Что дальше? Брежнев доверял профессионалам. Это касалось и консультантов генсека, и глав ведомств, и секретарей обкомов. В отличие от Хрущева, он не считал себя корифеем всего и вся, не лез с навязчивыми идеями. В начале знакомства с Бовиным Леонид Ильич огорошил его вопросом: "Ты знаешь, что такое конфронтация? А можешь мне рассказать?". Бовин кивнул. "А знаешь, что такое боровая дичь?". Бовин пожал плечами. И тут Брежнев изложил условия конвенции: "Давай так и будем работать. Ты мне будешь рассказывать про конфронтацию, а я тебе – про боровую дичь". Неплохое начало для сотрудничества политика и советника.
Брежнев воплощал концепцию коллективного руководства. Он действительно прислушивался к большинству Президиума (Политбюро) и корректировал свою точку зрения, если она не совпадала с мнением авторитетных экспертов. Для партийной вертикали Брежнев был удобным лидером, он давал понять секретарям обкома, что является одним из них. Неприязненно относящийся к Брежневу сторонник хрущевских реформ Ф. Бурлацкий писал: "Свой рабочий день Брежнев начинал необычно: один-два часа посвящал телефонным звонкам другим членам высшего руководства, многим авторитетным секретарям ЦК союзных республик и обкомов. Говорил он обычно в одной и той же манере – вот, мол, Иван Иванович, вопрос мы тут готовим, хотел посоветоваться, узнать твое мнение… Можно представить, каким чувством гордости наполнялось в этот момент сердце Ивана Ивановича. Так укреплялся авторитет Брежнева. Складывалось впечатление о нем, как о ровном, спокойном, деликатном руководителе, который ни шагу не ступит, не посоветовавшись с другими товарищами и не получив полного одобрения своих коллег". Да. Он держал руку на пульсе обкомовской жизни: не только звонил, но и немало ездил по городам и весям.
Тактической задачей Брежнева была административная изоляция Шелепина, предотвращение возможного заговора против нового первого секретаря ЦК. С Косыгиным Брежнев работал без серьезных конфликтов и критиковал действия правительства вяло, нечасто. "Реформа? Да что реформа. Работать надо лучше – вот и вся реформа". Брежнев несравнимо уважительнее относился к правительству, чем Хрущев или Горбачев. Разумеется, без сложностей не обходилось. Промышленный отдел ЦК возглавлял Кириленко, ревниво относившийся к деятельности Косыгина и Совета министров. Нередко Кириленко и Косыгин скрещивали мечи на заседаниях Политбюро. Брежнев предпочитал находиться над схваткой, не давал поблажки "своему" секретарю ЦК. И Косыгин до середины 70-х мог жестко отстаивать свою позицию.
Клеймо "застоя", разумеется, было для горбачевских пропагандистов элементарной реализацией самого хрестоматийного принципа: "вали все на предшественника". Разговор о "нефтяном благополучии" брежневских лет возможен только с учетом капиталовложений в нефтяную промышленность, в освоение сибирских месторождений. Именно тогда появилась песенка:
Нам счастье досталось не с миру по нитке,
Оно от Кузбасса, оно от Магнитки.
Нефть на Брежнева не с неба пролилась. Только мобилизовав промышленность, СССР смог стать нефтегазовой сверхдержавой. Разве это – паразитирование на ресурсах? Это кровь и пот, это риск и расчет. Это развитие, а не застой. О некоторых экономических нюансах сибирской эпопеи мы рассказали в главе об А.Н. Косыгине. Но, говоря о Брежневе, нельзя не упомянуть его любимца – летчика, министра гражданской авиации Б.П. Бугаева. За годы правления Брежнева и работы министра Бугаева показатели авиаперевозок в СССР увеличились на 80%. В любви к авиации Брежнев был продолжателем Сталина. Почти в два раза возрос грузооборот гражданской авиации. Только в 2007-2008 годах Россия стала показывать в гражданской авиации результаты, сопоставимые с брежневскими. 30 лет потеряно? При этом все самолеты и вертолеты советской гражданской и военной авиации были отечественного производства. Самолетостроение нынче упало в десятки раз по сравнению с брежневским уровнем. А ведь развитие столь наукоемкой отрасли – это и есть модернизация, о необходимости которой с апломбом рассуждают нынешние политические лидеры. Не прилетишь в модернизацию на "Боинге".
