Возникает вопрос: свои или чужие? На всякий случай сотня берет влево, чтобы обойти гору, но в бой не вступать. На подходе к высоте остановились. Конный взвод медленно двинулся навстречу группе всадников. На высоте нас заметили и стали подавать различные условные знаки. Это оказались конники из отряда Н. Харченко. Среди всадников находился и сам командир. Съехались, поздоровались, представились друг другу.
Помощь подоспела вовремя. Только подъехал весь наш кавалерийский отряд, орудия и тачанки, как белоказаки перешли в наступление.
Убедившись, что в открытой атаке не добиться успеха, они прибегли к хитроумной затее: погнали на наши окопы огромное стадо коров, волов и, смешавшись с ними, пригибаясь, двинулись вперед.
В бинокль мы отчетливо видели, как казаки шли в стаде, ведя своих коней под уздцы. Другая группа всадников, переправившись через узкую речушку, уже накапливалась в ближнем леске для броска.
- Что же делать? - беспокоился Харченко. - Бить по стаду нельзя. Погибнет столько скота. Не стрелять - значит, дать белоказакам возможность осуществить свою затею.
Отдав приказ кавалеристам приготовиться к бою и выйти поближе к лесу, я спросил Николая Васильевича:
- А что, если попробовать ударить шрапнелью?
- Давай, пробуй.
И вот Солдатов, подвинув к бугорку орудия, сам припал к панораме. Наводчик Морозов костит на чем свет стоит белоказаков:
- Как же так, пойти на такую подлость. Тоже мне вояки, за коровьими хвостами прячутся!
Выстрел - и над пыльной тучей, поднятой стадом, вырастает облако дыма - разрыв. Звук его хлестнул оглушающе по прибрежным кустам, воде, оврагам, и стадо остановилось как вкопанное. Второй разрыв заставил коров повернуть назад, после третьего они бросились вскачь к реке. Казаки пытались задержать стадо, хлестали животных нещадно плетками, хватали за рога, но от этого коровы стали еще неугомоннее. Вот они шарахнулись врассыпную, оставив на поле казаков. Тут-то и настала пора работать пулеметным тачанкам. Тройка добрых коней вынесла расчет Маруси Семикозовой прямо на заметавшихся по полю кавалеристов, на миг мелькнула в туче пыли ее белая косынка (опять-таки в белой!), и пулеметные очереди поглотили все звуки.
Прижатые к реке, к лесу, белоказаки метались, словно в западне, ища выхода. Те, что скопились в лесу - примерно человек двести всадников, - бросились на нашу пехоту, но кавгруппа перерезала им путь.
В топоте, пыли, криках я заметил офицера, показавшегося знакомым. Пришпорил дончака, бросился за ним и, когда мой конь сократил расстояние, опознал окончательно - это был сотник Калмыков, сын местного богатея.
Привстав в стременах, рывком бросаю стальное жало клинка на втянутую в плечи голову сотника и вижу, как конь, всхрапнув дико, рванулся в сторону, унося в поле застрявшее в стремени безжизненное тело.
Крики красногвардейцев выводят меня из минутного оцепенения - кавалерия белоказаков с тыла! Машу шашкой, показываю, как надо повернуть коней навстречу новой опасности, и бойцы устремляются на противника.
В такт стремительному бегу коня покачивается тело, ветер свистит в ушах, занемевшая рука сжимает до боли клинок. Глаза слезятся, вижу только, как навстречу обвалом несется черный клубок тел. Привычным, наметанным взглядом выбираю одного из них - это мой, с ним суждено разделить судьбу: он или я! В какую-то долго секунды замечаю: смелый кавалерист приподнимается в седле, выносит далеко вперед сжатую в кулак руку - шашки не видно. Перед моими глазами еще стоит искаженное страхом, перекошенное болью лицо Калмыкова, и кажется, что скачущий на меня конник тот же сотник.
Осталось какие-нибудь десять - двадцать шагов до рубки, когда лошадь моего противника мгновенно встала, подняв облако пыли, а сам он как-то нелепо замахал руками и закричал:
- Ва-а-а-нька-а-а! Стой! Стой! Што ж ты не бачишь, куда тебя нечистая сила несет?! Ва-а-а-нюш-ш-ка-а-а!
