5
Великий князь Александр Николаевич (будущий Александр Второй) совершал путешествие по стране, в которой предстояло ему царствовать. Ехал быстро - сопровождавший его Жуковский сравнивал поездку своего воспитанника по России "с чтением книги, в которой великий князь прочтет пока только оглавление".
"В Оренбурге генерал-губернатор Перовский устроил ему блестящий прием, соединив европейские удовольствия с азиатскими потехами, - сообщает официальная история жизни и царствования Александра Второго. - Поутру вновь образованные регулярные башкирские полки, смешанные с уральскими казачьими, стройными маневрами занимали великого князя; вечером Киргизская орда, нарочно прикочевавшая к Оренбургу… забавляла его всем, чем только могла: скачкою на лошадях маленьких полунагих киргизят; скачкою их же на верблюдах; состязанием киргизов в борьбе между собою; заклинанием змей; хождением босыми ногами по голым острым саблям, дикою пляскою… Не обошлось и без бала, происходившего посреди киргизского кочевья, в нарочно выстроенной изящной галерее, под звуки европейского оркестра. Бал удался как нельзя лучше, и великий князь долго танцевал с оренбургскими красавицами".
16 июня 1837 года наследник прибыл в Уральск. В официальной истории говорится: "Ему была показана примерная рыбная ловля осетров, и летняя, и зимняя… Из пойманного осетра тут же вынули икру, посолили ее и подали к закуске на особо устроенном плоту. Пребывание в Уральске цесаревича ознаменовано закладкой церкви во имя св. Александра Невского, первого православного храма среди раскольничьего населения края".
В дневнике Василия Андреевича Жуковского лишь наметка: "Переезд из Оренбурга до Уральска. В. князь в закрытой коляске. Я вместе с Перовским, сначала в тарантасе с Далем…" И затем: "С Далем на берег Урала. Приготовленные рыбные ловли", - дальше дневник Жуковского, как сеть рыбой, набит словами: "Ловля под учугом, абрашка… Малое багренье. Большое багренье… Пешня. Багор. Подбагренник. Чекушка… Имя лодок. Бударка с кривым железным носом…" Присутствие Даля на берегу Урала чувствуется по записям в дневнике Жуковского.
Жуковский отмечает в дневнике: "Пряданье мальчишек с берега" (теперь слово "прядать" помечается как устаревшее - прыгать, скакать, сигать); полковник из свиты цесаревича расшифровывает в письме строку из дневника Жуковского: "Нас удивляли мальчики, бросавшиеся с высокого здесь и крутого берега Урала с разбега в воду и нырявшие в ней как рыба, и этих мальчишек здесь так много, что они на всем протяжении более версты забавляли нас, бросаясь один за другим". Мальчики, забавлявшие цесаревича опасным пряданьем, учились быть "привычными нырялами, исправляющими какое-либо дело под водою" (так объясняет Даль слово "водолаз"): нелегко, просунув правую руку в петлю тяжелой абрашки ("ручной железный крючок на темляке, коим водолазы подсекают изручь красную рыбу"), пробраться в плотно сбитый осетровый косяк, подсечь трехпудовую сильную рыбину и выволочь ее на поверхность, - цесаревичу, кажется, показывали и такую "забаву"; смысл ее проясняется в следующей строке дневника Жуковского: "Нужно продать на 500 рублей каждому, чтобы жить".
Великого князя ждали в казачьем краю не для того только, чтобы накормить икоркой или увидеть закладку храма, который здешним раскольникам был вовсе ни к чему.
Накануне приезда в Уральск наследника-цесаревича пошел слух, будто по крепостям разосланы "лазутчики" "для выведывания нужд казачьих". В доме старшины Назарова собрались недовольные и составили прошение: власти недодают казакам жалованье, ущемляют с продажей рыбы и сенокосами; Покотилов назначен атаманом не по выбору, а насильно, он теперь и чиновников ставит не по выбору, а кого захочет, на общественные деньги купил себе дом с мебелью… "Это правда, это правда, это правда все была".