В начале 1981-го иностранный журналист писал: "При Брежневе, за 17 лет, в новые квартиры вселилось 143 миллиона человек. В СССР – один миллион врачей. В 1940 году в СССР добыли 31 миллион тонн нефти, в 1980-м – 603 миллиона. Одна лишь Тюмень увеличила добычу нефти в 111 раз. В 145 раз увеличена добыча газа, в 12 раз увеличено производство стали, в 26 раз увеличено производство электроэнергии". Что это – триумф коллективного правления? Какова роль "лично Леонида Ильича" в достижениях того времени? Один из косвенных ответов дала история: в 1976-1982-м, в годы, когда здоровье Брежнева было измождено болезнями, дела в стране шли куда менее успешно, чем в 1964-1976-м. Значит, энергия Брежнева кое-что значила? Было в этом простодушном хитроване что-то важное, что дополняло управленческий гений Косыгина, интеллект Андропова, политическое мастерство Громыко. Влиятельное трио "Андропов – Устинов – Громыко", казалось бы, по всем статьям превосходило Брежнева. Но в годы их правления при больном генсеке и снабжение ухудшилось, и афганская ситуация превратилась в политический тупик. В годы брежневского расцвета партийные органы, правительство и силовые ведомства работали более слаженно!
Разумеется, дело не только в Брежневе: старело поколение сталинских выдвиженцев, их лучшие годы были позади. Сам дух советской культуры стал соответствовать преклонному возрасту. В моде были фильмы и спектакли о благородных старцах, о любви немолодых людей. Репертуар праздничных концертов тоже подбирался в соответствии с запросами пожилого руководства. Сильное поколение до последнего вздоха не ослабляло хватку. Брежнев вносил в политическую жизнь дух компромисса, уравновешивал движения элит. Стоило Брежневу стать безвольным, сговорчивым стариком – и захлебнулась разрядка, чрезмерно возросли прямые и косвенные военные расходы. Что касается строительства, жилищного и промышленного, темп действительно был набран завидный. В день смерти Брежнева можно было убедиться, что половина жилого фонда СССР построена и заселена в "застойное" восемнадцатилетие. В 1964 году весь Советский Союз застраивался лагутенковскими пятиэтажками. Дешево, быстро, но некачественно. В 1982-м удалось увеличить темпы строительства, повысив и качество, и разнообразие архитектурных решений. Миллионы семей получали бесплатные государственные квартиры. Кооперативные квартиры казались пределом дороговизны, но цена однокомнатной кооперативной квартиры в Москве была равна двум с половиной – трем среднегодовым зарплатам по промышленности. До кризиса в строительстве было далеко: темп сохранялся и даже возрастал вплоть до 1991-го.
Брежнев берет на вооружение лозунг "все для счастья человека". Это было творческое переосмысление хорошо знакомой Брежневу сталинской кампании "Жить стало лучше, жить стало веселее". Брежнев последовательно давал понять, что забота о человеке – его коронная идея, что уж он-то, сентиментальный добряк, больше всех в Политбюро думает о том, чтобы у простого человека было мясо во щах, чтобы вдоволь было хлеба. Хлеб при Брежневе не дорожал. Повсюду строились огромные столовые. Рабочий день стал пятидневным, 8 марта и 9 мая – красными днями календаря (с 1977-го праздничным днем стало и 7 октября – день новой – брежневской – конституции). Пенсию стали выплачивать с 60 лет всем мужчинам и с 55-ти всем женщинам – кроме тех, кому пенсия полагалась в еще более раннем возрасте. В этом смысле советская система была, пожалуй, самой человеколюбивой в мире. Через 15 лет после разрухи это впечатляло. Бесплатные учебники для школьников – это тоже Брежнев, стипендии практически для всех студентов – снова "в этом личная заслуга Леонида Ильича". Программа "Нечерноземье" предполагала большие капиталовложения в сельское хозяйство самых бедных областей России. Увы, быстрых кардинальных изменений к лучшему в жизни Нечерноземья не было, но курочка по зернышку клюет.
