Меня отталкивал тяжелый слог Рэнд и слишком уж претенциозные имена персонажей. Негодяев звали как-нибудь вроде Больфа или Слагенхопа. Государственного чиновника, защищающего паразитов, звали Висли Мауч. Очень по-диккенсовски, только без диккенсовского остроумия. Эти герои физически непривлекательны и так и сыплют глупейшими высказываниями: словно подкидывают в воздух глиняных голубей, чтобы Рэнд могла палить по ним из дробовика.
Вот пример:
"- А что является истинным смыслом жизни, мистер Юбенк? - застенчиво спросила молодая девушка в белом вечернем платье.
- Страдание, - ответил Юбенк. - Принятие неизбежного и страдание".
Юбенк выступает за принятие закона, ограничивающего тираж любой книги 10 тысячами экземпляров. Но что, если книга хорошая? "В литературе сюжет - это всего лишь примитивная вульгарность", - презрительно изрекает этот персонаж.
Вот некоторые мои заметки, сделанные по ходу чтения:
"неправдоподобно"; "антиамерикански"; "не учтены оборонительные интересы/позиция государства". (Очень странно для книги, изданной в разгар "холодной войны".) "Персонажи живут в моральном вакууме"; "презрение к бедным".
Но затем, по мере того как перелистывались страницы, мое сопротивление ослабевало. Я начал восхищаться умением писательницы задавать ритм столь грандиозному повествованию. В ней все отчетливее проявлялся голливудский сценарист. Я был пристыжен. Чувство было такое, будто я читаю "Мою борьбу", радуясь вместе с фюрером тому, как остроумно он разоблачает вредоносных паразитов - моих собратьев. Я таскал тяжеленную книгу с собой в сумке, следя, чтобы обложка никому не попалась на глаза, пока я иду по улицам Гринвич-Виллидж, пропитанным духом коллективизма, стараясь не смотреть в лица прохожим.
Мне стало ясно, что воззвания Айн Рэнд имеют не только политический характер. Совокупность ее романов образует нечто вроде "Большой энциклопедии объективизма": это и художественное произведение, и идеологический букварь, и самоучитель. И во всем произведении психология человеческих отношений показана под определенным углом - вне семьи. У Рэнд никогда не было детей, она не особенно хорошо разбиралась во взаимоотношениях поколений, однако точно знала, как следует обращаться с дармоедами, жалкими негодяями и неудачниками, которые могут обнаружиться внутри отдельно взятого семейства. Она считала, что их нужно вышвыривать вон - без малейшего сожаления. Что касается супружеской измены… А что, собственно, тут такого? То, что подходит Хэнку Реардэну, уж точно подойдет и любому последователю этого стройного, сексуального, несгибаемого предпринимателя, многострадального добытчика, кормильца неблагодарной семьи и главного любовника Дэгни.
Живые сексуальные сцены, страстные любовные треугольники и чуждый условностям взгляд на институт брака - это ложка меда, которым в "Атланте" и "Источнике" приправлен деготь философских воззрений писательницы. Она не выказывает, мягко говоря, никакого почтения к семейным ценностям. В обоих романах все главные персонажи - изолированные от социума экзистенциальные фигуры: примерно такие герои действуют в фильмах жанра нуар. Никаких Оззи и Харриет, никакого Варда Кливера в фантазийном мире Рэнд вы не найдете. Всего несколько детей, причем далеко не все они ведут себя по-детски. Ни Уолли, ни Бивера. Джун Кливер у Рэнд была бы жесткой руководительницей высокого ранга или изобретательницей новых методов переработки руды. Ко всяким там Фредам Рутерфордам и коллективистам, "получающим жизнь из вторых рук", из числа знакомых семейства Кливеров, здесь отнеслись бы с холодным презрением, которое только и свойственно персонажам Рэнд.
Читая "Атланта" и "Источник", нетрудно полюбить индивидуализм и неогосударствленный капитализм, потому что в этих романах мир здоровых, молодых героев противопоставлен миру омерзительных негодяев. Никаких неуместных стариков, которые живут в доме престарелых и ходят под себя. Никаких безногих ветеранов, лишенных всякой поддержки. Никаких беженцев из дальних стран, чьи профессии не востребованы на рынке. Никаких съездов ку-клукс-клана. Никакой эксплуатации бедняков. Никаких трущоб, полных крыс. Никаких расовых меньшинств. Бедность и безработица - нечто чуждое и далекое. Единственный представитель низшего класса, с которым считается Дэгни, сезонный рабочий на железной дороге, оказывается объективистом, который знает, как добраться до Галта. Никто и ничто не нарушает однообразной картины, ничто не ломает стереотипов, никакие мигранты не клянчат гроши. Рэнд, выступая в роли Бога, делает этих людей невидимыми, обеляя тем самым души американских бизнесменов. Единственная социальная проблема в "Атланте" состоит в том, что правительство плохо относится к бизнесу и несправедливо обходится с богачами.
