Я был в шоке, когда понял, что она имеет в виду, и поначалу не мог слова вымолвить. Я ее обнял крепко, намеревался расцеловать… но в этот самый момент в небо взлетели две зеленые ракеты. Мы спешно выбрались из-под танка, и я сказал ей непререкаемым тоном:
- С нами ты сейчас в атаку не пойдешь! Останешься здесь. И будешь ждать, пока мы вернемся назад. И прошу тебя: что бы со мной ни случилось, помни, - люблю я тебя больше собственной жизни!
- А я прошу тебя помнить, что иду в атаку с тобой, мой дорогой Николасик!
- Нет! - Да!
- Не возьму!
- А я спрашивать не стану!
- Не возьму! - повторил я и запрыгнул в свой танк, коснулся носком левой ноги плеча Ивана Чуева, и танк, вздрогнув, рванул вперед.
Из-за горизонта поднимался огромный красный диск восходящего солнца, а со стороны Бобруйска в нашу сторону двигалась казавшаяся издалека скопищем муравьев туча фрицев с танками, самоходками и грузовиками с пушками на прицепе.
- После балки закрываем люки и заходим к ним для удара по левому флангу, - услышал я через наушники команду майора Жихарева. - Наперерез их голове идут танковая и корпусная мотострелковая бригады, - добавил он.
После балки, прежде чем закрыть за собой люк, я оглянулся назад. Там на броне у меня среди десантников стояла, со своей сумкой через плечо, Принцесса Оксана. Она улыбнулась и снова показала мне язык. Остановиться нельзя, сделать что-либо я не могу…
Выскочив из балки, мы сразу оказались под огнем немецких противотанковых орудий. Я снова открыл люк и во всю глотку заорал:
- Спрыгивать! Всем! Немедленно… вашу мать!
А потом Чуеву:
- Крутыми зигзагами за Олегом!
От зигзагов Чуева вряд ли кто-то мог удержаться на броне. Он бросал машину то круто влево, то круто вправо. Немецкие бронебойные и осколочные снаряды стали рваться рядом со страшной силой. Фашисты били прицельно. Спасением для нас послужила ложбина, в которую нырнул танк комвзвода. Чуев и вся рота последовали за ним.
- Выходим из ложбины во фланг "Пантерам" и "Фердинанду"! - послышался в наушниках голос Жихарева.
Танк Олега выскочил из ложбины первым, и через несколько секунд за ним потянулся черный хвост дыма. В него попали. Я поймал в прицел выстрелившую в него "Пантеру" и скомандовал: "Огонь!" Немецкий танк вздрогнул и задымился. В этот момент Борис поджег вторую "Пантеру", а в наушниках раздался крик, в котором смешались отчаяние и восторг:
- Комвзвода пошел на таран! На таран!
Я успел увидеть, как в момент столкновения тридцатьчетверки и "Фердинанда" на их месте образовался огромный огненный шар. Вся наша рота оказалась в тылу прорвавшихся из окружения частей противника, и мы стали по приказу Жихарева расстреливать врагов прицельным огнем. Над нами прошли штурмовики, взявшие на себя голову колонны прорвавшегося противника.
На поле боя после этой мясорубки остались лежать трупы не сотен, а нескольких тысяч солдат и офицеров противника. Зря они не сдались нам в плен… - подумал я тогда.
Тем временем со стороны Бобруйска прорвалась еще одна группа противника, отчаянно продвигавшаяся по трупам своих и наших солдат. Жихарев скомандовал роте зайти к ним во фланг, что мы и сделали. Началась новая мясорубка, и снова жертвы. Мы потеряли еще одну тридцатьчетверку и еще один бронетранспортер вместе с экипажами.
Бои 28 июня продолжались еще долго. А когда прозвучала команда комроты уходить в лес, я решил сначала вернуться и найти то место, где наши десантники спрыгнули с брони. То, что мы нашли, описать невозможно! Герника! Острая боль в сердце. Сначала нам попалась пробитая осколками санитарная сумка Оксаны, потом изуродованные до неузнаваемости тела. Я не устоял на ногах и свалился на землю как подкошенный. На какое-то время я потерял сознание.
