По обычаю новорожденных отдавали гувернантке Детей Франции, на этот раз небезызвестной госпоже де Гемене, в покоях у которой королева так часто играла в фараон. Эта женщина не отличалась особой добродетелью и не славилась безупречной репутацией, тем не менее пришла на смену госпоже де Марзан. Она была второй в многочисленной свите маленькой принцессы. При всем желании сократить ее, она все же насчитывала 24 человека! Мария-Антуанетта хотела, чтобы дочь ее, как и все французские принцессы, воспитывалась без особых затей. Людовик XVI не возражал. Так, было решено не выступать с речью во время торжественного представления ребенка высокопоставленным лицам государства и послам. Снова, в который раз, был нарушен закон святого Этикета: "Я не приемлю никаких законов этикета, когда речь идет о воспитании моего ребенка […], нынешняя мода, стремления к крестьянской свободе и развязности мне совершенно не нравятся, я не вижу в ней никаких достоинств, наоборот, одни лишь недостатки. Я вовсе не имею в виду, что надо вскармливать в ребенке надменность и гордыню, но необходимо приучать с детства к приемам и аудиенциям, чтобы предотвратить, как я называю, неизбежные неприличия, когда без знания этикета государь ничем не отличается от своих подданных. Я считаю, что это главное в воспитании, особенно в воспитании француза, представителя народа, где легкомыслие и ветреность являются национальной чертой характера", - ворчала императрица. Однако к ее мнению мало прислушивались.
Через шесть недель после рождения наследницы королевская семья направилась в Нотр-Дам, в церковь Св. Женевьевы, для церемонии крещения, за которой последовали многочисленные празднества. Было решено, что король и королева прибудут в Париж 8 февраля, чтобы отпраздновать рождение дочери так же пышно, как если бы это был сын. По этому случаю в соборе в присутствии Людовика XVI и Марии-Антуанетты должны состояться бракосочетания более ста девушек, каждая удостоенная этой чести получала 500 ливров приданого. Королева также собиралась оплачивать кормилиц детям, которые родятся в этих браках. По поводу народного ликования на каждого участника планировали израсходовать по 15 000 ливров.
Мерси отмечал по поводу праздника, что "общественное поведение было не совсем таким, каким его ожидали, возгласы "Да здравствует король!" звучали крайне редко, а Марию-Антуанетту встретили вообще в леденящей тишине. Толпы зевак собирались скорее из любопытства, чем для выражения любви и восхищения", - он вынужден был это признать. Холодность народа
скорее вызвана дороговизной хлеба, что влекло критику и неприязнь со стороны обывателей, но, по мнению посла, постоянные развлечения королевы и ее отстраненность от народа, наконец, принесли свои плоды. "Пришло время королеве узнать и убедиться, что парижане, как, впрочем, и все французы, ее не любили. Я не вижу, чтобы мнение народа изменило ее взгляды на жизнь, она презирала народные чувства", - писал послу аббат Вери, который никогда не скрывал своих мыслей.
Молва приписывала королеве любовную интригу с герцогом де Кони, но это было не совсем так. Королева испытала в первый раз сладкое чувство любви вовсе не к одному из своих французских придворных. Предметом ее страсти был граф Ферзен, которого она встретила на балу в Опере. В августе прошлого года он вернулся во Францию. Веселая и фривольная жизнь при дворе Густава III порядком ему поднадоела. Красивый 23-летний юноша, сорвавший блистательный успех, находился в состоянии меланхолии, которую легко можно было принять за холодность. В нем не было ни французского задора, ни немецкой тяжеловесности, ни английской изюминки. Загадочность натуры будоражила души и сердца многих женщин. Прирожденный распутник, испытывал ли он угрызения совести? Вряд ли! И зачастую бывал втянут сразу в несколько любовных интриг. В 1778 году Ферзен оборвал все любовные связи. Он подумывал о женитьбе, как и всякий молодой дворянин, желающий преуспеть в жизни. Его не интересовала сама женщина, его будущая супруга, лишь бы она была богата и происходила из знатного рода. В этом плане у Ферзена напрочь отсутствовал какой-либо налет романтики и возвышенности. Типичный представитель аристократии своего времени. Его только что отвергла одна молодая особа, богатая английская наследница с большим приданым, у которой не возникло желания покидать своих родителей. Самолюбие его было, разумеется, ущемлено, и он просил своего отца отпустить его "либо в Париж, работать под началом Креуца, либо на войну. И последнее было предпочтительнее, - добавил он. […] - Я хочу иметь возможность послужить родине. Служить ей- это все, чего я желал, но для этого нужно было приобрести некоторые знания". Ферзен грезил о походах и битвах, он мечтал участвовать в какой-нибудь военной кампании.