Эти два труда Рэнд, своеобразно искажающие действительность, послужили интеллектуальной основой для собраний объективистов, на которые я приходил. Участники их были вежливы и терпеливы с теми, кто не успел еще подробно ознакомиться с трудами Рэнд (как и с забредавшими порой на эти встречи коллективистами), но следить за дискуссией было трудно, не зная как следует содержания ее романов и принятой в них системы понятий. "Проверим исходные положения": такова была обычная присказка посвященных. Рэнд часто повторяла, что люди, не согласные с ней, в своем мыслительном процессе отталкиваются от неверных исходных положений.
Участникам собрания меня представил мой первый гид в мире объективизма - и, кстати, гид по профессии. Его звали Фредерик Кукинхэм, и в свободное время он водил пешие экскурсии по "Нью-Йорку Айн Рэнд". Кроме того, он - автор несколько сумбурной, но любопытной книги, которую издал за свой счет; книга навеяна размышлениями об Айн Рэнд и называется "Эпоха Рэнд. Воображая будущее с позиций объективизма". Несмотря на название, Фредерик главным образом размышляет над философией Рэнд, а не представляет себе будущее. Это глубокомысленная книга, местами забавная, что крайне редко встречается в объективистской литературе. Автор явно скептически относится к хранителям идей объективизма из Института Айн Рэнд, и весьма далек от поклонения своей героине. Так, он подчеркивает, что хотя Рэнд выступала против расизма, "в ее работах так часто упоминаются "азиатские очаги заразы" и "голозадые дикари", жаждущие помощи от Соединенных Штатов, что ее неискренность в этом вопросе становится очевидной, пусть даже она и определяет "дикаря" как человека, верящего в магию".
Фреда смущало мнение Рэнд о Махатме Ганди, высказанное в письме к Изабель Патерсон, журналистке правого толка. Рэнд писала всего через неделю после гибели Ганди, называя это убийство "почти жестоким проявлением исторической иронии", словно некий высший разум сделал "милый сардонический жест". Рэнд говорит: "Вот человек, который всю жизнь боролся, чтобы избавить Индию от власти Британии, во имя мира, братской любви и ненасилия. И он получил то, за что боролся".
Фред пребывал в растерянности: "О чем это она толкует?" А по мне, так это очевидно. Ганди был альтруистом и заслужил такую судьбу. Вот одно из проявлений хладнокровия, столь свойственного Рэнд. Фред, не в силах разрешить загадку, замечает, хотя и с некоторым сомнением, что Рэнд и Ганди были в определенном смысле "союзниками", поскольку оба верили, что цель оправдывает средства. Лично я не могу представить себе двух менее схожих людей, даже при том, что Ганди был личностью почти рорковского масштаба.
Прочитав его книгу и побывав на экскурсии, я понял, что Фред - независимый мыслитель и явно не член культа. Мы встретились с ним за ланчем в кофейне "Au Bon Pain" в Нижнем Манхэттене, недалеко от того места, где была сделана известная фотография Рэнд, на фоне Федерал-холла, с большой золотой брошью в виде значка доллара.
Фреду было за пятьдесят, бородка с проседью, и в целом он поразительно походил на Ричарда Дрейфуса. Когда не было экскурсий, он работал корректором в юридической конторе, а в свободное время пел в водевилях. Как и большинство отведавших рэндианского зелья, Фред познакомился с книгами Рэнд еще в детстве. Ему было одиннадцать, когда к нему в руки попал "Гимн", одна из ее ранних новелл, а у его брата на книжной полке нашелся "Атлант". Мальчик легко прочитал первое, короткое, произведение - историю некоего тиранического общества, в котором господствует коллективизм. То был мир, подобный миру "Атланта", но созданный более грубо: людей называют по номерам, а слово "я" вовсе изгнано из употребления. Роман "Атлант" оказался для Фреда в те годы слишком длинным, ребенку осилить его было трудно, но книга манила его, и в возрасте тринадцати лет он принялся за нее снова. И на сей раз прочел целиком.