Удивительно знакомый, родной голос, и рука сама опускается вниз. Вижу смеющееся, со слезами на грязных щеках лицо брата Прокофия. Целует, обнимает, тянет с коня, а вокруг уже орут что есть мочи: "Наши! Наши!"
Ну и встреча! Чуть не порубились родные братья. До чего ж сатанеет человек в бою!
Оставив станицу Ново-Донецкую, белоказаки стали отходить на Милютинскую. Наш отряд расположился в хуторе Петровском. И чуть стихло, пустились с Прокофием в родной Лукичев - до него рукой подать.
Вечером в отцовской хате после столь долгой разлуки снова собрались двенадцать братьев: Иван, Петр, Прокофий, Семен, Максим, Георгий, Леон, Филипп, Назар, Василий, Иван-старший, Петр-старший. Смех, шутки, оживленный говор. Оглядела мать задумчиво каждого, и слезы невольно побежали из глаз: столько сыновей вырастила, а тут война. Что их ждет завтра?
Стал отец успокаивать мать и сам не сдержался - прослезился. А через полчаса хата уже не вмещала гостей. Шли со всего хутора: протискивались вперед, к столу, опрокидывали в рот чарку, расспрашивали о родных и близких, нещадно дымили самосадом.
Пришел гармонист, тряхнул лихо роскошным чубом, растянул цветастые меха двухрядки. Зазвенели стекла в окнах, задрожали стены старой избы, бросились в пляс братья Леон с Георгием. Хуторяне поддержали, и пошла-поехала то разудалая барыня, то гопачок, то краковяк - с гиком, залихватским свистом, припевками.
Когда разошлись многочисленные гости и в доме водворилась непривычная тишина, Петр затянул любимую песню:
По горам, по долинам,
По чужим краинам...
Подхватили дружные голоса братьев, и песня, усиленная ночным эхом, пошла колесить по тихой глади реки, зеленому разливу садов, притихшей на ночь бескрайней степи.
Также радостно встретило красногвардейцев и население хутора Петровского. Бойцов нарасхват зазывали в гостеприимно распахнутые двери хат, охотно угощали. На хуторском собрании в честь разгрома большой группы белоказаков решили устроить угощение воинам. Зарезали трех быков, десяток баранов. И вот запылали разложенные на площади костры, засуетились гостеприимные хозяйки.
На другой день в Петровский приехал Щаденко. Привез приказ К. Е. Ворошилова: взять станицу Милютинскую, разгромить крупную группировку белоказаков, которая готовится к захвату станции Морозовской, чтобы перерезать путь отхода отступающим армиям на Царицын. По данным разведки, операцию готовит полковник Секретев.
Нашему отряду приказано наступать со стороны хутора Тернового, Морозовскому - под командованием Мухоперца - с хутора Орлова. Второй Морозовский отряд - под командованием Петушкова и Дербенцева - обходил белых по реке Березовой. Забей-Ворота возглавил отдельную роту, которой предстояло закрыть кольцо окружения врага.
Изложив на совещании командиров план наступления, Щаденко предложил пополнить Каменский отряд за счет местных иногородних бедняков и трудовых казаков. Вооружение предполагалось достать у Ворошилова. Совещание затянулось до позднего вечера, а когда закончилось, Ефим Афанасьевич пошел ночевать к моему отцу.
- В вашем, папаша, доме буду спать спокойно. Охрана надежная, - тепло пожал он руку старику.
Но, как оказалось, спать в ту ночь он не собирался.
Придя домой, Ефим Афанасьевич сел за письмо Ворошилову. Набросал на сером листке:
"Уважаемый Климент Ефремович! - Посылаю к тебе т. Толмачева П. П. и прошу не отказать в том, что ты мне обещал, когда я был у тебя в вагоне. Толмачев человек надежный, можно доверять.
С приветом!
8 мая 1918 г.
Е. Щаденко".
В ту же ночь брат отправился в далекую дорогу - от Петровского до Морозовской километров сорок. Пробираться приходилось тайком, через многочисленные хутора и станицы, охваченные пожаром мятежа.