Приехав в Париж, он "тут же отправился ко двору, чтобы быть представленным королевской семье. Королева, действительно очаровательная, сказала, увидев меня: "Ах, старый знакомый!". Мужская половина королевской семьи не произнесла ни слова", - писал он отцу 26 августа 1778 года. Мария-Антуанетта никогда не забывала этого очаровательного шведа, с которым она познакомилась на маскараде в Опере, и он несколько раз приходил к ней в Версаль, еще до смерти Людовика XV. В то лето 1778 года Ферзен вновь вернулся к своей счастливой парижской жизни. Граф Креуц, шведский посол, ввел его в самые престижные и знаменитые салоны Парижа. Его положение для Версаля было скромным, даже слишком скромным, по мнению королевы. "Королева, самая милая и любезная из всех, кого я когда-либо знал, была так добра ко мне. Она несколько раз спрашивала Креуца, почему я не прихожу в Версаль на воскресную игру, и узнав, что однажды я приходил, но мест уже не было, даже извинилась передо мной". При французском дворе иностранному молодому дворянину обычно не оказывали такого почтения.
Приехав в Париж в начале октября после недолгого отсутствия, он снова вернулся в Версаль. "Королева по-прежнему обращается со мной очень любезно, - писал он своему отцу 19 ноября. - Я часто прихожу к ней на игру, и каждый раз она говорит мне несколько теплых слов. Когда ей рассказали о моей военной форме, она изъявила желание увидеть меня в этом костюме, и в среду пригласила не ко двору, как обычно, а к себе лично. Это сама любезность". Ферзен произвел настоящий фурор белой туникой, голубым камзолом, роскошными замшевыми штанами с шелковыми оборками внизу, золотым поясом и шпагой с золотым эфесом - костюм весьма оригинальный и совершенно необычный для французов. "Весь Версаль только и говорил о графе Ферзене, он пришел в национальном шведском костюме, который королева, как мне говорили, рассматривала самым внимательным образом", - писал будущий архиепископ Линдблом, который лично не знал графа, но тоже находился в это время при дворе. Граф де Сен-Прист упоминал в своих Мемуарах об этом знаменитом эпизоде: "Все самое блестящее и роскошное впитывало сердце этой кокетки [королевы], и, по словам многих очевидцев, граф Ферзен, швед, полностью захватил сердце королевы. Королева […] была просто сражена его красотой. Это действительно заметная личность. Высокий, стройный, прекрасно сложен, с глубоким и мягким взглядом, он на самом деле способен произвести впечатление на женщину, которая сама искала ярких потрясений". Свидетельства графа становятся особенно ценными, когда мы узнаем, что его собственная жена впоследствии станет любовницей Фрезена.
Король, казалось, не замечал симпатии королевы к молодому шведу. К тому же королева не испытывала ни малейшего желания возобновлять супружеские отношения с Людовиком, которые она прервала на втором месяце беременности. После родов королева заявила мужу, что не имеет намерений в скором времени вновь повторить это состояние. Король не настаивал, к тому же не испытывал особой потребности. Итак, Людовик XVI снова уступил жене. Мерси и Вермон, по обыкновению, должны были образумить королеву и напомнили ей, что произошло с покойной королевой, когда она отказалась принять Людовика XV как своего супруга. Но Мария-Антуанетта не верила, что се муж способен на измену, и не ошибалась. Они продолжали жить отдельно. Несмотря на Мерси, Вермона, Марию-Терезию, которая метала громы и молнии, требуя наследника.