Ожидая приезда наследника, казаки говорили Далю, что не видели "царского кореню" со времени государя Петра Третьего (то есть Пугачева - помечает Даль).
Жуковский в дневнике пишет хотя намеками, однако подробнее, чем официальная история: "Визиты Стахею и Андреяну Дмитриевичу Мизиновым. Они в оппозиции… К Василию Осиповичу Покотилову, войсковому атаману. Анекдот о выборе Покотилова; Мизинов: я их поставил на колена, я их и подыму…" Очень знаменательно: Стахей и Андриан Мизиновы, знатные казаки, составители прошения.
У городских ворот экипаж его высочества был задержан небольшой толпой уполномоченных, один - Асаф Бухаров, - стоя на коленях, держал в руках бумагу. Адъютант наследника бумагу принял; уполномоченные расступились - кареты тронулись дальше. Казаки, вышедшие на дорогу провожать великого князя, радостно кричали: "Взял! Взял!" В Уральске царили торжество и веселье - будет казакам "высочайшая милость". Покотилов составлял для Перовского список "главных действователей", "извергов" и доносил, что сам арестовать их не решается - быть волнению. Военный губернатор докладывал в Петербург, что разбор дела без войск вызовет "открытое возмущение". Перовский предлагал воспользоваться случаем и под предлогом строгого наказания силой внедрить преобразования, угодные правительству: отменить наемку, ввести мундиры и очередность службы, покончить с расколом, выслать из войска всех беспокойных. В торжествующий, веселый Уральск нежданно вступили воинские части. Ужас охватил жителей: запирали накрепко ворота и двери домов, дети и женщины попрятались в подполья и подвалы - ждали грабежа, насилья; вслед за отрядом явился Перовский, объявил город на военном положении и назначил комендантом подполковника Геке.
6
Ах этот Геке! Читаешь оренбургские документы, тенью стоит за спиной Даля ротмистр - подполковник - потом полковник Геке (он даже в чинопроизводстве возвышение Даля - только по своей лестнице, по военной, - точно повторял). Не знаем, хороший ли был, дурной ли, - знаем лишь, что за приказы он выполнял: водил карательные отряды против уральских казаков, против казахов, башкир. Против всех, кто выражал "неудовольствие", "волновался", "бунтовал", шел по приказу военного губернатора походом этот ротмистр - подполковник - полковник.
Геке обычно там начинал, где кончал Даль.
По приказанию военного губернатора чиновник особых поручений Даль объехал башкирские земли и составил подробное их описание. Даль докладывал военному губернатору о произволе местных властей, об ограблении башкир.
В дерптском ученом журнале появилась написанная по-немецки статья Даля о башкирах. Статью быстро перевели, сократили и без имени автора поместили в "Журнале министерства внутренних дел".
Даль подробно сообщал о природе и административном положении башкирских земель, сопоставил различные мнения о происхождении башкир; сделал быстрые зарисовки их поведения и занятий, одежды и оружия. Чиновник особых поручений при военном губернаторе, посаженном управлять населявшими край инородцами, напоминал (беспристрастно!) о башкирских "бунтах": восстание 1707 года началось по причине "самовольного образа действий назначенного в Уфу Сергеева" (царский комиссар Сергеев явился "выколотить" с башкир 600 подвод, пять тысяч коней и тысячу человек) - "Во время этого восстания погибло больше тридцати тысяч мужчин; больше восьми тысяч женщин и детей были поделены между победителями; 696 деревень были разорены".
Статью о башкирах Даль написал в 1834 году - в том же году начались волнения среди башкир и русских удельных крестьян; скоро "неудовольствие" пришлось переименовать в "беспорядки", потом "беспорядки" - в "восстание". По дорогам двинулись карательные отряды (главным отрядом - три роты с двумя орудиями - командовал подполковник Геке). Четыреста двадцать семь бунтовщиков пригнали под конвоем в Оренбург - судить. Остальных наказали на месте.
