В большой комнате уже собрались сотрудники - П. Ф. Якубович-Мельшин, популярный поэт, революционер-народник, проведший более десяти лет на каторге в Акатуе; бытописатель нищей, угнетённой деревни С. П. Подьячев; тихий, тщедушный В. В. Водовозов с непосильно могучей для него бородой; В. В. Муйжель - молодой человек унылого народнического вида, печатавший в журнале длинные повести о крестьянстве, и тридцатилетний учитель с Дона, автор очерков из казачьего быта Ф. Д. Крюков.
Когда Михайловский с Куприным вошли, патетически ораторствовал публицист Мякотин. Он рассказывал о какой-то студенческой вечеринке и острил над марксистски настроенной молодёжью, которая увлекалась трудами профессора экономии М. И. Туган-Барановского, доказывавшего неизбежность капитализма в России.
- Представьте, - говорил Мякотин, - как стадо баранов, слушали Баран-Тугановского…
Михайловский благосклонно улыбнулся расхожей остроте и, покручивая вокруг пальца золотое пенсне, сел на почётное место. Мякотин заметил Куприна и обратился к нему:
- Вы народник или успели у себя в провинции заразиться марксизмом?
"Решил меня проэкзаменовать как новичка?" - Куприн молчал, глядя на Мякотина. Тот подошёл к нему и сказал ещё строже:
- У вас там тоже ведь завелись доморощенные марксисты.
- Ни к народникам, ни к марксистам не могу себя причислить, - ответил наконец Куприн. - В их разногласиях многое мне непонятно. А с марксистским учением я слишком поверхностно знаком, чтобы о нём судить.
- Это неважно, - небрежно заметил Мякотин. - Учиться надо только у Михайловского. В его статьях так ясно изложена и опровергнута марксистская теория, что каждый здравомыслящий человек не может не согласиться с ним. И как беллетрист вы должны следовать только советам Николая Константиновича. Чехов, к сожалению, этого не делает. Кстати, дома я руковожу кружком студентов, занимающихся вопросами народничества и марксизма. Приходите ко мне послушать. Это будет вам полезно. Непременно приходите… - И для убедительности Мякотин тыкал в грудь Куприну длинным пальцем.
"Ишь, какой строгий, - подумал Куприн. - Завёл себе доктрину и молится ей. И ещё других хочет втащить силком в своё учение. Да дай тебе волю, ты таких дров наломаешь! Всех нас под одну гребёнку причешешь!.."
Но ответил уклончиво, чтобы отвязаться:
- За приглашение спасибо. Постараюсь зайти на днях…
…Своими петербургскими впечатлениями, огорчениями и радостями Куприн делился с новым другом - Марией Давыдовой.
- Может, многие и думают, что я способен, - горячо говорил он, - с чужого голоса повторять то, чего не знаю, но для этого нужна особая способность, которой у меня нет…
Он всё чаще бывал в доме Давыдовых, хотя Александра Аркадьевна не придавала особого значения его визитам. Она не всегда выходила вечером в столовую, но за хозяйку оставалась тётушка Марии Вера Дмитриевна Бочечкарева, вдова артиста Малого театра М. А. Решимова, которая разливала чай. Поэтому отсутствие Александры Аркадьевны не нарушало общепринятых правил.
- Понимаю вас, Александр Иванович, - отвечала ему Мария. - Мне и самой не по душе узость этих людей… Словно истина ими уже познана, и они озабочены только тем, чтобы её познали остальные. Несогласных же они спокойно предают анафеме… - Она помолчала и добавила с улыбкой: - Кстати, Михаил Иванович Туган-Барановский - мой родственник, муж сестры Лиды…
В короткий срок все в доме незаметно привыкли к Куприну. Он стал своим человеком. Давыдовой Куприн всё больше нравился: его непосредственность, жизнерадостность отвлекали её от постоянных тяжёлых дум о своей болезни и о смерти старшей дочери. Она охотно слушала купринские живописные рассказы о военной службе, о жизненных приключениях, о знакомых писателях.
А он был уже влюблён, влюблён в её младшую дочь. В сочельник, накануне нового, 1902 года, улучив возможность побыть минутку с Марией наедине, Александр Иванович сказал:
- Вы, конечно, давно уже почувствовали, как я отношусь к вам… - Он замялся, его открытое, чистое и доброе лицо покраснело. - Но ведь я плебей, сирота, провёл детские годы с матерью во Вдовьем доме, в Москве, на Кудринской площади… А вы…
- А я? - Мария улыбнулась доброжелательно и чуть грустно.
