушича.
Выступили мы вечером. В долине, как в трубе, гудел холодный ветер. Дождь то моросил лениво, то вдруг принимался щедро поливать и без того разбухшую землю. Кони скользили по грязи, спотыкались. Только на рассвете, когда до места назначения оставалось не более десяти верст, потоки воды, хлеставшие сверху, внезапно иссякли и выглянуло солнышко. Воздух стал таким прозрачным, что далекие горы казались совсем рядом: переправься через Сыр-Дарью - и вот они.
Местность была безлюдной. Никого на дорогах, ни души на полях, пусто на улицах кишлаков. Мы догадывались, что людей удерживала под крышами отнюдь не слякоть на дорогах. От проводника узнали, что местное население настроено против "автономистов", но оно еще не знает, как поведут себя красногвардейцы. Потому, видно, и считает за лучшее не попадаться на глаза ни тем ни другим.
В небольшом селении сделали привал. Надо было накормить лошадей. Проголодались и люди.
Продукты для нас и ячмень для лошадей собрал по дворам аксакал - сельский староста. Жена и дочь его сварили густую похлебку-шурпу, вскипятили чай. После сытной еды кое-кто начал клевать носом. И вдруг команда:
- По коням!
Подождав, пока все соберутся на середине двора, Танкушич объявил:
- Замечен разъезд противника. Направляется сюда. Впереди трое дозорных. Их пропустить. Остальных атакуем в конном строю.
Три вражеских всадника беспечно протрусили мимо нас, не обнаружив засады. Когда они удалились на почтительное расстояние, мы выехали за ворота, развернулись и понеслись навстречу "автономистам". Те, видно, не ожидали нападения. Сгрудившись, потоптались на месте, потом пустились наутек.
Федоров повел наше звено левее дороги. Выгон и клеверные поля, не столь вязкие, как проселок, позволяли скакать карьером. Заметив, что их обходят, неприятельские конники свернули вправо, но там была пашня. Габриш на своем сильном и резвом жеребце первым настиг рослого "автономиста". Блеснул клинок. Уверенный в силе и точности удара, венгр даже не оглянулся, а устремился к очередной жертве. Ею был, по-видимому, офицер, потому что на выручку ему бросилось сразу четверо. В свою очередь Кахаров и Асадов поспешили на помощь Габришу. Кахаров, не научившийся еще действовать клинком, наскочил на противника сбоку и размозжил ему череп прикладом винтовки. Однако и сам вылетел из седла.
Габриш, ранив пытавшегося преградить ему дорогу кавалериста, продолжал преследовать офицера. Тот безуспешно отстреливался из маузера. Но когда венгр уже занес саблю для удара, пуля угодила-таки в плечо ему. Габриша бережно сняли с коня, перевязали.
А тем временем Федоров настиг лошадь с вьюком. Вьюковожатый, видя бесполезность сопротивления, бросил винтовку.
Двух неприятельских конников срубил Танкушич. Третьего из винтовки свалил Шишкин. Еще одного сразил Пархоменко.
Но и у нас были потери. Мы лишились Ашурова. Он по приказанию Федорова тащил за собой отбитую у противника вьючную лошадь. Кладь начала сползать. Ашуров решил поправить ковровые переметные сумы. Пока возился с веревками, отстал. Из кишлака выскочили трое конных. Это был тот самый дозор, который мы пропустили.
Ашуров не растерялся. Вскинув винтовку, выстрелил раз, другой. В кого-то попал, но и сам получил пулю в живот. Скорчился от нестерпимой боли, упал.
Мы поспешили на выстрелы. Ашуров еле дышал. В животе зияла огромная рваная рана. Специально надпиленная пуля разворотила внутренности и застряла в позвоночнике. Ашурова перевязали, но везти не решились. Вскоре он умер.
Осмотрели вьюк, из-за которого погиб наш боевой товарищ. Там оказался динамит. Сомнений не оставалось: "автономисты" собирались взорвать мост. Это подтвердили и пленные.
На станцию Пап мы прибыли, когда там уже собрался весь наш отряд.
Бойцы высыпали из вагонов. Нас поздравляли с победой, с интересом рассматривали трофеи и пленных.
Выслушав подробный доклад Танкушича, командир и комиссар отряда объявили разведчикам благодарность.
Раненого Габриша хотели той же ночью отправить с попутным поездом в ташкентский госпиталь. Но венгр наотрез отказался. Заявил, что рана пустяковая, кость цела, быстро заживет. Его оставили в отрядном лазарете...