Три года спустя поднялись казахи. Недовольство казахов долго скручивалось пружиною. "Главный возмутитель" и "ослушник воли начальства" Исатай Тайманов пытался поначалу объяснить военному губернатору причину "неудовольствия": "Поставленный над нами хан Джангир судит нас несправедливо… Султаны, бии и ходжи, исполнители ханской воли, всюду нас притесняют, безвинно мучают нас побоями, своевольно отнимают у нас собственность нашу, жаловаться же на них - значит наводить на себя видимое бедствие и совершенное разорение". Перовский был возмущен, что Исатай посмел вступить с ним в переписку.
Чиновник особых поручений Даль исследует "коренной повод действию" восставших: "Сколько ни виновен Исатай Тайманов и его сообщники, но преступление их объясняется некоторым образом дошедшими до меня сведениями, которые тем более заслуживают вероятия, что без повода и без причины люди эти никогда бы не отважились на действие, влекущее для них такие последствия. Мне сделалось известным, что не только приверженцы Исатая, но и большая часть киргизов доведены до крайности самоуправством султанов, биев и старшин, употребляемых вами по управлению ордой… Упомяну только о несоразмерных поборах, производимых с киргизов под разными предлогами". Это послание, написанное Далем, было от имени Перовского вручено владыке казахской орды Джангир-хану.
Но от имени того же Перовского тому же хану было предписано выслать против бунтовщиков отряд джигитов.
В разгар восстания Исатай Тайманов просил Перовского откомандировать "правдивых чиновников, которые бы вникли в наше бедственное положение и произвели по жалобам нашим всенародное исследование. Особенно мы желаем, чтобы жалобы наши были исследованы господином подполковником Далем".
"Возмутитель" просил наградить казахов "просимыми чиновниками"; военный губернатор восставших не "наградил" - в степь вышел карательный отряд Геке - больше тысячи человек при артиллерии, "Вся степь в ужасном волнении, и все привлечено к Исатаю…" - доносил Геке. Он сообщал Перовскому, что необходимы "самые деятельные и строгие меры". Казахи шли к Исатаю аулами.
Чиновник особых поручений Даль скрупулезно изучал причины восстания: "доведены до крайности", "самоуправство", "несоразмерные поборы" (даже за камыш, который сам по себе растет на каспийском побережье). Войско Геке, казачьи сотни Покотилова ловили Исатая - тут уже не до правых-виноватых: идет охота, идет война. В ноябре отряды Тайманова были разгромлены, его поймали только летом следующего, 1838 года: пятнадцать верст мчались за ним казаки и султанские джигиты, наконец конь под Исатаем был ранен - Исатая выбили пикой из седла, саблей разрубили ему голову, потом еще выстрелили в грудь из пистолета…
7
…В Уральске заседала военно-судная комиссия. "Шайка буйной вольницы" остановила коляску его высочества и подала прошение, содержащее "дерзкие жалобы на высочайшие учреждения", "ложные изветы" на военного губернатора, наказного атамана и начальство, - говорилось в докладе комиссии. "Буйные и шумные возгласы толпы в присутствии и после отбытия Государя Цесаревича сами по себе составляют уже преступление". Приговор был суров: телесные наказания, Сибирь, высылка в отдаленные губернии и общее взыскание - выкомандировать из войска четыре полка, два в Царство Польское и два на Кавказ.
Даль в комиссии не участвовал - похоже, что в эти дни военный губернатор поручил ему сочинить "Памятную книжку для нижних чинов императорских казачьих войск".
"Памятную книжку" давно никто не помнит. Вряд ли, впрочем, можно утверждать, что ее забыли: даже современники, даже друзья Даля попросту не знали о ней, не заметили книжицу, хотя и "удостоенную высочайшего одобрения".