Слухи и наблюдения зашли уже достаточно далеко, и графу Ферзеиу пришлось принять абсолютно правильное решение уехать в Америку. Удалившись от Версаля он, безусловно, избегал многих опасностей, но, очевидно, в его возрасте нужно иметь огромную сдержанность и мудрость, чтобы не поддаться какому-то соблазну. Королева не могла отвести от него взгляда в последние дни; в глазах у нее стояли слезы. Когда стало известно об отъезде графа, все фавориты были просто счастливы. Герцогиня де Фицджеймс сказала ему: "Что! Месье, вы так покидаете вашу победу?" - "Если бы я завоевал хотя бы одну, я бы не покинул ее никогда, - ответил он. - Я уезжаю свободным и, к несчастью, не оставляя сожалений. Ваше Величество, может быть, найдет этот ответ слишком благоразумным и осторожным с высоты своего возраста". В своих Мемуарах сэр Ричард Барингтон вспоминает эти душевные муки Марии-Антуанетты, выражавшиеся, когда она пела арию Дидоны: "Глаза королевы были полны слез, голос дрожал и передавал все муки ее сердца. Нежное и очаровательное лицо краснело, когда она смотрела на Ферзена, который также был подавлен чувством, которое заставило его совершить этот поступок. Бледный, опустив глаза, не произнося ни слова, он слушал арию, слова которой заставляли сердце учащенно биться. Те, кто видел их в эту минуту, не могли больше сомневаться в природе нежного чувства". Однако каким бы оно ни было, Ферзен уехал в Гавр.
Едва он успел покинуть Париж, как Мария-Антуанетта серьезно заболела. Тридцать первого марта у нее обнаружили корь. Горло воспалилось, она тяжело дышала, язык и рот были покрыты сыпью. Сомнений в диагнозе врачей не было. Как только она узнала, чем больна, тут же потребовала, "чтобы короля не пускали к ней в комнату", - утверждал Мерси. Людовик XVI строго соблюдал требования своей жены, в который раз он уступил ее капризу. При дворе еще никогда не ходило столько слухов. По утрам четверо фаворитов приходили к королеве, они выполняли все ее желания и весь день занимались только одним - ее развлечением. Ради этого они могли не спать ночами. Понадобились внушительные угрозы Мерси, Вермона и даже доктора Лассона, чтобы прекратить подобное безрассудство. Эти господа добились того, что фавориты покидали комнату королевы в одиннадцать часов. Мадам де Полиньяк, из-за провала некоторых интриг, была лишена милости королевы. Однако волей-неволей Марии-Антуанетте приходилось иногда принимать эту даму, которую она больше не любила, та, впрочем, отвечала ей тем же.
Болезнь Марии-Антуанетты постепенно отступала, и она решила продолжить выздоровление в Трианоне, куда переехала 12 апреля. Перед поездкой она говорила с мужем с высоты своего балкона, под предлогом того, что риск заражения был еще велик (известно, что корь заразна в течение трех недель). Со своей немногочисленной свитой, которая насчитывала четырех дворян, перенесших корь, она вела относительно спокойную жизнь: "Тихие незатейливые праздники в прекрасных местах в прекрасное время года, поездки на двуколке и прогулки по воде, ни интриг, ни дел, ни азартных игр; лишь величественное спокойствие царило здесь, что очень удивляло Версаль", - вспоминал граф Эстерхази. Мария-Антуанетта решила продлить свое пребывание в этом раю. Граф Прованский приезжал к ним обедать, но король по-прежнему оставался в Версале. Монарх выполнял просьбы королевы, "чувствуя безразличие к тому, что происходило в Трианоне". Все считали, что он был оскорблен своей собственной женой. Королева вернулась во дворец и заставила себя вновь стать любезной со своим супругом лишь после долгих уговоров Мерси, который напомнил ей о том, как долго они "трудились, чтобы завоевать доверие короля". Она снова вернулась к супружеской жизни, которую находила немного пикантной из-за угрозы, нависшей над ней. Тем не менее она хотела убедиться, что по-прежнему имеет влияние на слабого мужа, которого не могла любить, но которым могла управлять. От этих нежных отношений она получала то, что хотела. Он говорил ей, что любит ее всем сердцем и не может осуждать; он никогда не испытывал ни привязанности, ни любви ни к одной женщине кроме нее.