Пока мы сидели в кафе Государственного университета Нью-Йорка в Кортленде и закусывали сэндвичами, Фред рассказал мне, что "первым делом вступил в Либертарианскую партию". Либертарианцы в те годы были независимые квази-анархисты и вовсе не вписывались в консервативное движение так органично, как в наши дни. Даниел Эллсберг, на волне славы после дела с "Документами Пентагона", читал лекции в университетах. Фреду удалось заполучить его автограф на тот самый номер журнала "Reason", в котором было опубликовано интервью с ним. Эллсберг сказал тогда Фреду, что либертарианские взгляды журнала близки его собственным. Это неудивительно: ведь либертарианство, особенно в те далекие дни, всерьез привлекало и левых, и правых. Оно противостояло посягательствам на свободу личности в той же манере, что и Новые левые, и снискало себе дурную славу, выступая за легализацию марихуаны. (Рэнд, кстати, тоже была за легализацию марихуаны, хотя, разумеется, это не являлось главным пунктом ее программы.)
В беседе с Фредом я упомянул одного из корреспондентов журнала "Ризн", с которым был когда-то знаком, но Фред никогда не слышал о таком человеке. "Я не слежу за новостями", - пояснил он. В свободное время он читал книги. Фред оказался человеком уравновешенным, прилежным, отлично знающим историю. Он регулярно, дважды в месяц, посещал заседания "круглого стола", посвященного Войне за независимость.
Фред искренне сочувствовал взглядам Рэнд и даже присутствовал на ее похоронах в 1982 году: несмотря на холод, пришел на кладбище Северного Уэстчестера, чтобы посмотреть, как эту женщину опускают в могилу рядом с ее многострадальным мужем, добросердечным алкоголиком, бывшим актером Фрэнком О’Коннором. Фред встретился с Рэнд всего раз в жизни - "мельком", по его собственному выражению: подошел попросить автограф. Это было в 1978 году, после лекции Леонарда Пейкоффа "Основополагающие принципы объективизма", которая состоялась в отеле "Pennsylvania". Рэнд тоже присутствовала: она часто посещала лекции своих приближенных. Фред нашел ее в точности такой, какой ее представляла пресса: "Раздражительная, - сказал он. - И слегка сумасшедшая". Его это позабавило.
Я спросил, что значила Рэнд для него лично, и Фред принялся философствовать: "Поскольку я был очень молод, когда познакомился с идеями Рэнд, у нее не было особенных конкурентов, - признался он. - Я часто задавался вопросом, как бы все обернулось, если бы я не взялся тогда за ее книгу или прочел бы что-нибудь совершенно другое".
Меня несколько удивило, сколь сильно Рэнд повлияла на Фреда. Как ни странно, благодаря ей он стал терпимее относиться к профсоюзам и у него поубавилось энтузиазма по отношению к "холодной войне". Он родился и рос в консервативной среде: его родители были республиканцы, жители северного Нью-Йорка. Иными словами, по происхождению Фред - типичный представитель американского среднего класса. Его отец был менеджером в дорожно-строительной компании и участвовал в переговорах с задиристым профсоюзом водителей грузового транспорта, лидером которого был Джимми Хоффа. Неудивительно, что старший Кукинхэм был не в восторге от профсоюзов. "Именно Рэнд изменила мой менталитет и заставила меня сочувствовать профсоюзам. Она утверждала, что если у людей есть право учреждать компании, то у них также есть право учреждать профсоюзы", - рассказывал Фред.
Он был прав. Рэнд выступала против закона Тафта - Хартли - послевоенного акта, который ослабил профсоюзы и сделал возможными законы о "праве на работу", которые не позволяли компаниям увольнять рабочих, не вступивших в профсоюзы. В письме от 1949 года Рэнд оспаривала "право правительства сдерживать профсоюзы, как и сдерживать экономическую деятельность любого человека".
"Люди такого не ожидают, - говорил Фред. - Многие либертарианцы и объективисты, мне кажется, этого не понимают. Они интуитивно боятся профсоюзов и ненавидят их". Вероятно, тот же инстинкт срабатывает у многих "правых": они считают, что компании могут и должны объединяться для защиты собственных рациональных интересов (Рэнд возражала против антимонопольных законов), однако, если с той же целью объединяются наемные работники, это плохо.
По словам Фреда, опять-таки именно Рэнд спасла его от паранойи во время "холодной войны". Благодаря ее идеям он не поддался общей антикоммунистической истерии и не увлекся теориями заговора. В качестве примера он сослался на ее эссе "Экстремизм, или Искусство очернения", которое было опубликовано в антологии "Капитализм. Незнакомый идеал". "Это, между прочим, - заметил он, - единственная работа, в которой Рэнд упоминает Джо Маккарти, да и то мимоходом, бросив единственную фразу: "Я не поклонница Маккарти"". В рассуждениях Фреда было зерно истины. Правда, в названном эссе Рэнд вовсе не порицала Маккарти или порожденную им паранойю, а, напротив, нападала на его критиков.