Сегодня словно через туман вспоминается мне, как Чуев взял на себя командование. Он с ребятами из моего и подошедшего экипажа танка Бориса нашли глубокую воронку и снесли туда останки разорванных тел, разорванных надежд, разорванных жизней, разорванной вдребезги мечты… Помню, кто-то из ребят сказал: "У нее ведь сегодня день рождения!" И затем реплика Чуева: "Она сказала вчера, что после боя будет со всеми танцевать до самого утра!"
Борис нашел гильзу от нашего 85-миллиметрового снаряда. Написал записку. Вложил в гильзу и воткнул ее поглубже в холмик над братской могилой.
…Разве мог я в тот момент представить себе, что в 70-х годах XX века бобруйские школьники, которых в 1944 году и на свете не было, найдут эту гильзу и что по их инициативе на западной окраине города установят аккуратно отремонтированную и покрашенную в золотистый цвет тридцатьчетверку над большой братской могилой и на мраморной доске позолоченными буквами будут написаны имена многих моих боевых однополчан - танкистов и десантников. Первым стоит имя командира нашего танкового корпуса генерала Бахарова, затем, среди других - мои дорогие, близкие мне люди - Оксана и Олег. (Кстати, это ведь генерал Бахаров в ноябре 1943 года подписал приказ о назначении моей любимой и незабвенной Принцессы на должность военфельдшера роты танковой разведки.) Мог ли я предположить, что бобруйские школьники разыщут меня и пригласят приехать к ним и выступить с рассказом о героизме тех совсем молодых людей, останки которых были собраны следопытами и захоронены под одной из наших славных тридцатьчетверок. Мог ли я предполагать, что бобруйские ребятишки поведут меня к тому самому танку и что я снова "встречусь" с милой сердцу моему Оксаной, с Олегом Милюшем-Милюшевым и многими другими товарищами по оружию?.. Но это произойдет лишь через четверть века после описываемых мною событий. А 28 июня 1944 года мы, обнявшись за плечи, опустимся большим кругом на колени вокруг гильзы, воткнутой в холмик над братской могилой, и промычим (другого русского слова не подберу): "Синенький скромный платочек падал с опущенных плеч, ты говорила, что не забудешь милых и ласковых встреч…"
Из фронтового блокнота: "Пишу в полевом госпитале после операции и не могу сдержать слез. Мне совсем не стыдно перед другими ранеными, у них тоже слезы на глазах. Бывают случаи, когда солдатам совсем не стыдно плакать… Мехвод Иван Чуев - а наши койки в полевом госпитале оказались рядом - рассказал мне, что я чуть ли не всю ночь громко разговаривал с Принцессой; он опасался, не рехнулся ли я из-за вчерашней трагедии. И мой верный мехвод тоже не спал из-за моего громкого голоса".
29 июня - 2 июля 1944 года
Боль
В ночь на 29-е я снова лежал под своей, нещадно изрешеченной осколками немецких снарядов и пуль тридцатьчетверкой. Меня греют две шинели - моя и оставшаяся с того дня в танке шинель Оксаны. В кармане моей гимнастерки - "талисман", вышитый и подаренный мне моей Принцессой зимой в Паперне: крохотный скромный синенький платочек. Казалось, он хранил запах рук Оксаны… Я ворочался с боку на бок, считал, сбиваясь, до сотни, повторял английский, русский и немецкий алфавиты, но уснуть по-настоящему смог лишь после приема 250 граммов чистого медицинского спирта.
…Рано утром я направлял свою тридцатьчетверку в самые опасные места навстречу огню противника, хотя его вполне можно было обойти с фланга. Это продолжалось и 29, и 30 июня - до тех пор, пока мехвод Иван Чуев вдруг не остановил машину и не выдал мне, как старший по возрасту, жесткий монолог:
- Все, командир, танк дальше не сдвинется с места, пока ты не придешь в себя. Мы прекрасно понимаем, что ты пережил. Нам тоже больно оттого, что ее с нами больше нет. И никогда не будет… Мы знаем, что ты ищешь смерти. Ты знаешь, где ее можно обойти, но ты этого не хочешь, лезешь на рожон. Ты смертельно рискуешь своей жизнью - и это твое дело, хозяин - барин. Но ты ведь нас подвергаешь смертельной опасности, а мы хотим жить! Понимаешь, командир?!