Зная толк в сарафанном радио, Брежнев любил разоткровенничаться в разговоре с каким-нибудь офицером охраны или консультантом, признаваясь, что именно достаток простых людей всегда был его главной целью. Сократ отечественной кинодокументалистики Владимир Владимирович Осьминин рассказывал мне, как во время съемок одного из фильмов Брежнев должен был вот-вот приехать на площадь в Новороссийске. Все было готово: цветы в клумбах, чистые мостовые, струи фонтана поблескивали на южном солнце. И только когда Брежнев был уже чуть ли не в кадре, режиссер с ужасом заметил в фонтане валенок. Все-таки не доработали дворники! Леонид Ильич подошел к фонтану, сразу заметил валенок и… радостно улыбнулся: "А в мою молодость такой валенок нипочем не выбросили бы! Смотри-ка, и не дырявый! Да, лучше стал жить народ, товарищи…". Что ж, по самым скромным расчетам, за годы правления Брежнева реальные доходы граждан СССР выросли в полтора раза. Более чем в полтора раза выросло потребление мяса, в два раза – потребление яиц и растительного масла. И это – несмотря на волны дефицита и столовский рыбный день – четверг. Прилавки и впрямь не выглядели изобильно, но каждый рабочий и служащий ежедневно плотно обедал в столовой. В брежневских столовых ежедневно одновременно могли пообедать до 20 миллионов человек! В последний год правления "под Брежнева" подготовили продовольственную программу – комплекс мер по улучшению снабжения. За восемь лет нужно было еще на 12 процентов увеличить потребление мяса и почти в два раза – потребление овощей и фруктов. И вот результат: в 1982-м потребление мяса составляло 62 килограмма на душу населения в год, через три года – 65 килограммов, накануне крушения СССР – 70. Уровень Великобритании. При Ельцине этот показатель сократился более чем на треть. И в 2009-м среднестатистический россиянин в год съел лишь 50 килограммов мяса.
Громыко постепенно приучал Брежнева к большой международной политике. Мэтр американской дипломатии 1970-х, госсекретарь Киссинджер был частым гостем в Москве. Киссинджер был истым антисоветчиком, идеологом союза с Пекином против Москвы. Любил светскую жизнь, позировал с голливудскими актрисами, за что был прозван "Генри-поцелуем". О Брежневе он говорил: "Бог меня за это накажет, но он мне нравится". Они с Брежневым съели пуд соли и, оставаясь идеологическими противниками, превратились в приятелей. Брежнев называл его "наш хитрый Генри". Это означало одно: Леонид Ильич считал, что видит хитреца насквозь, что раскусил его. Он любил, как помещик Троекуров, ради потехи ставить гостя в неудобное, непривычное положение. То неожиданно начинал демонстрировать качества шофера-лихача – и Киссинджер, которому Брежнев отвел роль пассажира, уже прощался с жизнью от эдакой "быстрой езды". То приучал хитрого Генри к охоте на кабанов, доверяя ему важное дело – резать колбасу. Ему удалось произвести на Киссинджера впечатление русского ухаря из старого голливудского фильма. "Он настоящий русский, полный чувств, с грубым юмором", – восторгался ушлый патриций удалым варваром. Госсекретарь удивлялся неукротимому темпераменту Брежнева, который бурлил даже на официальных встречах: "Он почти никогда не вел сам прямые переговоры. У него была одна черта, которая меня обескураживала. Мы обычно встречались в его кабинете. Он говорил что-то, а потом не сидел, ожидая перевода, а отходил, звонил куда-то в другом конце комнаты. А когда переводчик заканчивал и я начинал говорить, он все еще где-то шлялся… Я говорил, а он ходил, и когда я договаривал, он приходил и слушал переводчика… Я бы рад был сказать, что у нас все было сердечно, но, естественно, иногда были и разногласия…". Разногласий было немало – и Брежнев, управляемый коллективным умом Политбюро, оказывался неуступчив, несмотря на широкую душу… Как-то Киссинджер назвал Брежнева великолепным шофером, но слабым политиком. Кто же кого переиграл в семидесятые – на автотрассах, на охотах, за столом? Пока Брежнев юродствовал перед Киссинджером – советские ракеты нависали над Европой.
У радушного Брежнева выработался занятный ритуал: при знакомстве с иностранными послами он дарил им три конфеты. Разумеется, это были отличные шоколадные конфеты московского производства – как правило, фабрики "Красный Октябрь". Подарок был со смыслом, Брежнев приговаривал: "Съешьте одну из них – за вашу страну, другую – за вас, третью – за ваших детей". Это впечатляло. Казенная формула "встреча прошла в теплой, дружественной обстановке" обретала реальное воплощение. Об этой конфетной дипломатии вспоминал индийский дипломат Трилоки Натх Кауль.
В героическом гагаринском ремесле были новые победы над американцами – такие, как выход Алексея Леонова в открытый космос. Лунную гонку – увы – в 1969 году мы проиграли, но подсластили пилюлю "триумфом космической автоматики" – лунным трактором. В 1971 году на орбиту выведена первая в мире станция "Салют-1". Посланцы СССР дежурили на седьмом небе круглогодично, побивая рекорды пребывания в космосе. Символом разрядки было рукопожатие в космосе героев "Союза" и "Аполлона". Символом укрепления братской дружбы народов социализма – совместные полеты с космонавтами из ЧССР, ПНР, НРБ, ВНР, ГДР, СРР, ДРВ, Кубы и даже МНР. Не буду расшифровывать аббревиатуры, пускай в этой книге дружественные страны называются по-брежневски.
Кто назвал восемнадцатилетие Брежнева эпохой застоя? Геологи? Нефтяники? Горные инженеры? Офицеры? Или, может быть, оружейники? Они находили для той эпохи другие определения: "Прорывное было время". Конечно, по сравнению с эпохой Сталина или Петра Великого брежневские прорывы и скачки выглядят не впечатляюще. Зато в 1964-1982 годах Россия продемонстрировала способность к эволюционному развитию без катаклизмов, без крови и штормовой штурмовщины.
Социалистическая система при Брежневе сохраняла (и укрепляла!) внешнюю монолитность. Нефтегазовые достижения СССР сделали надежнее экономические скрепы содружества. Главы государств восточного блока казались не менее "своими людьми" в Кремле и Ялте, чем когорта Политбюро. Гусак, Герек, Живков, Хонеккер, Кадар. Сложнее обстояли дела с капризным и своенравным Чаушеску. Тяжелое наследство получил Брежнев в отношениях с титовской Югославией. К счастью, двум жизнелюбивым маршалам удалось найти общий язык, Брежнев и Тито стали друзьями. Но случались в мире социализма и серьезные политические кризисы. Об одном из них – пражском 1968-го – мы расскажем в специальной главе. Дважды заставила поволноваться Польша. СССР не предпринял военного вмешательства в польские дела, ограничился партийным диктатом и экономической помощью. "Не танками, так банками", – говорили в ЦК. Поляки отвечали каламбуром на каламбур: "Лучше Каня, чем Ваня", имея в виду Станислава Каню, который некоторое время был компромиссным руководителем Польской Объединенной Рабочей Партии. Впрочем, штык и ракета в политике стран Варшавского договора всегда играли не последние роли, они создавали атмосферу содружества. И Станиславу Кане Брежнев сказал в стиле оракула: "Мы не войдем. Но, если возникнут сложности, то войдем". Генштаб СССР контролировал всю территорию Восточной Европы. Но метания Польши, где оппонентами коммунистов стали не "гнилые интеллигенты", а представители рабочего класса, были отчетливым знаком беды.
Кризис идеологии
Рутинная идеология, пронизывавшая быт советского человека от октябрятского возраста, к семидесятым годам начала подгнивать. Коммунистическим идеям пришлось выдерживать конкуренцию с западным глянцем, с холеными джентльменами и сексуальными сиренами "Плейбоя", с индустрией молодежной моды, с изобильной картинкой супермаркета. Политические комментаторы усердно разъясняли преимущества советской системы, говорили о коммунистических перспективах, но картинка западной скатерти-самобранки поражала воображение и все чаще побеждала, овладевала умами. Главные враги советского образа жизни – мещанство, потребительская идеология, частнособственнические инстинкты. При Брежневе (и в этом был его стиль!) борьба с этой чуждой идеологией проходила компромиссно, в духе разрядки. Оказалось, добропорядочный советский гражданин не обязан быть коммунистическим аскетом и фанатиком. Если раньше несвязанные с идеологией развлечения считались сомнительными – как "гражданин Вертинский" в стихотворении Ярослава Смелякова "Любка Фейгельман". Герои кинокомедий – таких, как "Цирк" или "Трактористы" – символизировали победу нового строя. Спортсмены воплощали "готовность к труду и обороне" и своими рекордами тоже утверждали преимущества социализма. А Брежнев сам подавал пример азартного боления с минимумом политических подтекстов. Появилась массовая культура, которая пропагандировала советские ценности менее навязчиво, чем это делалось во времена Хрущева и Сталина. Появилась беззаботность, не свойственная осажденной крепости.
Главной идеологической скрепой брежневского времени была героика Великой Отечественной. Все остальные святыни пожухли, их воспринимали всерьез только пионеры и немногие убежденные большевики. Остальные – в большинстве своем – сохраняли лояльность к советской власти, но "верующими коммунистами" не были. А Победа оставалась настоящей святыней. С героикой Победы была связана каждая семья. Идеологи были правы, соединяя образ Брежнева с историей Победы. Но, увы, они перегнули палку. О воспоминаниях Брежнев подумывал давно. Он был хорошим рассказчиком. Георгий Арбатов вспоминает: "У Брежнева была хорошая память, и он любил рассказывать, подчас довольно остроумно, точно схватывая детали, разные забавные истории. Вспоминал молодость, фронтовые годы, секретарство в Запорожье, работу в Казахстане и Молдавии. При этом часто повторялся, но никто не подавал виду, что это уже известно, – смеялись, выражали одобрение". Он уже подыскивал литераторов для работы над книгой, которую называл непротокольно: "Анкета и жизнь". Но с 1975-го самостоятельно руководить таким проектом Леонид Ильич не мог. В 1976 году за дело взялись Черненко, Замятин и его помощник Игнатенко. Наиболее активным личным пропагандистом Брежнева был шеф ТАСС Леонид Замятин – создатель брежневского культа. Они собрали кое-какие устные воспоминания Брежнева, воспоминания друзей и соратников вождя – и привлекли журналистов. Это были лучшие перья "Правды" и "Известий" – Анатолий Аграновский, Аркадий Сахнин и Александр Мурзин. Фронтовик Сахнин писал о войне, Аграновский – о послевоенном "возрождении", а Мурзин – о целине. Брежнев знакомился с текстами на слух – и давал добро на публикацию. В февральском номере "Нового мира" за 1978 год вышла первая часть воспоминаний – "Малая Земля". За ней последовали "Целина" и "Возрождение". Книжки получились добротные, лаконичные, идеологически ясные и полезные советскому большинству, но их задушили в объятиях и оглушили фанфарами. Отныне Брежнева должны были штудировать школьники и студенты. О ленинской премии по литературе, чтецких программах и театральных постановках нечего и говорить. Авторитет генсека скукоживался, анекдоты становились все злее.