Обходя населенные пункты, двигаясь пустынной степью, старыми, поросшими травой шляхами, Петр благополучно добрался до Морозовской с группой бойцов и несколькими пароконными подводами.
На станции разыскал штабной вагон, но Ворошилова там не оказалось - в эти дни Климент Ефремович мало находился в штабе, часто выезжал на позиции. После часа ожидания Петр уже собрался идти на поиски, когда неожиданно увидел идущего к вагону Ворошилова в сопровождении нескольких командиров. Все усталые, запыленные. У одного правая рука безжизненно повисла на повязке, сквозь которую сочилась свежая кровь. "Наверное, только сейчас побывал в бою", - подумал брат и подал Ворошилову запечатанный пакет.
Климент Ефремович на ходу прочел записку, сурово сдвинул брови.
- Получите все необходимое. - Немного подумав, спросил: - А везти-то как будете? Перестреляют казаки, перебьют вас, а оружие...
- Нет, товарищ Ворошилов, - решительно заявил Петр, - такого не случится. Охрана у нас надежная.
Тут же командарм приказал отпустить 500 винтовок, четыре пулемета, гранат и десять тысяч патронов.
Оружие доставили в отряд благополучно. Новенькие, смазанные маслом винтовки, вороненые пулеметы, отливающие латунным блеском обоймы патронов вызвали у бойцов бурю восторгов.
А утром наша разведка донесла: белоказаки перехватили все пути из Морозовской и, расставив засады на дорогах, подкарауливают, ждут красногвардейцев с оружием. Прозевали! Этой же ночью мы вооружили бойцов.
- Молодец, Петро, - обнимал брата Щаденко, - Теперь вооружим новобранцев.
Но запись добровольцев по-прежнему шла медленно. Истекали третьи сутки со дня объявления набора, а записались только единицы.
Между тем близился час наступления. Надо что-то предпринимать. Собрали на площади митинг, кто-то из командиров выступил с яркой, зажигательной речью.
Приняли нас очень хорошо, аплодировали вволю, кричали: "Правильно!", но... в отряд не записывались. Каждый жался, оглядываясь на соседа. Мы недоумевали: как быть? Не объявлять же мобилизацию?
К концу митинга к нам подошел один из хуторян. Раскрыл кисет, закрутил козью ножку с пол-аршина, хитровато прищурил левый глаз.
- Так, хлопцы, у вас дила нэ пидуть, - заявил он категорически.
- Это ж почему? - раздались голоса командиров.
- Гуртом в отряд воевать нэ пидуть, люди запуганы разной брехней, яку скризь россказують брехуны. - Понизив голос до шепота, он сообщил такие новости, что волосы дыбом встали: - Из казачьих станиц агитаторов подсылають, россказують, що будто всих, хто запышецца в Красну гвардию, козаки вишать будуть. Усих: и батькив, и матырив, и дитей маленьких. А батюшка вчора с амвона говорыв, що, хто к красным пиде, комиссары антихристову печать будуть ставыть на лоби.
Мы удивленно переглянулись, и у каждого мелькнула одна мысль: "Враг опередил нас с агитацией".
В этот же вечер решили отдельно побеседовать с каждым из тех, кто мог бы вступить в отряд. А чтобы предатели и притаившиеся шпионы не узнали имена крестьян, вступивших в Красную гвардию добровольно, решили собрать всех мужчин призывного возраста и инсценировать медосмотр, какие проводились раньше на призывных пунктах. Кто-то вспомнил, что врача-то у нас нет. Один из командиров предложил возложить эти обязанности на бывших ефрейторов царской армии, отменных пулеметчиков Пенкина и Ковалева, людей солидных и опять же - с бородами.
Неизвестно, почему именно последнее обстоятельство должно было служить признаком принадлежности к медицине, но товарищ горячо доказывал:
- Для убедительности и солидности.
Доводы его приняли за шутку, но никто не возражал.
На другой день, с утра, наша "приемная" комиссия начала работу. Во дворе, где помещалось здание сельского Совета, собрались сотни людей. Всюду веселый шум, соленые шутки, гогот.