Остальные члены моего экипажа молчали, но я чувствовал и понимал, что думают они так же, как Чуев.
У меня не оказалось аргументов и слов, чтобы ему возразить. Я просто никак не мог смириться с тем, что моей Оксаны не стало, а я остался жить. Я счел это великой несправедливостью. И я действительно стал искать для себя смерти. Это был мой личный выбор. Но не "свобода выбора" членов моего танкового экипажа. Они ждали от своего командира разумных, а не сумасшедших действий - продуманных, отвечающих поставленным перед нами боевым задачам.
Они были безусловно правы. Я взял себя в руки, преодолевая острую боль потерь.
3 июля 1944 года
Юго-восточнее Минска. Поле, усеянное черепами
Освобождение столицы Белоруссии поручили не нам, а войскам 3-го Белорусского фронта. Лишь две бригады нашего корпуса приняли участие в освобождении южной окраины Минска.
Наша разведрота остановилась перед зеленым полем. Поначалу нам показалось, что она усыпана огромными белыми грибами. Подъехали ближе, и оказалось, что это не грибы, а человеческие черепа.
На наших самодеятельных картах, выданных нам Олегом Милюшевым 24 июня, справа от этого огромного поля значились две деревни: Малый Тростинец и, чуть ближе к Минску, Большой Тростинец. Слева был лес под названием Шишковка. Кроме тысяч черепов, мы увидели несколько огромных - длиной около пятидесяти шагов, шириной в пять шагов - рвов, заполненных трупами детишек, женщин и седовласых стариков. У одного из раскрытых рвов стояла огромная землеройная машина…
Глядя на это поле, усеянное человеческими черепами, на огромные рвы-могильники, я снова вспоминал "Апофеоз войны" Верещагина…
Танкисты и десантники нашей роты, уцелевшие в мясорубке у Бобруйска, сняв танкошлемы, каски и пилотки, долго стояли молча между тридцатьчетверками и полем, усеянным человеческими черепами. Вдруг из леса появилась странная троица: девушка в черном берете с красной лентой и немецким автоматом на груди. Рядом с ней - два низкорослых паренька, тоже в шапчонках с красными лентами и немецкими автоматами.
"Белорусские партизаны!" - произнес кто-то из наших бойцов с нотой иронии в голосе. Троица сначала шла к нам медленно, неуверенно, а затем, убедившись, наверное, что мы действительно свои, бегом. Они кинулись всех нас обнимать и целовать, как родных.
- Что здесь происходило? - спросил девушку-партизанку майор Жихарев.
То, что мы от нее и от двоих ее спутников услышали, вызвало у нас настоящий шок. Мне это показалось совершенно невероятным и невозможным в цивилизованном мире. Сначала все трое, засучив рукава, показали татуированные номера. И объяснили, что это - "удостоверения личности", выколотые в том концлагере смерти, который располагался справа от белых хатенок Малого Тростинца.
- А куда девался сам концлагерь? - спросили танкисты.
- А его фашисты разбомбили за два дня до вашего наступления на Минск! - перебивая друг друга, ответили парни.
А девушка добавила:
- …Чтобы скрыть зверства, которые они чинили здесь.
- А это все разве не доказательства? - спросил девушку Жихарев, указывая на поле, на землеройную машину и открытые могильники.
- Не успели закончить, - ответила она. - Хотели вырыть всех из могильников и сжечь трупы. В Шишковке можете увидеть крематории, бочки с жидкой смолой и две душегубки.
Только тогда я сообразил, что землеройная машина нужна была немцам, чтобы выкапывать, а не закапывать трупы.
- Сколько здесь могильников было? - спросил Иван Чуев.
- Штук тридцать, - ответила девушка.
- Бо-ольше, Алеся! - возразил паренек.
- Как вы попали в концлагерь? - спросил Жихарев у Алеси.