Несколько недель Мария-Антуанетта должна была выполнять свой долг, принимать участие в развлечениях мужа. Она ездила с ним на охоту, сопровождала его в Сен-Гюбер. По вечерам тянула его к госпоже де Полиньяк, которая устраивала приемы у себя во дворце. Людовик XVI добровольно соглашался на все предложения жены и их видели вместе несколько раз у фаворитки, которая была очень горда тем, что принимает у себя королевскую семью. Пытаясь привыкнуть к мужу, королева проводила с ним ночи. "Я очень хочу еще иметь детей и ради этого готова на все, - писала она матери. - Если раньше я и была неправа, то всему виной моя легкомысленность, однако теперь надо стать серьезнее. Думаю это мой долг". Дочь чувствовала себя прекрасно и быстро росла, королева внимательно следила за ее развитием. "Малышка уже потихонечку топает в своей колыбельке. Несколько дней назад она сказала папа. Зубки еще не прорезались, но их уже можно нащупать пальцем. Я так рада, что ее первое слово было папа, я знаю, как это важно для него. Разумеется, для меня это тоже важно, но мне не нужно ничего, чтобы больше любить ее". Малышке тогда было восемь месяцев. В письмах к матери Мария-Антуанетта с большой нежностью рассказывает о ребенке. Императрица, несомненно, проявляла большой интерес к воспитанию внучки, но не переставала повторять о необходимости брата для этой малышки. Однако никакой надежды на беременность пока не было. Было даже предложено провести лечение железом, чтобы победить бесплодие, которое подозревали врачи. Они также думали о том, чтобы отправить королеву на воды в Форж-Лезо.
Незадолго до возвращения Ферзена Мария-Антуанетта снова вернулась к излюбленному развлечению - карточным играм. В Марли король впервые сел за игровой стол и вел себя с той же страстью и азартом, что и остальные игроки. Результат не заставил себя долго ждать. Он потерял весьма значительную сумму от 200 000 до 400 000 ливров. Несмотря на крайнюю заботливость и внимание, которые проявлял к ней Людовик XVI, Мария-Антуанетта не могла отказаться от своих отношений с Ферзеном.
Блестящий соблазнитель, "великий Швед" - как называли его друзья - приумножал свои завоевания, не стараясь найти самой выгодной и достойной партии для себя. По всей вероятности, он знал, что королева Франции неравнодушна к нему, однако он прекрасно понимал, что могла повлечь за собой такая связь. Опьяненный свободой, жаждущий узнать жизнь со всеми ее трудностями, молодой Ферзен по-прежнему мечтал о карьере военного, крещении огнем и сражением, а потому он уезжал. И это вовсе не огорчало его. Что касалось королевы, она могла открыться лишь мадам де Полиньяк. Тем не менее она нашла средство разделить свое беспокойство самым достойным способом, написав матери доверительное письмо незадолго до отъезда французских войск в Америку: "Естественно, мы не можем рисковать таким значительным отрядом военных, не будучи уверенными в поддержке па море. Признаюсь, я не могу спокойно думать об этом".
Королева переборола тоску. Она отдала себя дочери и безумной дружбе с мадам де Полиньяк. Последняя по-прежнему оказывала огромное влияние на королеву. Мария-Антуанетта готова была бросить все ради встречи с нею. Однажды, еще прошлой зимой, она отказалась от встречи с королем, который ждал ее в Сен-Гюбере, чтобы поехать в Париж к своей подруге, которая только что вернулась из путешествия. "Никто не осмеливался сказать ей то, что диктовали приличия по отношению к королю, однако это никогда бы не остановило ее. Она забывала все ради своей фаворитки", - писал аббат Вери. Графиня, без которой королева уже не могла обходиться, постепенно становилась причиной многих скандалов. Используя свое влияние, она добилась того, чтобы король дал в приданое ее дочери невероятную сумму - 800 000 ливров. Молодой девушке, которую уже собирались выдать замуж за графа де Граммона, было всего лишь тринадцать лет. До сих пор сумма приданого, которое мог назначить государь, никогда не превышали 8 000 ливров! "Графиня де Полиньяк единственная подруга королевы. Я бы очень хотел, чтобы мои действия не имели никаких неприятных последствий", - заявил Людовик XVI своим министрам с явным смущением. Королевская казна терпела убытки и от долгов семейства Полиньяк, которые составляли около 400 000 ливров; аббат де Полиньяк был назначен епископом; королева устроила судьбу Дианы де Полиньяк - несмотря на репутацию, ее назначили первой фрейлиной в свите принцессы Елизаветы, а графиня де Шалон возглавила свиту принцессы д'Артуа. Любовник графини, де Бодрей, также не был забыт. Поскольку война с Англией помешала ему получать доход с тех денег, которые он вложил в колониальные острова, то получил ренту в размере 30 000 ливров ежегодно, а вскоре еще и солидный пост, в общем-то никому не нужный. Водрей стал одним из высших чинов при короле и теперь занимал великолепные апартаменты.