2
Шевченко и Даль познакомились еще в Петербурге, были у них общие друзья (Жуковский, например, или украинский писатель Гребенка), но, кроме короткого "с Далем я здесь не виделся, хотя с ним прежде и был знаком" на "нижегородских страницах" дневника Шевченко, никаких сведений о прежних "близких" их отношениях не сохранилось.
Поэт приехал в Нижний 20 сентября. Первое упоминание о Дале - о том, что они еще не виделись, - 11 ноября. В тот же день Шевченко получил письмо от "святой заступницы" своей Анастасии Ивановны Толстой, так много постаравшейся ради освобождения поэта, письмо, с которым он должен зайти к Далю; назавтра Шевченко отвечает Толстой, что "не нашел" Владимира Ивановича дома, в дневнике же записывает: "почему-то, не знаю, прошел мимо его квартиры" - видно, не очень тянуло зайти.
Далю известен был адрес поэта, который вот уже два месяца, как явился в Нижний, однако и Даль тоже на свидание не торопился.
Только 17 ноября Шевченко делает "визитацию": "Он принял меня радушно, расспрашивал о своих оренбургских знакомых, которых я не видел с 1850 года, и в заключение просил заходить к нему запросто, как к старому приятелю". (Подобное приглашение получали очень многие гости Далева дома.) "Не премину воспользоваться таким милым предложением", - добавляет в дневнике Шевченко. Однако "преминул" лишь через десять дней - "Волей-неволей сегодня я должен был обедать у Даля…". Еще через десять дней, 5 декабря, Даль сам навестил поэта и узнал от него о скором приезде Щепкина.
Наконец 16 декабря Шевченко заносит в дневник: "Ввечеру отправился я к В. И. Далю… После поздорованья… одна из дочерей его села за фортепьяно и принялась угощать меня малороссийскими песнями. Я, разумеется, был в восторге… от ее наивной вежливости". Поэт попросил девушку сыграть Шопена ("моего любимца"), она исполнила увертюру из "Гугенотов" Мейербера ("лучше, нежели я ожидал"). "Скромная артистка удалилась во внутренние апартаменты, а мы с В. И. между разговором коснулись как-то нечаянно псалмов Давида и вообще библии. Заметив, что я неравнодушен к библейской поэзии, В. И. спросил у меня, читал ли я Апокалипсис. Я сказал, что читал, но, увы, ничего не понял; он принялся объяснять смысл и поэзию этой боговдохновенной галиматьи. И в заключение предложил мне прочитать собственный перевод Откровения с толкованием и по прочтении просил сказать свое мнение. Последнее мне больно не по душе… Без этого условия можно бы, и не прочитав, поблагодарить его за одолжение, а теперь необходимо читать".
Дневниковую запись от 18 декабря Шевченко предваряет измененными строками из Капниста:
Читал и сердцем сокрушался,
Зачем читать учился.
И дальше: "С какою же целию такой умный человек, как В. И., переводил и толковал эту аллегорическую чепуху? Не понимаю. И с каким намерением он предложил мне прочитать свое бедное творение? Не думает ли он открыть в Нижнем кафедру теологии и сделать меня своим неофитом? Едва ли. Какое же мнение я ему скажу на его безобразное творение? Приходится врать, и из-за чего? Так, просто из вежливости. Какая ложная вежливость. Не знаю настоящей причины, а, вероятно, она есть. В. И. не пользуется здесь доброй славою…"
В записи от 18 декабря привлекает внимание недоумение Шевченко - не тем лишь вызванное недоумение, что Даль переводил "чепуху", но тем также, что предложил поэту прочитать "бедное творение". В словах: "И с каким намерением он предложил мне прочитать свое бедное творение?" - многое открывается, если поставить ударение на "мне". Мне, Тарасу Шевченко, взгляды которого ему, Далю, хорошо известны. "Неравнодушие" кобзаря к "библейской поэзии" - в стремлении наполнить известные образы новым бунтарским смыслом. Нельзя упустить в дневниковом отрывке и слова "неофит": именно в эту пору Шевченко завершил работу над поэмой "Неофиты" - поэма не годилась ни для чтения с "кафедры теологии", ни для печати.