Да и что она в жизни Даля - свод правил поведения и службы уральских казаков. В оправдательной записке Бенкендорфу Даль упоминает "Памятную книжку" как пример своего "безответного повиновения и преданности". Это можно понять, но писал-то он книжку не ради "карьеры", не ради "успехов и достижения чего". Вот ведь и в частном письме Даль отозвался о только что сочиненной "Памятной книжке" весьма высоко. Он, кажется, еще верит, что "молчанье" (хотя бы и "худое") можно "установить" не грохотом орудий, но "добрым и простым словом", что надо "объяснять" законы, он, кажется, верит еще в возможность добром и по справедливости "решать вопросы" среди "нижних чинов императорских казачьих войск", если "убедительным и ясным языком" обратиться к каждому.
"Кто кому надобен, тот тому и памятен". Здесь, в казачьем краю, не надобна оказалась Далева "Памятная книжка". Здесь, в станицах-крепостях, что вытянулись линией по Уралу-реке, малограмотным указам Пугачева верили больше, чем благочинным правительственным наставлениям. "Потом старайтесь послужить верно и неизменно. За что жаловать буду вас всех, воперво: вечною вольностию, реками, лугами, всеми выгодами, жалованием, провиянтом, порохом и свинцом, чинами и честию, а вольность, хоть и не легулярные, но всяк навеки получит", - здесь не забыли еще пугачевского "царского корени".
Хороши ребята, да славушка худа…
"ТОЛКОВЫЙ СЛОВАРЬ". ОТВЛЕЧЕНИЕ ПЯТОЕ
Даль перелистывал тетради - он любил тетради общие, в крепких переплетах, с толстой бумагой, которая от возраста становится еще прочнее, тетради, больше похожие на альбомы (сам Даль называл их "записными книжками"): он читал в своих тетрадях записи, возле которых стояла пометка "урал-казч". На страницах жил странный, самородный быт - в нем нередко сплеталось доброе и дурное, жили новые слова и новый для уха здешний говор ("Казак говорит резко, бойко, отрывисто; отмечает языком каждую согласную букву, налегает на "р", на "с", на "т"; гласные буквы, напротив, скрадывает: вы не услышите у него ни чистого "а", ни "о", ни "у"); жила казацкая одежда - сарафаны, рубахи, кафтаны, пояски, жили конские масти, оружие казацкое (вроде "винтовки на рожках, из которой стрелял он лежа, растянувшись ничком на земле"); жили казацкие имена, от которых веяло заповедной стариной, - Маркиан, Елисей, Евпл, Харитина, Гликерия. Даль вспоминал Пушкина ("Напишите о них роман!") - ему казалось, что уральский роман не сегодня-завтра заживет в его толстых, похожих на альбомы тетрадях: "Я много заготовил запасов для повести или романа, который должен деяться и твориться в Уральском войске; жизнь и быт совсем отдельные, особые; обычаи и отношения мало известные, но замечательные и достойные любопытства…"
Уральские казаки промышляют рыбу. У каждого казака свой долбленый челнок - бударка, - легкий и ходкий; им правят с помощью одного короткого весла. На красную рыбу заведена особая сеть - ярыга, шести сажен длиной и четырех высотой, или, как здесь говорят, "стеной". Если ловко и с умом выкинешь ярыгу, достанешь осетра; громадина осетр тяжело бьется о борта, качает бударку; его глушат ударом по голове - "чекушат", - приговаривая почему-то не "хороша рыба", а "хорош зверь".
По взморью для ловли красной рыбы ставят ахан - сеть о двойном полотне, одном мелком, неводном, с ячеями в вершок, а другом редком - "режею" - с ячеями в четверть: протянувшись в режею и упершись в стену, рыба поворачивается, играя плеском, и запутывается. Аханный промысел особенно опасен зимою: казаки со всем снаряжением едут к месту лова на санях по морскому льду, "моряна" - ветер с моря - взламывает лед; если начнется после этого верховой ветер, рыбаков на огромных льдинах уносит в открытое море; и на то придумано свое словцо - "быть в относе".