В середине 1990-х годов Фред был активным членом Либертарианской партии. Он подвизался на неблагодарной политической ниве, распространяя листовки на неприветливых окраинах Нью-Йорка. Со временем он избавился от иллюзий. В Нью-Йорке либертарианцы всегда занимали лишь крошечную часть политической арены, их влияние на избирателей было ничожным, как и роль в политическом диалоге. "Я вижу здесь недостаточную серьезность намерений", - сказал мне Фред. О "Чаепитии" он также был негативного мнения, характеризуя движение как "дилетантское" и считая, что перспектив у него даже меньше, чем у Либертарианской партии. "Провальное предприятие, - таков был вердикт Фреда. - Раздуто прессой".
Фред рассказал мне о регулярных собраниях нью-йоркских объективистов, которые встречались в последнюю субботу каждого месяца. Проходили их встречи на Манхэттене, в самой обыкновенной кофейне на Восточной пятьдесят пятой улице. За сдвинутыми столами недалеко от входной двери сидело человек двадцать, в основном пожилых мужчин и женщин: некоторые из них сделались поклонниками Рэнд еще в 1960-е годы, когда ее помощник Натаниэль Бранден читал лекции в зале отеля "McAlpin" и в других аудиториях, расположенных на Манхэттене, обычно где-нибудь в районе Тридцать четвертой улицы. Последние тридцать лет своей жизни Рэнд прожила неподалеку отсюда, в неказистом районе рядом с Мюррей-Хилл, в восточной части Манхэттена. Здесь же располагался и офис Института Натаниэля Брандена, предшественника Института Айн Рэнд.
Мюррей-Хилл был главной площадкой объективистов в последние тридцать лет жизни Рэнд на Манхэттене. Она вела скромное существование пенсионерки или в меру успешной писательницы, а вовсе не знатной дамы. Последним ее жилищем стала самая заурядная квартира в обычном доме на Тридцать четвертой улице. До того она жила на Тридцать шестой, в безобразной развалюхе послевоенной постройки. Некоторые из ближайших последователей Рэнд, в том числе Натаниэль и Барбара Брандены (второе и третье лица в объективистской иерархии), проживали неподалеку. Мне показалось странным, что встречи объективистов проходят не на Мюррей-Хилл или где-нибудь в окрестностях Уолл-стрит, учитывая историческую связь этих мест с объективизмом; к тому же в тех районах много дешевых кафе.
Я оказался на одном из регулярных собраний, которые годом раньше подробно описал корреспондент журнала "The New Yorker". Ожидая увидеть фанатично настроенных "правых" со стальным блеском в глазах, я удивился, когда передо мной предстала галерея добродушных и скромных лиц. Атмосфера на собрании царила академическая, интеллектуальная, примерно такая же, как на собрании Менсы. В одном помещении собрались самые разные люди: бывший теннисист сидел рядом с менеджером хедж-фонда.
Исторически эти встречи группы Айн Рэнд восходили к собраниям "Коллектива": так Рэнд и ее последователи, с большой долей самоиронии, именовали еженедельные встречи, проходившие у нее на квартире в 1950¬1960-е годы. Для объективистов "Коллектив" был чем-то вроде реки Иордан, в водах которой Алан Гринспен крестил верующих. Непосредственная связь между именем Рэнд и Манхэттеном была разорвана навсегда, когда "Коминтерн" рэндианского движения, Институт Айн Рэнд, через несколько лет после ее смерти открыл свою лавочку в округе Ориндж, в Калифорнии, где у объективистов нашлось множество единомышленников.
Собрание проходило по заранее разработанному сценарию. Сначала завсегдатаи представились новичкам, затем началось общее обсуждение, и присутствующие приступили к позднему ланчу. (Несмотря на многочисленность участников, каждый расплатился отдельным чеком - очень характерно для людей, отрицающих коллективизм во всех его проявлениях.) Представление участников заняло много времени: члены собрания будто нарочно пользовались этой возможностью, чтобы поделиться наболевшим, рассказать о прочитанных книгах, сообщить о важных событиях, которые планируются в объективистской среде.
Августовское собрание 2010 года состоялось на следующий день после митинга Гленна Бека, и мне казалось, что участники должны быть благодарны ему и полны энтузиазма. Ведь Бек - большой поклонник Рэнд.