После записи от 18 декабря Даль надолго исчезает из дневника Шевченко и, похоже, из жизни его: пребывание поэта в Нижнем изучено весьма досконально, новых встреч его с Далем нигде не отмечено.
Все их рознило: не только философия, но и воззрения политические, и полное несходство личностей. Далю могли передать язвительно-уничтожающие суждения Шевченко о его "безобразном творении" - такие обиды трудно прощаются; и во взгляде на освобождение крестьян - об этом бурно заговорили в Нижнем, когда там был Шевченко, - и во взглядах на другие общественные вопросы, о которых тогда вокруг спорили, у поэта, "с благоговением облобызавшего" первый увиденный им номер "Колокола", и у Даля было мало общего.
Да и слова о "недоброй славе" Даля мы не просто так привели: уже перед отъездом Шевченко из Нижнего, 3 марта, в его дневнике снова - и в последний раз - появляется Даль: "Сухой немец и большой руки дрянь". Мы привели эту запись не для того, чтобы упрекать Шевченко, бросившего в адрес Даля незаслуженно резкие слова, и не для того, конечно, чтобы словами Шевченко оценивать Даля; резкие слова о Дале в дневнике Шевченко не бросают тень на поэта: его право относиться к Далю как угодно, приязнь же Даля к нему Шевченко в своих дневниковых записях неизменно отмечает.
Многое их рознило - и все же связующее звено между Шевченко и Далем есть; внешне неприметное, ими самими не почувствованное, а есть! Это звено - Украина.
4
"Да, благословенная Украйна! Как бы там ни было, а у тебя за пазушкою жить еще можно… Оглобля, брошенная на землю, за ночь зарастает травой; каждый прут, воткнутый мимоходом в тучный чернозем, дает вскоре тенистое дерево. Как сядешь на одинокий курган, да глянешь до конца света, - так бы и кинулся вплавь по этому волнистому морю трав и цветов - и плыл бы, упиваясь гулом его и пахучим дыханием, до самого края света!" - мечтательно и восторженно писал Даль.
Герцен считал Даля "малороссом по происхождению"; Белинский заметил: "Малороссия - словно родина его". "Словно" - обмолвка Белинского: Украина - в самом деле родина Даля. Даль прожил семьдесят один год, из них двадцать на Украине. Эти годы не слишком заметны - они не так явно связаны с главным делом жизни Даля: четырнадцать детских лет, пять лет службы на Черноморском флоте, пребывание на Украине вместе с армией после русско-турецкой войны; позже он бывал там наездами. Но и в старости признавался: "Будучи родом из Новороссийского края и проведя там молодость свою, я с родным чувством читаю и вспоминаю все, относящееся до Южной Руси и Украины".
Малороссийские песни, которыми "угощала" Тараса Шевченко одна из дочерей Даля, безусловно, не случайны, как не был случаен "Ехал козак…", которого разучивала когда-то матушка Даля с маленькой Катенькой Мойер.
Даль с детства свободно владел украинским языком. Летом 1844 года он отдыхал в Полтавской губернии: "Я охотно стал опять болтать на этом ясном языке, где речь выходит замысловата, простодушна и очень забавна". Мы почти не вспоминаем Даля-переводчика, а ведь он первый познакомил русских читателей с повестями Квитки-Основьяненко. Перевод повести "Солдатский портрет" Жуковский "приказал" напечатать в "Современнике" - в первой после смерти Пушкина книжке его журнала, как бы посвященной памяти поэта. Даль делает примечание к переводу - он хотел бы привлечь взоры русской читающей публики к украинской литературе: "Я только желаю возбудить, хотя в немногих, охоту прочесть подлинник - вот почему решился я на перевод".