- Вы светская девушка, привыкшая к столичному обществу, дорожащая своим кругом, титулованными родственниками и петербургскими знаменитостями…
- Продолжайте, Александр Иванович! - поощрила его Мария.
- Я мечтал бы, чтобы вы связали со мной свою судьбу… Но кто я? Бывший офицер с ограниченным образованием… Беллетрист не без дарования, но до сих пор не написавший ничего выдающегося…
- Вы мне тоже не безразличны, - тихо сказала Мария. - Я верю в ваш талант, в ваше будущее… И откровенность за откровенность. Я очень люблю маму… - Она запнулась. - Александру Аркадьевну… Но ведь я даже не знаю, кто мои родители… Меня подкинули в младенчестве. А Александра Аркадьевна меня удочерила, окрестила и воспитала…
- Маша! - воскликнул Куприн, взял её маленькую ручку в свою, грубую и сильную, и прижал к губам; затем не сразу, прикрыв веками глаза, тихо сказал: - Такой вы мне ещё дороже!..
Утром на другой день она сообщила матери, что стала невестой Куприна.
4
- Что ж это такое? Знакома с ним без году неделя, и вдруг невеста. - Александра Аркадьевна была изумлена и даже шокирована этой неожиданной новостью. - Ни узнать как следует человека не успела, ни спросить у матери совета… - Голос её прервался. - Что же, раз советы мои тебе не нужны, делай как знаешь.
Она махнула рукой и заплакала.
В последнее время здоровье Александры Аркадьевны резко изменилось к худшему. Она почти не выходила из своей комнаты, целые дни проводила в постели и начала говорить о завещании и своей близкой смерти. Вскоре она пригласила к себе дочь и Куприна.
- Я говорила вам, Александр Иванович, - обратилась к нему Александра Аркадьевна, - что не следует торопиться со свадьбой, прежде чем вы и Муся хорошо не узнаете друг друга. Но теперь я чувствую, что мне осталось недолго жить. После моей смерти ей будет тяжело оставаться с больным братом на руках и теми обязанностями, какие я возлагаю на неё моим завещанием…
- К чему думать и говорить о таких тяжёлых вещах, Александра Аркадьевна, - ответил Куприн. - Каждый из нас не может быть уверен, что он увидит завтрашний день. Бывают роковые случайности, когда человек идёт по улице в самом радужном настроении, а с крыши пятиэтажного дома на его голову падает кирпич. Или он идёт, осторожно оглядываясь, и неожиданно из-за угла выносится пьяный лихач и под копытами лошади превращает его в бесформенную массу. Можно ли задумываться над такими случайностями и мучить ими себя?..
Куприн говорил так естественно, непринуждённо, что Давыдова заметно успокоилась.
- Правда, сердечные припадки у меня давно и только за последние два года участились, - сказала она. - Но всё-таки каждый раз после приступа я думаю о своей близкой смерти.
- По-моему, Александра Аркадьевна, - мягко продолжал Куприн, - со свадьбой не следует спешить только потому, что сейчас у вас нервное, подавленное настроение, которое скоро пройдёт. Но я убеждён, что надолго откладывать эту церемонию бесцельно. Ведь сколько бы времени мы с Машей ни были женихом и невестой, хотя бы и три года, как это водится у честных немецких бюргеров - за это время они копят деньги на серебряный кофейный сервиз, - мы всё равно друг друга хорошо не узнали бы. В большинстве случаев взаимное разочарование наступает редко до брака и гораздо чаще после него…
- Пожалуй, вы правы, - помолчав, сказала Давыдова. Она улыбнулась. - Тётя Вера ведь только на днях заказала приданое. Но всё равно венчайтесь до великого поста…
Свадьба была назначена на февраль. Куприн, безмерно счастливый, сообщил о готовящейся женитьбе своей матери Любови Алексеевне, по-прежнему жившей в Москве, во Вдовьем доме. Она ответила, что тоже счастлива, что он наконец женится и покончит со своей бродячей, скитальческой жизнью, что у него будет своя семья, своё гнездо. В конверте было вложено отдельное письмо Марии.
Л. А. Куприна - М. К. Давыдовой.