В коридоре важно восседают "врачи". Особенно усердствовал Т. А. Ковалев. Окинув "клиента" многозначительным взглядом, он начинал такой разговор:
- Голову, руки, ноги имеешь?
- Имею.
- Ложку в руках держать можешь?
- А як же? Конешное дило.
- Ну, тогда и винтовку держать сумеешь, - заключал Тимофей и решительно кивал сидевшему рядом Пенкину: - Пыши его в антилерию.
Тут же с каждым новобранцем беседовали командиры, тщательно отбирая людей в отряды. Принимали в первую очередь молодых и физически здоровых. Остальных распустили по домам.
Справедливости ради следует заметить, что не все соглашались уходить. Их убеждали, успокаивали, советовали заниматься хозяйством.
К вечеру подсчитали: осталось около 400 человек. Все это люди крепкие, жизнерадостные.
Распределив новое пополнение по взводам, ротам и батальонам, мы выступили по направлению на Милютинскую. Одновременно из Качалина двинулись и отряды под командованием Н. Харченко.
Буквально перед выходом стало известно об окружении и крайне тяжелом положении Маньково-Березовского отряда, на который неожиданно напали белоказаки. Щаденко приказал командиру отряда Степану Стеценко немедленно помочь товарищам. Но самолюбивый, неуживчивый Стеценко, человек с кулацкими замашками, решительно отказался выполнять приказ.
- На кой черт нам нужны маньковцы, если самим казаки не дают покоя? - кричал он. - Не пойдем!
Уже на марше верховой нагнал наш отряд и передал письменное приказание: идти на Маньково-Березовку.
В пути мы узнали о гибели отряда Подтелкова и Кривошлыкова в районе хутора Пономарева. Печальную весть сообщил штабу чудом вырвавшийся из лап врага редактор газеты Донревкома Френкель. После выполнения боевой задачи нам предстояло свернуть в хутор Пономарев и покарать злодеев.
Маньково-Березовский отряд удалось быстро освободить из осады. В это время красногвардейцы под командованием Щаденко и Харченко взяли станицу Милютинскую. Телефонная связь сохранилась, и мы кратко доложили штабу о прошедшем бое. Щаденко распорядился: движение на хутор Пономарев приостановить до полного выяснения обстановки, закрепиться и ждать указаний.
Это неожиданное изменение маршрута объяснялось тем, что противник внезапно активизировал свои боевые действия. Выбитые из Милютинской, изрядно потрепанные в боях, белоказачьи части полковников Секретева и Конькова, подогретые суровым приказом атамана Краснова, бросились на Донецкие отряды с новым ожесточением.
Они перехватили дороги, ведущие из Маньково-Березовской в Милютинскую, где разместился штаб красногвардейских отрядов. Потом со стороны хутора Селиванова пошел в наступление пехотный полк, сформированный совсем недавно из стариков-бородачей. Бородачи упорно, в полный рост лезли на наши наспех вырытые окопы, видимо подавая пример молодежи, шедшей в задних цепях. Даже в то время, когда дружные залпы красногвардейцев опустошали их ряды, старики упрямо наступали, норовя вызвать на рукопашную схватку.
И все же, несмотря на превосходство противника в силах, начало боя сложилось в нашу пользу. Полагаясь, вероятно, на успех внезапного удара и численное превосходство, неприятель даже не счел нужным провести тщательную разведку. Это сыграло с ним злую шутку. Надеясь на то, что хутор Греков нами не занят, белогвардейцы бросили в этом направлении пехотный полк. Когда густые массы пехоты вырвались на открытое поле, неожиданно на их левом фланге, от Грекова, показалась конная лавина - это шла на полном галопе наша кавалерия. Удар оказался настолько неожиданным, ошеломляющим, что пехотинцы не успели даже рассредоточиться, принять боевые порядки. С гиком, свистом врезались конники в расстроенные ряды белоказаков - началась рубка.