Прежде чем "решиться на перевод", Даль выступил с несколькими теперь позабытыми статьями о творчестве Квитки-Основьяненко, в них много любопытного об украинском языке, который "всюду себе равен": "Трудно написать по-русски книгу о каком бы то ни было предмете, чтобы ее понял каждый мужик… Между тем возьмите любое малороссийское письмо, читайте его чумакам, дивчатам, парубкам, кому хотите: если предмет не будет выходить из круга их понятий, то язык и смысл целого будет им понятен вполне". Даль из-за этой разницы русского языка книжного и народного никому не советует браться за перевод повестей Основьяненко - выйдет "переводня, а не перевод". Но сам решился, взялся. "Перевод по словарю годен только для школьника и не удовлетворяет ни мысль, ни чувство, - твердил он. - Быт и жизнь народов так тесно связаны с языком их, что одного нельзя отделить от другого". Даль знал и язык и быт украинского народа - оттого, должно быть, перевод удался.
Белинский считал повесть Квитки-Основьяненко "Солдатский портрет" "замечательной", а перевод Даля "прекрасным".
5
На Украине Даль занимался тем же, чем всегда и везде, - собирал слова. Крестьяне в малороссийских губерниях, "чумаки, дивчата, парубки", так же легко, как русские мужики, принимали Даля за своего. По селам Полтавщины он путешествовал с украинским писателем Гребенкой, но чувствовал себя свободнее, чем его спутник: он "вовлекал" Гребенку "в шутки и разговоры с крестьянами".
Запасы украинских слов Даль скопил обширные; поначалу у него "созрела было мысль, что русский словарь без малороссийского был бы далеко не полон"… Но и когда "Толковый словарь" определился как великорусский, Даль продолжал работать над словарем украинским. Часть этого труда он передал Лазаревскому - письмо из Нижнего к нему подписано: "Преданный вам и ожидающий малороссийского словаря". С Максимовичем, известным украинским ученым, Даль обсуждал особенности говоров, "поднаречий малорусских", "подслушанные уклонения… между Пирятином, Решетиловкой, Кременчугом", - он хотел различать их, как различал говоры тамбовский и тверской. В письме его к Максимовичу читаем: "Составлены у меня и мало- и белорусский словари - не знаю, как полны окажутся; все-таки более, чем теперь есть" (видимо, речь о запасах, а не об окончательно подготовленных словарях). Радуясь первым выпускам "Толкового словаря", старый товарищ старого Даля профессор Редкин писал ему: "Но в этом отечестве есть еще и родина моя (кажется, и твоя) - Малая Русь. Ведь и для нее собирал ты, кажется, и пословицы, и слова, а кто же будет обрабатывать и издавать это собрание?" И снова, через несколько лет, когда гигантский труд Даля был завершен: "Дождемся ли мы, малороссияне, чего-нибудь подобного? Подвинь-ка и это дело своею энергическою рукою!"
Даль и Украина - тема большая и отдельная. Мы лишь коснулись ее по пути и считали необходимым сделать это, чтобы хоть коротко, хоть намеком высказать, что отношения Даля и Шевченко не утверждаются вымыслами об их "особой близости" и не исчерпываются отрицательными отзывами поэта. Есть поистине прочная, хотя и незримая связь между великим кобзарем и создателем великого словаря: эта связь в их глубокой любви к одной земле - Украине, к ее языку и словесности.
ЖИВОЙ, НЕ КОСНЫЙ
1
Можно очертить круг разных по убеждениям и интересам знакомых Даля, но не менее важен круг его интересов. Даль пишет к литератору Миллеру: все свободное от службы время трачу-де на пословицы и словарь, "который, вероятно, придется доканчивать в духовном мире", "у белки уже зубов нет, укатали бурку крутые горки" и т. п. Письмо это - отчасти плод настроения ("служба и неудачи"), отчасти и Далева натура: оно сродни заявлениям об "одиночестве", бесконечным сетованиям на то, что-де "слаб и хил, обручи едва держатся". Но обручи держатся, и зубы у белки есть, и крутые горки бурке еще под силу - круг Далевых интересов (то, что "завлекает", "заманивает", "возбуждает участие, любопытство") обширен, разносторонен и вовсе не ограничен ученой и литературной работой: Даля манят и завлекают "злобы дня".
Да и могло ли быть иначе?.. Пятидесятые годы сыграли важную роль в истории страны: "Крымская война показала гнилость и бессилие крепостной России", выявила "кризис "верхов", "создающий трещину, в которую прорывается недовольство и возмущение угнетенных классов", вызвала к жизни требовательную необходимость преобразований, повысила "активность масс", "в бурные времена привлекаемых… к самостоятельному историческому выступлению", продвинула страну к тому положению, которое Ленин определил как "революционную ситуацию".
"С одной стороны, наше патриотическое чувство было страшно оскорблено унижением России, - писал историк С. М. Соловьев, - с другой, мы были убеждены, что только бедствие, и именно несчастная война, могло произвести спасительный переворот, остановить дальнейшее гниение". Но патриотическое чувство было не только унижено несчастным итогом войны - оно было необыкновенно возбуждено зрелищем величия народа, ежедневно, ежечасно и непрестанно творящего подвиги, как бы сплавленные в единый подвиг. Величие народа, его готовность и способность в неимоверно тяжелых условиях творить подвиг как раз и внушали надежду на "спасительный переворот", рождали убежденность, что такой народ достоин лучшей судьбы и что он должен получить ее. Путь к "спасительному перевороту", характер и цель его (судьба народная) - вот вопросы, которые обсуждало и осмысляло все русское общество и которые одновременно разделяли это общество на противостоящие партии. Борьба между ними обещала быть более длительной, упорной, непримиримой и в конечном счете более плодотворной, нежели кровопролитные бои на врезавшемся в густую синеву Черного моря четырехугольнике Крымского полуострова. От "злобы дня" не могли спасти ни "глушь", будь то Саратов или Нижний, ни служебные заботы, ни кропотливые ученые занятия.
2
"Когда в 1853 году началась Крымская война, он половину послеобеденного времени уделял… на щипание корпии для раненых, - писал про Даля Мельников-Печерский. - Кажется, не один десяток пудов ее отправлен был В. И. Далем в военное ведомство". Какое убожество! Да мы перестали бы уважать Даля, при всех ученых заслугах его, если бы поверили, что в эту переломную для отечества пору его хватило на то лишь, чтобы в своем "крайне точном", по словам того же Мельникова, "распределении времени" урвать часок-другой на механическое щипание корпии. Щипал, конечно, - вся Россия щипала (а потом, по свидетельству доктора Боткина, воры-интенданты тайно сбывали эту корпию неприятелю), но трудно поверить, будто голова у Даля, пока пальцы привычно трепали кусочек ткани, ничем, кроме обычных размышлений об издавна ставших обычными вещах, не была занята. Даль очень хорошо толкует слово "активный" - "живой, не косный, не мертвый". Если даже не учитывать общественную активность Даля, его любознательность, меткость наблюдений и широкий кругозор, то и в этом случае не могло его отношение к войне ограничиться шевелением пальцами.
По службе Далю пришлось положить немало трудов на формирование трех батальонов стрелкового полка, составленного на основании высочайшего рескрипта из удельных крестьян.
Надо полагать, министр Перовский, которому был адресован рескрипт, потому и предложил три батальона из пяти создать в Нижегородской губернии, что там старался деятельный (опять-таки прекрасное толкование - "любящий труд и пользу") Даль.
С удельным полком, получившим наименование Стрелкового полка императорской фамилии, Даль оказался связан и личными, "семейными" узами: в полк вступил добровольцем сын Даля - Лев. Замечательно: в прошении на имя Перовского о зачислении сына в армию Даль подчеркивает (буквально - подчеркивает), что Лев хочет быть "действующим (не запасным) защитником правого дела". (Едва война кончилась, Даль стал просить об увольнении сына в отставку; Льва Даля - честь какая! - собираются перевести в дворцовую роту, а отец недоволен: нечего "мучиться тунеядством" и "терять золотое время".)