На реке зимой первым делом ищут ятовь - омут, в который красная рыба ложится на зимовку; она лежит тесно, один ряд на другом, как в бочке. Казак стальной пешней в три маха просекает двенадцативершковый лед, опускает в прорубь длинный багор и щупает им дно, поддевая рыбу. Белуги попадаются такие, что одному и не вытянуть; пока тащит ее казак, льдина раз-другой перевернется под ним, окунется казак по шею в жгучую воду, а тащит; московские и саратовские купцы в тяжелых шубах прохаживаются по берегу. Тащит, и холод не берет - на морозе, в одной мокрой рубахе, казак только потеет, упарившись. Торговцы взвалят на сани шести- или осьмипудовую рыбину, повезут в свой Саратов, в Москву или Питер; казак пересчитывает деньжонки, завязывает в платок - хлеб ныне дорог: рубль семь гривен за пуд. Ах Урал - Яикушка - золотое дно, серебряна покрышка!..
На крутых яицких бережках живут в крепостях и станицах простые казаки и рыбу едят простую, черную; красная же - белуга, севрюга, осетр - идет на продажу; простому казаку она "не по рылу": хлеб недешев, скот тоже - не до осетринки; полгода на столе у рядового казака пустые щи да постная каша. Хорошо еще, что здесь свято соблюдают посты - "Нужда и в велик день постится". В походы казаки берут с собой кокурки - хлебцы с запеченным внутри яйцом.
К походам уральцы привычны, собираются быстро: винтовку на плечо, саблю на бок, пику в руки, сам - на коня. Случается, требуют уральцев и в дальние походы, но чаще вскидываются казаки по тревоге, когда по берегу Урала запылают ярким пламенем маяки - шесты, обвитые камышом и соломой. Казаки любят кафтаны алые и малиновые с откидными рукавами по синему поддевку; но в степные походы и в спешные, по тревоге, выезжают в домашней одежде - в чапане, стеганке, поддевке.
Женщин здесь, будь то мать, жена, сестра или дочка, всех именуют "родительницами"; женщины шьют рубахи в шелковыми рукавами, сарафаны, которые бывают по покрою однорядные и двурядные, открытые и закрытые, круглые (узкие), прямые, клинчатые, триклинки, расстегаи (распашные), с рукавами, с проймами (с помочами), сборчатые, гладкие; а по ткани - холщевики, дубленики, крашенинники, нестрядинники, кумачники, китаечники, ситцевики, стамедники, суконники; еще казачки вяжут чулки, ткут пояски шелковые и плетут узкие опояски для верхней рубахи. Плетеную опояску казак носит с малолетства: по ней на том свете отличают казацких ребят от "нехристей".
Уральские казаки - раскольники и берегут в обычаях "древлее благочестие". Даль рассказывает, что за хлеб-соль уральская казачка "ни с кого и ни за что не взяла бы платы, потому что это смертный грех; но посуды своей она "скобленому рылу" не подала бы также ни за что, а полагала, что собаку, собачьей веры татарина и нашего брата - бритоусца можно кормить из одной общей посуды". Доброе и дикое сплетается в "древлем благочестии", в старинном обыке. Казаки не пьют вина, табаку не курят (разве что в походе, вдали от строгих "родительниц", опрокинут чарку и побалуются трубочкой), казаки не ругаются, но в доме и не поют, не пляшут, сказок не сказывают - иное дело, когда соберутся мужчины на улице, отдельно, где-нибудь возле войсковой канцелярии; иное дело опять же в походе, где от песни - бодрость, а от балалайки - веселье; дома родительницы отмолят и замолят всякий грех - и песню, и трубочку, и ненароком слетевшее с уст крепкое мужское словцо. Доброе и дикое тугим пояском сплетается в казачьем обыке.