А "Кокандская автономия" трещала по всем швам. Ее "премьер" Чокаев и "главком" полковник Чанышев предпочитали не ввязываться в крупные бои с красногвардейскими отрядами. Тогда наиболее реакционные элементы, добивавшиеся решительных действий, организовали "правительственный переворот". У власти стал некий Иргаш, вожак крупной разбойничьей банды, в прошлом уголовный преступник, бежавший с царской каторги. За спиной Иргаша стояла Улема - самая мрачная из мусульманских партий. Улемисты ставили целью возврат к феодальному средневековью. Иргаша пытались объявить ханом, но из этого ничего не вышло.
Разбитые под Кокандом, банды Иргаша метались по Ферганской долине. С помощью сельских пролетариев красногвардейские отряды постепенно вылавливали их. Немногие из уцелевших главарей "Кокандской автономии" либо бежали в Бухару, либо ушли в подполье.
Полковника Чанышева удалось схватить. Он попытался бежать из-под стражи и был убит.
Схватка с эмиром
1
К обеду 27 февраля наш отряд возвратился из Ферганской долины в Самарканд. Эшелон загнали на запасный путь. Паровозы ушли в депо. Теплушки опустели. Лишь на орудийных и пулеметных платформах маячили фигуры часовых.
Передышка...
Меня отпустили домой с ночевкой. Торопливо шагаю по перрону. Вдруг слышу:
- Куц, постой-ка!
Это телеграфист Носков. Он протягивает через решетку окна листок, поясняет:
- Звонили из обкома. Чечевичкин велел разыскать тебя и передать, чтоб завтра в десять был у него.
- Зачем, не сказал?
- Совещание какое-то... Похоже, опять каша заваривается. Мы тут вчера отряд Морозова под Старую Бухару проводили воевать с эмиром. Вас тоже небось туда пошлют.
- Вряд ли. Гуща сказал, пока остаемся в Самарканде. Ну, бывай, спешу.
Живу я в центре города, и шагать мне от станции верст семь. На ходу размышляю, зачем мог понадобиться в обкоме. Скорее всего, опять протокол вести. Чечевичкин мне доверяет, хоть я пока беспартийный. Знакомы мы с ним давно, и я зову его попросту дядей Степой.
Дома, конечно, радость. Усаживают, как гостя. Отец и особенно младший брат Виктор донимают расспросами о боях с "автономистами". У матери же одна думка, надолго ли сынок вернулся.
Не без гордости сообщаю о вызове в областной комитет партии. Возможно, мол, дядя Степа поручит что-нибудь важное.
- Ты рассказал бы хоть толком об этом Чечевичкине, - просит мать, - а то в городе болтают, этот "дядя" - из уголовников.
- Брось, мать, буржуйские сплетни разносить! - сердится отец. - Товарищ Чечевичкин потому и был под надзором полиции, что большевик он. Так, Ваня?
- Угу, - мычу я и начинаю припоминать, как познакомился с Чечевичкиным.
Случилось это осенью 1916 года. По распоряжению генерал-губернатора Куропаткина коренное население, прежде не отбывавшее воинской повинности, начали тогда мобилизовывать на тыловые работы. Местная администрация чинила произвол, за деньги освобождала от мобилизации сынков богатеев, а из семей бедноты брала даже единственного кормильца. Это вызвало массовые волнения почти по всему Туркестану. В Джизаке были убиты уездный начальник и его переводчик - оба отъявленные взяточники. Против "бунтовщиков" бросили войска. Повстанцы оказали сопротивление, разрушили участок железной дороги и линию связи.
Я был в то время младшим механиком самаркандской почтово-телеграфной конторы. Там же служил и Чечевичкин. Нас послали под Джизак восстанавливать разрушенное.
Ремонтом путей наряду с рабочими занимались и военнопленные. Дорогу, а заодно и их охраняла казачья сотня. Командовал казаками есаул. Его палатка была неподалеку от нашей. Погода в то время стояла сырая, ветреная. Старого есаула мучил ревматизм. Он ходил мрачнее тучи и по малейшему поводу буквально закипал от ярости. И вот в одну из промозглых ночей я вдруг проснулся и сквозь шум дождя и завывание ветра услышал его сиплый простуженный голос.
- К черту! Завтра же с утра увожу сотню к мосту. Там кишлак. Поселюсь в доме знакомого бая. Казаки разместятся в кибитках. Никто не тронет этих железнодорожников, чего их охранять.
Кто-то спросил:
- А как же инженеры?..
- Ничего с ними не сделается. Среди них тоже сволочь всякая есть. Один Чечевичкин чего стоит. Недаром же так опекает его самаркандский пристав. Нарочного прислал с пакетом: приглядывай, мол, за ним.
- А с пленными как же?..