- Я сама минчанка, - сказала она. - До начала войны окончила первый курс Минского пединститута. Была на своем курсе комсоргом. В конце 42-го меня выдала сокурсница, эстонка. Ее отец был охранником в концлагере смерти.
- А они как? - спросил кто-то из танкистов, кивнув на парней.
- А они попали в облаву и тоже оказались в концлагере, - ответила девушка.
- Как же вы спаслись? - спросил Жихарев.
- Мы трое работали на строительстве крематория, - начала рассказывать Алеся.
Но ее нетерпеливо перебил один из ребят-партизан, тот, что был постарше:
- Нас охранял один вечно пьяный фриц. Он как-то раз сидя уснул, и я его огрел кирпичом по башке. Не знаю, может, убил.
- Схватили его автомат и драпанули в лес, - добавил второй.
- На другой день мы нашли партизан, - пояснила Алеся, - стали у них разведчиками.
- Молодцы! - произнес майор Жихарев. - Звать-то вас как?
- Меня Банась, - ответил тот, что постарше. - А его…
- А меня Карусь.
- Вы все трое белорусы. А кого в концлагере было больше? - спросил Жихарев.
На этот вопрос ответила Алеся:
- Больше всего было евреев. Их привозили в Тростинецкий лагерь со всей Европы, даже из Германии. Поезда с еврейскими семьями приходили в Минск два раза в неделю, рано утром. Все их вещи сразу же отбирали и выдавали расписки. А после этого - я сама это видела несколько раз - их запихивали в душегубки и везли из Минска в крематории Шишковки. В пути они задыхались. В лагере - до нашего побега - знающие люди говорили, что все душегубки ездили туда-сюда беспрерывно, круглосуточно. Кроме того, многих евреев, поляков, русских и белорусов везли сюда, на это поле между Малым Тростинцом и Шишковкой, и здесь расстреливали. Заполняли трупами могильники, засыпали их землей и поверху для утрамбовки пускали гусеничный трактор ЧТЗ. А еще из Европы привозили на расстрел и в душегубки людей из концлагеря Дахау….
Мне через четверть века довелось побывать не только в Бобруйске, но и здесь, в обоих Тростинцах. К тому времени из разных источников мне удалось узнать, что Тростинецкий лагерь смерти занимает по количеству умерщвленных жертв нацизма четвертое место в Европе после Освенцима (4 миллиона человек), Майданека (1 миллион 380 тысяч человек) и Треблинки (800 тысяч человек). В Тростинецком погибло 200 тысяч.
В том лесу, откуда к нам вышла троица партизан - Алеся, Банась и Карусь, - я прочел на белорусском языке и переписал себе в блокнот наказ-завещание потомкам:
Мы - тысячи ахвар,
што у полымя кастроу
фашысты кiнулi
на Трасцянецком полi!
Звяртаемся до вас,
Сясцер cвaix, братоу:
Змагайцеся за мiр
I, беражыце волю!
На другом гранитном постаменте я прочел надпись на русском языке: "Здесь захоронены советские граждане, замученные и сожженные немецко-фашистскими захватчиками. Люди, помните, передайте из поколения в поколение, что вся земля здесь пропитана нашими слезами и кровью. Пусть наше горе и мужество дадут вам силы и уверенность в борьбе за мир и счастье на земле!"
30 июля 1944 года
Польша. Полевой госпиталь
Моя жизнь и судьба устраивают мне невероятные сальто-мортале, смертельные прыжки. Впечатление такое, будто моя жизнь и судьба испытывают мое терпение. Интересно было бы знать, когда все это закончится. Между тем я не перестаю думать и разговаривать с моей дорогой Принцессой Оксаной.
Открыв глаза и глядя по сторонам, догадываюсь: я снова в госпитальной палате. (Механик-водитель Иван Чуев сказал бы по-одесски: "Обратно в палате".) Она значительно просторнее тех, где хозяйничала Оксана. Наверное, это не армейский, а фронтовой военно-полевой госпиталь, и тент здесь, похоже, ленд-лизовский, американский.