"Перед свадьбой я пришлю Саше и Вам моё родительское благословение - икону святого Александра Невского, по имени которого назван Саша. Когда я вышла замуж, у меня родились две девочки. Но моему мужу и мне хотелось иметь сына. И вот тут нас стало преследовать несчастье. Один за другим рождались мальчики и вскоре умирали. Только один дожил до двух лет, и тоже умер. Когда я почувствовала, что вновь стану матерью, мне советовали обратиться к одному старцу, слывшему своим благочестием и мудростью.
Старец помолился со мной и затем спросил, когда я разрешусь от бремени. Я ответила - в августе. "Тогда ты назовёшь сына Александром. Приготовь хорошую дубовую досточку, и, когда родится младенец, пускай художник изобразит на ней точно по мерке новорождённого образ святого Александра Невского. Потом ты освятишь образ и повесишь над изголовьем ребёнка. И святой Александр Невский сохранит его тебе".
Этот образ будет моим родительским благословением. И когда господь даст, что и вы будете ждать младенца и ребёнок родится мужского пола, то вы должны поступить так же, как поступила я".
Как бывало всегда, старшее поколение отличалось большей религиозностью, чем молодые. Не только Любовь Алексеевна, но и Александра Аркадьевна Давыдова, женщина просвещённая, хотела, чтобы новобрачные соблюли все полагающиеся обряды. Она сказала Куприну о своём желании, чтобы их венчал непременно модный в то время в Петербурге священник Григорий Петров.
Время до свадьбы проходило стремительно, наполненное утомительной суетой. Днём Куприн трудился в "Журнале для всех", а вечерами ни о чём серьёзном поговорить было нельзя - приходили родственники Давыдовых, друзья семьи, сотрудники "Мира божьего".
- Какое глупое положение быть женихом, - ворчал Куприн. - Все ваши знакомые приходят и с головы до ног оглядывают меня критическим взглядом. Женщины дают советы, мужчины острят. И всё время чувствуешь себя так неловко, как это бывает во сне, когда видишь, что пришёл в гости, а у тебя костюм не в порядке. Ваши подруги смеются, кокетничают и при мне спрашивают: "Ну как ты себя чувствуешь, нравится тебе быть невестой?" Я кажусь себе дураком и нарочно веду себя так, чтобы поддержать это мнение, а сам думаю: "Нет, Саша совсем не дурак". Вот как-нибудь я вам это докажу. А сейчас мне не хочется…
И добавил, тихо обняв Марию за плечи:
- Слава богу, что теперь недолго осталось тянуть эту дурацкую петрушку.
Как-то вечером к Давыдовым заехал Михайловский - справиться о здоровье Александры Аркадьевны.
- Я на минутку, - объяснил он в передней, не снимая пальто, вышедшей встретить его Марии. - Только хочу узнать, как чувствует себя ваша мама… Страшно занят - выходит книга журнала. Был в типографии и тороплюсь домой просмотреть последние листы вёрстки.
Она всё-таки убедила его пройти в столовую и выпить стакан чаю.
- Вы что же не зовёте меня в посажёные отцы? - шутливо-строгим тоном обратился он к Куприну, блеснув золотым пенсне. - Слышал я, что скоро уже свадьба, а ни вы, ни Муся мне ни слова. Вы, кажется, забыли, Александр Иванович, что я вам крестный отец. Забывать этого не следует…
Прощаясь, Михайловский сказал:
- На днях получил письмо от Короленко. Он спрашивает, правда ли, что Муся выходит замуж за Куприна. Теперь, пишет он, "Русское богатство" его, конечно, потеряет. Я ему ещё не ответил на это, - и Михайловский вопросительно посмотрел на Куприна.
- Женитьба на Марии Карловне к моему сотрудничеству в "Русском богатстве" не имеет ни малейшего отношения, - ответил Куприн.
- Увидим, - улыбнулся Михайловский.
Куприн незаметно для себя уже участвовал в работе "Мира божьего" (хотя по-прежнему главное своё внимание уделял "Журналу для всех"). И здесь он сразу столкнулся с властным характером Александры Аркадьевны, которая и в тяжкой болезни не желала поступаться своими правилами и литературными вкусами.
Однажды, зайдя к ней в комнату, он застал там Богдановича.
- Вот мы с Александрой Аркадьевной говорили о том, какая скучная беллетристика во всех толстых журналах, - обратился Ангел Иванович к Куприну. - Нет ничего выдающегося, останавливающего внимание. И, главное, везде одни и те же имена…
- Если хотите, - предложил Куприн, - я могу попросить Антона Павловича отдать в "Мир божий" пьесу "Вишнёвый сад"… Он её заканчивает… Я не обращаюсь к нему с этой просьбой от имени "Журнала для всех" - его небольшой объем не позволяет поместить пьесу целиком. Делить же её, конечно, нельзя. Да и гонорар Чехову для такого небольшого журнала, как миролюбовский, был бы слишком тяжёл.
- Гонорар? - переспросила Александра Аркадьевна. - А какой же гонорар?
- Тысяча рублей за лист.
- Что? Тысяча за лист? Да это же неслыханно! - воскликнула Александра Аркадьевна. - И это Чехову, значение которого почему-то стали так раздувать последние два-три года. Чуть ли не произвели в классики. Да знаете ли вы, Александр Иванович, что "Вестник Европы" - самый богатый из журналов - всегда платил Глебу Ивановичу Успенскому, не чета вашему Чехову, сто пятьдесят рублей за лист. Глеб Иванович был очень скромный человек и, конечно, сам никогда не поднял бы разговора о размере гонорара. Поэтому Михайловский обратился к Стасюлевичу с просьбой ввиду тяжёлого материального положения Успенского повысить его гонорар. И Стасюлевич отказал. Вот как обстоят дела с гонорарами в толстых журналах, - язвительно добавила она. - Что вы на это скажете?
- Возмутительная эксплуатация писательского труда! - произнёс Куприн.
Александра Аркадьевна изменилась в лице.
- Не будем спорить о значении Чехова. О всех больших писателях существует различное мнение, - примирительно сказал Богданович. - И конечно, для нашего журнала было бы очень желательно иметь пьесу Чехова. Но нам это материально непосильно так же, как и Миролюбову. Весь вопрос, Александр Иванович, сводится только к этому…
Давыдова сослалась на то, что хочет отдохнуть, и сухо простилась с Куприным. Уходя, он ругал себя за несдержанность, за свою азиатскую вспыльчивость: Александра Аркадьевна уже не поднималась с постели…
3 февраля 1902 года настал день свадьбы.
В столовой собрались только те, кто должен был провожать Марию в церковь: жена Мамина-Сибиряка (бывшая Машина гувернантка) посажёная мать - Ольга Францевна, посажёный отец - Михайловский и четыре шафера. Куприну полагалось встретиться с невестой только в церкви, но он пренебрёг условностями и тоже ожидал Марию в столовой.
При её появлении Ольга Францевна спешно закрыла большую белую коробку.
- Что с вами, тётя Оля? - целуя её, спросила Мария. - У вас слёзы на глазах…
Ответил Куприн:
- Ольга Францевна не знала, что тётя Вера уже позаботилась о подвенечных цветах, и привезла ещё одну коробку… Что ж, Маша, быть тебе два раза замужем. Такая примета. А в приметы я верю…
5
Куприн снял небольшую комнатку недалеко от квартиры Давидовой, чтобы Мария всегда была близко от своего родного дома. Хозяин, одинокий старик лет шестидесяти, днём столярничал в какой-то мастерской, а в свободное время работал на себя. Он был краснодеревщик, любил своё дело и дома ремонтировал старинную мелкую мебель, делал на заказ шкатулки, рамки, киоты. Проходить в комнату надо было через его помещение.
Старик приветливо встретил молодожёнов и тотчас предложил поставить самоварчик.
- Небось притомились. Свадьба - дело нелёгкое… Покушайте чайку, - добродушно говорил он.
- А правда, Машенька, - подхватил Куприн, - стыдно признаться, но я зверски голоден. А ты как?
Свадебный обед был омрачён нелепой ссорой: крайне сдержанный, всегда корректный Богданович совершенно напился и набросился с бранью на издательницу журнала "Юный читатель" Малкину, которая получала крупную материальную поддержку от Давыдовой. "Скоро прекратятся эти пособия! У меня этого не будет!" - кричал Богданович, имея в виду тяжёлое состояние Давыдовой, которая лежала за две комнаты от столовой…
- Из-за этого скандала я за обедом есть не могла, - призналась Мария.
- Сейчас сбегаю в магазин на углу и принесу что-нибудь поесть!
Куприн скоро вернулся с хлебом, сыром в красной шкурке, колбасой и бутылкой крымского вина. Но чая у них, конечно, не было, и пришлось брать на заварку у хозяина. Куприн взял гитару и запел:
Нет ни сахару, ни ча-аю,
Нет ни пива, ни вина,
Вот теперь я понимаю,
Что я прапора жена…