На поле, где еще минуту назад шагали стройные, грозные цепи бородачей, ощетинившиеся сверкавшими на солнце штыками, теперь творилось страшное кровопролитие: поле бурлило, плескалось волнами черных человеческих тел, коней, полнилось хаосом громких звуков, разрозненными выстрелами, душераздирающими криками. Кое-где, сбившись плотными кучками, белоказаки пытались ружейными залпами остановить навалившуюся на них красную конницу. Большая же часть, бросая все, хлынула назад, надеясь в ближних лощинах и впадинах найти спасение.
Бой прекратился, и несколько часов вокруг царила тишина. Солнце поднялось высоко и палило щедро. Скрыться некуда - вокруг, насколько видит глаз, холмистая, поросшая полынком степь. Только там, где маячат на горизонте верхушки тополей, километрах в 10–12, виднеется хуторок. Бойцы кто чем накрывали окопы, прятались под импровизированные крыши, где казалось прохладнее. Тишина беспокоила нас. Думалось: не могут же белогвардейцы на этом успокоиться и примириться с поражением. В своих предположениях мы не ошиблись. После разгрома полка они бросились разведывать все вокруг, пытаясь установить, не устроили ли красные еще какой ловушки. И, не обнаружив опасности, снова пошли в наступление. Теперь они двигались пятью цепями, обходя нас слева и справа. А когда я выскочил на курган и осмотрелся, увидел позади наших позиций невысокое облачко пыли - конница неприятеля заходит нам в тыл.
- По всему видать, жарко будет, - выражал свои опасения командир батареи Солдатов. - Беляки зашли с трех сторон.
Лицо его, худощавое, смуглое, с редко разбросанными рябинками, спокойно, только сведены вместе косматые, с проседью брови, да избороздили невысокий лоб глубокие морщины. В задубевших, обкуренных до черноты пальцах, не затухая почти весь день, тлеет измятый окурок. Сейчас он чаще обычного подносит его ко рту, затягиваясь.
- Как только конница вынырнет из-за бугра, - говорю Солдатову, не отрываясь от бинокля, - сыпани на шрапнель. Помогай пехотинцам. Трудно им сегодня.
Придерживая рукой старенькие, избитые ножны шашки, командир батареи спускается с кургана, неторопливо идет к орудиям. Через несколько минут его глуховатый, сиплый голос доносится оттуда:
- При-и-и-цел 120... трубка 48... шрапнелью!
Конница быстро свернула вправо и ушла к виднеющемуся у горы леску, но пехота наседает, жмет. На левом фланге дело уже дошло до рукопашной. Бойцы, ободренные меткими ударами артиллеристов, отбрасывают врага.
Атаки следуют одна за одной. Силы убывают. Если не придет вовремя помощь - сомнут нас.
Добравшись до телефона, вызвал Милютинскую и услышал знакомый басок Щаденко:
- Подкрепление высылаю. Ждите, крепитесь!
Проходит час, второй, а обещанной помощи все нет. Бойцы изнывают от жажды, утолить ее нечем и некогда, хотя до реки недалеко. Движения людей медленные, усталые. Бой не утихает. В который уж раз командиры приказывают беречь патроны, а они все тают и тают. Снова скачу к телефону, трясу равнодушную трубку, но та упорно молчит. Наконец Милютинская отвечает. Слышу незнакомый, мягкий голосок:
- Кто говорит? Сколько у вас бойцов? Как с патронами?
- Бойцов три тысячи, - не задумываясь отвечаю незнакомцу, - боеприпасов достаточно, хватит на недельку. Думаю отбить атаку и перейти в наступление на Селиваново.
Минута молчания. Наконец, раздается тот же голос:
- С вами говорит полковник Войков. Предлагаю сдать отряд. Вы будете помилованы и произведены в офицеры. Срок - 20 минут.
- Слушай, белобандит, немедленно убирайся восвояси, иначе мокрое место оставим от вас.
На этом наш разговор с полковником Войковым закончился. Приказав снять телефонный аппарат и погрузить его на подводу, помчался обратно.
Значит, Милютинскую снова заняли белые. Выходит, надо надеяться только на свои силы.
Вернувшись на позиции, узнал тяжелую новость: каменцы не выдержали натиска и отходят к хутору. Неприятель бросил на дрогнувших свою конницу.