Третье ранение. К тому же, кажется, и контузия? То и другое? Возможно. Надо вспомнить: что, где и как? Напрягаюсь долго. Не получается. Провал памяти. Как долго я был без сознания - час, два, день, неделю? Меня оперировали? Очевидно: вся грудь и левая рука крепко забинтованы. Шевелить левой рукой больно. Оперировали под общим наркозом или под местным? Кто оперировал? Пальцы и вся правая рука не забинтованы. Могу шевелить пальцами, поднять руку. Голова, лицо и шея, кажется, тоже совсем не забинтованы. Проверяю. Они вроде бы в порядке. А ноги? Что с ними? Пальцы ног шевелятся. Получается! Но тут же вспоминаю раненого соседа в госпитале до начала Курской битвы (значит, память не полностью отшибло!). Ему казалось, говорил он мне, что может шевелить пальцами ноги, которую ему накануне ампутировали выше колена. Его собирались увезти в эвакогоспиталь, но он застрелился. Попробовать поднять ноги? Острая боль в груди и предплечье не позволяют! Что же с ногами? Левая забинтована, а правая - нет.
Сосед с забинтованной головой на койке слева улыбается.
- Очухался, командир? - прошептал он.
Его глаза внимательно смотрят на меня. Видел эту улыбку не раз! И голос кажется мне знакомым. Мехвод Чуев?
- Ты? - спрашиваю.
- Я, командир, я! - отвечает Иван.
- Каким образом?
- Так распорядился Всевышний, - ответил Иван Чуев улыбаясь. Потом улыбка на его устах погасла. Он продолжил: - Наших ребят разнесло миной, а мы, командир, вот здесь стренулись. Чудеса! Представляешь: они варили кашу, сидели вокруг костра, и вот аккурат прямо в его середину немецкая мина и угодила…
После продолжительной паузы я спросил у Чуева:
- А мы с тобой где были в то время?
- Чуть в сторонке… Карту рассматривали. Искали польскую Прагу. (Чуев имел в виду пригород польской столицы - тезку столицы Чехословакии.)
- Где это произошло?
- В направлении на Варшаву, за Вислой.
- До Праги, понятно, не дошли?
- Нет.
- А кто нас подобрал?
- Санитары. Попали мы прямо в операционную к Галине Васильевне Талановой. Сначала ты, командир. А после тебя - я. Она меня спрашивает: "Вы его знаете?" - "Мой командир танка", - отвечаю. Она: "А почему бредил на английском, все звал какую-то принцессу?"
- Ну и?..
- Ну я ей все про тебя, командир, и выложил. Она после этого распорядилась поставить наши койки рядом.
- Неужели та самая Таланова?
- Она! - произнес Чуев. - У меня здесь земляк оказался и подтвердил: ППЖ маршала Рокоссовского.
- Слушай, Иван, не смей так о ней говорить.
- А разве неправда, командир?
- Неправда! - возразил я. - Походно-полевая жена - это когда девчонки попадают в рабство к начальству. Я, например, был старшиной, а Принцесса - лейтенантом. Она не была мне подчиненной. Разве ее могли называть ППЖ?
- Так у вас было дело по-серьезному…
- Я уверен, что у них все тоже по-серьезному, а не так, как у других, - сказал я. - Помнишь, что нам о них рассказывал Милюшев? У них, Чуев, обоюдоискренние отношения и настоящая большая любовь. Война и любовь совместимы, Чуев.
- Тс-с-с! - прервал меня Чуев. - Она идет!
К нам направлялась молодая красивая женщина в белоснежном халате и таком же белом колпаке хирурга. Я ее никогда прежде не видел, но, если Чуев сказал "Она", значит, это Таланова, решил я. Кроме того, по ее походке сразу было видно: по палате идет не вторая и не третья персона этого госпиталя, а первая.
Чем ближе приближалась к нам Таланова, тем больше я понимал Рокоссовского. Я мысленно ее "сфотографировал", чтобы потом, когда смогу, нарисовать ее портрет.
Приблизившись к нашим с Чуевым койкам, она вдруг произнесла с приятной, мягкой улыбкой:
- Good morning! How do you feel?
У Чуева от неожиданности челюсть отвисла. Да и я был удивлен. Но я быстро взял себя в руки и ответил: