Он сказал, что согласен сейчас, сию минуту жениться на ней, даже венчаться (но, конечно, тайно, где-нибудь в провинции), да разве она согласится? Пусть мое материнское сердце разрывается от боли, но она будет продолжать его презирать неизвестно за что и еле отвечать на его поклоны.
Я же прекрасно вижу: ей нравится Владимир. Я не могу за ними уследить, они так часто остаются одни… Вот в какую историю мы попали! К тому же мы живем с ним почти в одной комнате и к тому же еще - о ужас! - мы ведь в его руках!..
Пишите Ваше мнение и совет. Я в полном отчаянии.
Е. Л. М.
Владимир - Китти (записка)
Котик, я положу письмо на столе, как напишу, даже если будет темно у нас в комнате, - но сумеешь ли ты его взять?
Володя.
Дневник Китти
Что мне делать? Как разобраться в самой себе, в своей душе, в своих чувствах?.. Мне кажется, что если Владимир мне нравится, то это еще не значит, что я его собственность. Его ревность меня отталкивает. Когда за мной зашел Илья Ефремович, чтобы идти в театр, я не могла нигде найти свои ботинки, которые, как потом оказалось, спрятал Владимир, и, чтобы не опоздать, я пошла в открытых туфлях.
Когда пришел Николай Владимирович Львов, с которым я сговорилась, что буду ему аккомпанировать, Владимир явился в одних подтяжках и начал мыть обе наши люстры, причем он бегал как угорелый с тазами, полными мыльной воды, с губками и щетками и когда наконец, подставив лестницу, чтобы мыть люстру, залез наверх, то капал нам сверху на головы, чем, конечно, сорвал всякое настроение и пение. Вечером я с ним объяснялась. Я сказала ему, что если он будет так недостойно себя вести, то я его возненавижу. Он просил прощения и сказал, что не может без меня жить, а я сказала ему, что он мне милее всех, но что, кроме самой лучшей дружбы, между нами ничего не может быть. Мы помирились и поцеловались. В это время вошла мама.
Скандал был грандиозный!.. Я рада только одному: что не услышу больше о том, что я "ее юная, невинная и чистая дочь"; эти слова мне безумно надоели, так же как и пафос, с которым они произносились.
Хотя мы живем вместе, но Владимир ухитряется мне передавать в день несколько записок, а иногда и писем. Ночью, проходя к себе мимо моей постели, он всегда умудряется бросить мне на одеяло какую-нибудь записку. Мама это заметила, и теперь я должна спать вместе с ней на ее кровати. Как она наивна! Разве может что-либо меня остановить и разве это способ воздействия - лишить меня покоя и собственной кровати? Но я подчиняюсь: не могу ее огорчить.
Но что это со мной? Ведь он действительно нравится мне больше всех.
Владимир - Китти (записка)
Милый мой, горячо любимый Котик, мне очень тяжело сознавать, что тебя разными подлыми словами связывают и заставляют делать глупости. Зачем ты спишь там? Я знаю, что это новые выдумки Е. П., но мне очень тяжело сознавать, что ты там корчишься где-то вместо своей постельки.
Подумай, можно ли верить в справедливость, в хорошее, в Бога, наконец, если такая эгоистичная старая кукла гадит тебе жизнь! Ведь она одной ногой в могиле, и неужели ты, у которой вся жизнь впереди, должна так мучиться из-за нее?!
Ну скажи правду, положа руку на сердце, открыто и прямо, хотя не мне, а самой себе: разве так все было бы, если бы не твоя ненормальная мать? Сама изгадила свою жизнь и теперь вдолбила себе, что ее дочь не может делать того-то и того-то. Я знаю, ты так мало любишь меня, что мои слова бессильны, но знай, голубка моя, что каждая ночь, проведенная тобою там, для меня бесконечная, полная страданий ночь.
Володя.
Н. В. Львов - Е. П. Мещерской
Многоуважаемая Екатерина Прокофьевна! Простите, что пишу, но с тех пор, как у Вас поселился известный Вам молодой человек, я не имею надежды увидеть наедине Вас или Екатерину Александровну.
Вы, наверное, догадывались, что мои столь частые посещения Вашего дома были вызваны чувствами, которые я питал к Екатерине Александровне. Само собою разумеется, что я говорю о чувстве, которое не могло бы ни в коей мере быть оскорбительным для Екатерины Александровны.
Но появившийся в Вашем доме певец спутал все мои карты, и теперь мне остается только молчать, тем более что, к моему великому прискорбию, она к нему чересчур благосклонна.
Вам же, как матери, я считаю своей обязанностью сказать то, что я узнал о Юдине из самых достоверных источников. Сей молодой человек имел родную тетку (сестру его матери), известную примадонну "Оперетты", носившую псевдоним Глория. Будучи подростком, гимназистом, он, как говорят, был у нее на содержании. Уехав в начале революции с бывшим миллионером-нефтяником за границу, она оставила здесь все своему племяннику-любовнику. Вот откуда у этого альфонса драгоценности и бриллиантовые перстни, а также и остальная роскошь.
Его близость к Вашей дочери марает ее, а его жизнь под одной кровлей с Вами отпугнет от Вашего дома всех порядочных людей. Простите, что пишу столь некрасивые вещи, но считаю своим долгом предупредить Вас.
Остаюсь Ваш покорный слуга
Н. В. Львов.
Дневник Китти
Мама получила письмо от Львова и, прочтя его, совершенно сошла с ума!.. Мне она сказала, что Владимир преступник и что на это у нее есть живые свидетели, она прибавила также, что ни одного слова больше сказать мне не может. Потому что это что-то такое, о чем неприлично говорить… Не могу себе представить, что мог написать Николай Владимирович о Владимире и на какое преступление последний способен. Наконец, на Знаменке живет Николай Николаевич, его отец, и Елизавета Дмитриевна, его мать, у которых можно расспросить, не клевета ли это.
Был вечер, и Владимир был на концерте. К нам пришли Ричард, Виталий и профессор Т. Разговор как-то не клеился. Виталий играл сонату Моцарта, очень неплохо. Он теперь занимается с Игумновым и говорит, что музыка очень помогает его стихам.
За вечерним чаем зашел разговор о том, что всех людей можно разделить по типам, характеру, жизни и поступкам, отнеся их к тому или иному писателю. Мы стали тут же за столом разбирать общих знакомых. Общим мнением нашли, что Гоголь-Яновские написаны Салтыковым-Щедриным, Мотовиловы - Гоголем, Греч - Гончаровым.
- А кто написал наших Мещерских? - улыбаясь, спросил Ричард.
- Ну конечно, Достоевский, - почти грустно ответил Виталий.
Молодой профессор Т. покачал головой, и на его лице промелькнуло то выражение, которое у меня всегда ассоциировалось с шуршащей сутаной иезуита.
- Не-е-ет, - тихо протянул он, - Мещерские с некоторых пор живут такими красочными приключениями, что над их домом теперь невидимо реет герб самого маркиза Рокамболя!..
От этих слов вся кровь бросилась мне в голову, но я сдержала себя, приняв эту язвительную шутку смехом, однако мама бросилась на него в штыки, и ему пришлось тут же перед нами извиняться.
Итак, благодаря Владимиру нас упрекают в авантюризме. Да, нервная и напряженная атмосфера царит в нашем доме с минуты вселения к нам Владимира. Но все эти господа забывают, что он фактически нас спас, и, не приди он нам на помощь, не сидеть бы им с нами сегодня и не пить чай.
Под влиянием полученного письма мама была очень взвин-ченна, нервна и ссылалась на головную боль, чем заставила всех трех молодых людей быстро после чая откланяться.
Когда Владимир вернулся с концерта, так мама прямо ему заявила, что просит его оставить наш дом, причем не желает объяснять причины.
- Вы думаете, что вы уже вне опасности? - спокойно, но насмешливо спросил Владимир. - Едва я уеду, прежние обвинения против вас вступят в силу и вы будете немедленно выселены!
- Ах, значит, в таком страхе вы соображаете нас держать? - воскликнула мама. - У вас не хватит благородства уехать по моей просьбе, оставив официально комнаты за собой и дав нам покой. Очевидно, мне придется говорить и взывать к помощи и порядочности ваших родителей… если у вас ее не хватает.
- Ах так! - вскипел Владимир. - Вы думаете, мои предки (он называл так родителей) для меня авторитет? Я не уеду уже потому, что вы, когда я был вам нужен, использовали меня, а теперь выгоняете, выкидываете ни с того ни с сего…
- Вы бессовестный человек! - И тут мама вдруг горько расплакалась. - Нас с дочерью все могут обидеть, это нетрудно!
- Что вы, что вы! - воскликнул растроганный Владимир. - Не плачьте, я готов все сделать, ведь я люблю Котика и сейчас докажу вам это. Он быстро вышел в кабинет и появился через минуту с бумагой в руке. Это был ордер, выданный ему на наши комнаты.
- Вот, - сказал он, - смотрите! - И, сложив ордер, он разорвал его на наших глазах на несколько частей и бросил в пепельницу. - Теперь я больше не услышу от вас, что вы у меня в руках, но уехать от вас я не могу. Я люблю Котика, не гоните меня. Ордер разорван, возобновить его нельзя, пусть об этом никто не узнает, но пусть это вас успокоит. Давайте помиримся… - И, подойдя, он поцеловал мамину руку.
После этого мама действительно пришла в самое прекрасное расположение духа. Мы мирно разошлись и легли спать.
Е. П. Мещерская - Н. В. Львову
Николай Владимирович! Не удивляйтесь загородной марке. Я заставила Китти тайно от Юдина взять двухнедельный отпуск и увезла ее в наше бывшее Петровское, к моей приятельнице.
Получив Ваше письмо, я чуть с ума не сошла от ужаса! Я решила погибнуть, но выгнать Юдина вон! И что же? Вдруг во время нашего с ним объяснения он взял и разорвал ордер! Таким образом, он развязал мне руки для дальнейших действий. Как только он утром пошел на репетицию, я собрала все его вещи в чемоданы и выставила их в коридор. В чемодан я вложила ему соответствующую записку. Вы уже догадываетесь, какого содержания? Затем, очистив наши комнаты от всех его пожитков, я заперла их и уехала с Китти в Петровское. Что ему остается делать, как не подчиниться? Права свои он сам разорвал, и не враг же он сам себе, чтобы рассказывать кому-либо всю создавшуюся ситуацию?
Мне кажется, что мы навсегда от него отделались, ему ничего более не остается, как выехать от нас.
Что касается Китти, то, поверьте, в семнадцать лет можно ли считать серьезной склонность девичьего сердца?
Не знаю, под какие опасности подставляю я себя и дочь этим поступком, но я готова терпеть что угодно, только бы не видеть его в своем доме.
Я охотно верю в то, что Вы о нем написали, и не собираюсь проверять правильность этой версии, так как не собираюсь выдавать за него мою дочь.
Будем рады через две недели, возвратясь в Москву, видеть Вас снова у нас на Поварской.
Е. П. Мещерская. Дневник Китти
Как стыдно мне за мамин поступок! Воспользоваться минутой великодушия Владимира и вслед за этим выкинуть его за шиворот, как собачонку. Если б она знала, что последует дальше, то никогда бы этого не сделала…
Итак, мама, заставив меня тайно от Владимира взять двухнедельный отпуск, увезла меня в Петровское самым воровским образом.
Мы выехали из Москвы утром.
За окном вагона мелькали, сходились, связывались клубками и, словно черные змеи, расползались в разные стороны дороги, наверное, вязкие и топкие, полные весенней воды, а когда мы вышли на знакомой станции, то весенняя вода заполняла все: рвы, канавы, колеи дороги. Все вокруг шумело, журчало, билось, а навстречу нам неслось несмолкаемое щебетание птиц.
В одном из наших бывших флигелей, теперь занятом больницей (больничным персоналом), мы нашли мать Вали - Наталью Александровну. Целый день прошел в том, что мама рассказывала о Владимире, возмущаясь и захлебываясь, а Наталья Александровна охала, ахала и всплескивала руками. Мама ни на минуту не хотела меня отпустить от себя, заставляя сидеть с ними в комнатах. Она боялась, что Владимир может догадаться, где мы, и приехать сюда. Поэтому каждый раз, когда слышался гудок приходившего из Москвы поезда, они обе многозначительно переглядывались и долгое время, подойдя к окну, смотрели на дорогу, лица их были тревожными. Смотрела на дорогу и я, но только не скрою, что смотрела с совершенно иным чувством. Инстинктивно я ждала Владимира, я знала, что он будет здесь и найдет меня.
Но вот пришел последний поезд из Москвы. Сумерки спустились. Мама с Натальей Александровной успокоились, повеселели и стали хлопотать об ужине.
Наутро я проснулась от солнечных лучей, заливавших ярким светом всю комнату. Мама еще спала, а постель Натальи Александровны была пуста, она ушла в больницу на службу. Быстро одевшись, я вышла на крыльцо. В ярком свете весеннего утра я жадно оглядывала родные места моего детства. Дворец, у которого были выбиты стекла, стоял грустно, заколоченный простыми досками. Статуй не было, их увезли, и по аллеям торчали одни серые пьедесталы. Аллеи парка были теперь дорогами, глубоко изрытыми колеями проезжавших по ним телег…
Из синей, глубокой чаши неба лились ослепительные лучи солнца. Играя на последнем снегу, на талом льду, купаясь в весенних лужах и в весенней воде, разлитой вокруг, они ударяли в глаза таким ярким снопом света, что глаза, защищаясь, щурились сами по себе. Я смотрела на родные места, чувствовала милую деревенскую весну, но почему-то радости в душе не ощущала. Наоборот, в душе росла какая-то пустота оттого, что рядом, возле себя, я не видела бледного, с тонкими чертами лица Владимира, не слышала его голоса и нежных слов любви. Поэтому, когда вдали на дороге показалась его знакомая фигура, я испугалась, думая, что это галлюцинация. Откуда он мог явиться? Из Москвы еще не приходило ни одного поезда. И как он мог решиться увидеть маму после того, что она ему написала?..
Первой моей мыслью было подготовить к его появлению маму; потом я стала решать, как мне надо с ним себя вести, и решила, что надо быть холодно-вежливой, чтобы скрыть мою радость. Но Владимир был уже рядом, и, очутившись в его крепких объятиях, я не произнесла ни слова, мне только показалось, что лучи весеннего солнца стали вдруг совсем близкими, и от их тепла голова моя сладко закружилась…
В это время сзади нас распахнулась дверь, и мама с ведром в руке встала на пороге. Ведро выпало из ее рук и, звонко стукнувшись о деревянный порог, покатилось. Владимир, ничуть не растерявшись, галантно ей поклонился, поднял ведро и пошел за водой к колодцу.
- Иди сию минуту в комнаты! - вне себя от гнева, крикнула мне мама.
Позднее оказалось, что Владимир сразу догадался, куда мы уехали, но задержался в Москве из-за вечернего концерта. На рассвете, не дожидаясь поездов по Брянской дороге, он поехал по Александровской, сошел в Голицыне, причем, желая сократить путь, свернул с шоссе и, не зная дороги, рискуя жизнью, пустился в переправу по только что тронувшейся реке. Ранним утром он уже был в Петровском.
Когда из больницы пришла Наталья Александровна, мама, очевидно дождавшись свидетеля, начала отчитывать Владимира. В конце своей речи она добавила:
- Итак, я высказала все! Если моя дочь вас любит, я требую, чтобы она сейчас, сию минуту выходила бы за вас замуж! И немедленно покинула мой дом. Если она не хочет быть вашей женой, я требую, чтобы вы вообще избавили нас от вашего присутствия. Что вам угодно? Какие у вас права? Вы же сами разорвали ордер и еще воображаете, что я буду вас терпеть в своих комнатах?
- Да, я разорвал его, - тихо и спокойно ответил Владимир, - но тут же раскаялся в этом поступке. Я буду жить с вами до тех самых пор, пока не уговорю вашу дочь выйти за меня замуж… - И тут Владимир, к великому ужасу моей матери, вынул из кармана и развернул перед нею ордер. Его четыре разорванные части были аккуратно подобраны, и он, наклеенный на толстую бумагу, выглядел целым и невредимым. - Вот, - добавил он, - если вы будете идти против меня, я скажу, что ордер разорвали вы, и мне поверят скорее, нежели вам!
- Подлец! - воскликнула мама и, обратясь ко мне, закричала: - Ты, Китти, можешь, если желаешь, выходить за этого "джентльмена", и чтобы ни тебя, ни его я больше не видела! Немедленно убирайтесь оба вон! С глаз моих долой!
- Да, это некрасивый поступок, - возмутилась я, - и честным его нельзя назвать… Но вспомните, мама, вы плакали перед Владимиром, и ради ваших слез он разорвал ордер… А вы сами были так уж безукоризненны?.. Потом, почему вы гоните меня из дома? За то, что мне нравится Владимир? Да, нравится! Но замуж я не собираюсь. Для замужества надо иметь желание вить свое гнездо, растить детей, ухаживать за мужем, стряпать пироги… Все это не прельщает меня! Я осталась с тринадцати лет без образования, сейчас мне нет еще восемнадцати, и я ничего из себя не представляю, я недоучка, без профессии, даже без простого ремесла.
Владимир, все время взволнованно меня слушавший, при моих последних словах подошел и протянул мне ордер.
- На, возьми! - мягко сказал он. К негодованию моей матери, я не протянула руки за всемогущей бумагой, и сцена эта была мне глубоко противна.
- Это не искупит твоего поступка, - ответила я, - и вторичной минутой твоей слабости я не воспользуюсь. Храни эту жалкую бумажонку, если ты видишь в ней твою власть надо мной!
После этого мы еще долго объяснялись, потом обедали, пили чай, затем, помирившись, играли в джокера и наконец вечером втроем поехали в Москву.
Все трое были довольны. Мама была счастлива - оттого ли, что я не собираюсь замуж за Владимира, или же убедившись в том, что он не опасен.
Владимир же был счастлив оттого, что вновь попадал с нами под один кров. Я радовалась тому, что наступило хотя и временное, но перемирие, однако душа моя была полна смятения, и казалось, что-то тонкое, нежное, неуловимое улетело навсегда. Как легко "выпихивает" мама меня замуж, и как смеет Владимир утверждать, что я стану его женой?! Разве не прав профессор? Конечно, мы с мамой - это "Приключения маркиза Рокамболя", и вот их достойное начало!..
Был вечер, когда мы подъезжали к Москве. Мама с Владимиром были заняты профессиональными разговорами о методе пения, и мама, забыв обо всем, рассказывала ему о маэстро Италии. Я смотрела в окно на приближавшиеся огоньки Москвы и думала: сколько музеев, галерей, учебных заведений, театров в этом городе, сколько в нем можно найти наслаждений!.. Разве не в познании нового, не во внутреннем росте, не в вечной борьбе мысли, не в творчестве заключено то, что мы зовем счастьем?..
Вчера только в Петровском помирились, а сегодня уже Владимир закатил совершенно неприличную сцену ревности…
Зная, что вечером Владимир поет в концерте в Доме Союзов, к нам пришли гости, мои друзья: Илья Ефремович, Виталий, Ричард, профессор Т. и Львов: последний намеревался нам петь. До отъезда Владимира оставалось каких-нибудь полчаса, и я, чтобы занять время и предотвратить всякие выпады с его стороны, пошла и села за рояль. Я уже чувствовала, что Владимир при виде пришедших бледнел от злости и готов был ринуться на любого.
Львов, перебирая мою папку с романсами, выбрал "Последний аккорд" Прозоровского (мой любимый) и попросил дать ему домой эти ноты, чтобы транспонировать их на его голос - баритон. Не успела я ему ответить, как в комнату ворвался, очевидно, все слышавший Владимир и вырвал у Львова ноты прямо из рук.