Этот удар оказался неожиданным для белоказаков, и они не успели даже опомниться, прийти в себя. Попав в огневой мешок, бросались то вправо, то влево, пока не нащупали проход по направлению к Суровикино, и кинулись туда. Но это слабое место в обороне командование сделало умышленно, для того чтобы заманить противника на открытое поле и дать возможность поработать нашей кавалерии. Как только масса пехоты и конницы вырвалась из оврагов и балок на степной простор, навстречу им устремилась кавалерия под командованием Лобачева. Началась сеча, которая окончилась полным разгромом большой группировки. Лишь жалкие остатки ее вышли к Суровикино. Только показались они у железной дороги, как оттуда почти в упор ударили орудия и пулеметы бронепоезда - это войска тов. Ворошилова прибыли на выручку Морозовско-Донецким полкам и отрядам.
Так наши части, обманув Мамонтова, скрытно покинули окопы и отступили через Обливскую. Отряды неприятеля пытались догнать, но безуспешно. На подступах к Суровикино мы увидели бронепоезд с развевающимся алым флагом на паровозе. Вот он повернул к полустанку, подъехал ближе. На передней площадке стоял К. Е. Ворошилов, одетый в кожанку, перепоясанный ремнями, с биноклем в руках. Легко соскочив на землю, Климент Ефремович крупным шагом направился к невысокому кургану, где собрались командиры во главе с Н. Харченко. Подойдя к ним, крепко обнял и расцеловал Николая Васильевича.
- Спасибо! Молодцы! - сказал он, пожимая руку каждому.
Дорого досталась нам победа под Обливской. Свыше 400 человек потеряли только убитыми, 600 ранеными. Но враг потерял еще больше.
После четырехдневных боев мы прибыли на станцию Чир, где стояли войска Ворошилова.
Многотысячная армия подошла к Дону. Растянувшись на многие километры, по стальным путям двигались 80 эшелонов, бронепоезда; десятки тысяч подвод тащились по пыльным степным дорогам. Подошли и вдруг встали - дальше пути нет. Огромный мост через реку взорван.
Войска заняли оборону на правом берегу Дона. Передний край напоминал дугу. Армия зарылась в окопы, установила на господствующих Рычковских высотах орудия, чтобы оградить место восстановления моста несокрушимой стеной штыков и артиллерийского огня.
На левобережье окопались белоказаки. Их фронт тянулся по линии хуторов Ермохино - Немковский - Ильменский.
В тылу неприятеля действовал краснопартизанский отряд казаков под командованием Парамона Самсоновича Куркина. Об их боевых делах рассказывали чудеса. Они сковывали действия белоказачьих войск целого участка, совершая смелые, дерзкие налеты на вражеские гарнизоны.
С занятием обороны некоторые наши отряды скрытно переправились на левый берег Дона и связались с партизанами. Отряд под командованием Щаденко занял в тылу врага большой населенный пункт Громославка.
Здесь и состоялась встреча красноармейцев с Куркиным. Подскакал он к штабу на роскошном рысаке, лихо осадил у самой калитки, гаркнул что есть мочи:
- Командир краснопартизанского казачьего отряда урядник Куркин Парамон Самсонович прибыл в ваше распоряжение!
Ефим Афанасьевич улыбнулся:
- Видать, здорово въелась в тебя, брат, казачья служба - тянешься, как перед генералом.
- Так точно, товарищ командир. В нашем казачьем деле без этого не можно.
- Сколько тебе лет? - неожиданно спросил Щаденко, невольно любуясь блестящей выправкой, смелым до дерзости взглядом казака, и, услышав ответ, рассмеялся. - Ну, а бороду-то зачем носишь в тридцать лет?
- И без бороды не можно в нашем деле, - смело ответил тот, - из старообрядцев мы, и опять же... доверия больше! У беляков верховодят больше генералы да полковники, все в орденах, с пузами, усищщи - во, борода - во. Они и смеются: у красных, мол, заправляют всем мальцы зеленые. Так вот пусть знают: мы тоже с бородами!
Бойцы покатились со смеху. Куркин умел говорить так, что глядя на его быстрое, подвижное лицо с серыми, пронзительными глазами, выразительной мимикой, трудно удержаться от смеха. Да и вообще красноармейцам хотелось поглядеть на казаков - красных партизан.
Их окружили, стали расспрашивать о жизни, боевых делах. Не прошло и минуты, а Куркин уже с самым серьезным видом рассказывал о тактике партизан, смешно жестикулируя, и бойцы покатывались со смеху.
Взятие Громославки имело большое значение. Противник оказался в трудном положении: в его тылу закрепилась наша воинская часть. В короткий срок штаб развернул запись добровольцев. Население здесь активно поддерживало Советскую власть. Буквально через несколько дней сформировали Громославский полк. В боях он прославился мужеством и стойкостью.
Но не дремал и противник. Потерпев неудачу под Обливской, Мамонтов решил взять реванш на Дону.
Теперь, казалось, сама судьба шла ему навстречу. Свыше сорока тысяч бойцов, огромное количество вагонов, десятки тысяч подвод оказались отрезанными от Царицына. Находясь в голой степи, они превратились в мишень для вражеской артиллерии.
Учитывая это, атаман Краснов отдал приказ командующему Донской белогвардейской армией генералу Денисову: во что бы то ни стало захватить ближайшие эшелоны 3-й и 5-й армий. Последний распорядился взорвать все мосты, разобрать железнодорожное полотно на пути их движения, разрушить станции, и в первую очередь на участке Суровикино - Ляпичев, активизировать борьбу между Волгой и Доном, захватить Калач и Воропоново, а затем развернуть наступление на Царицын.
Белогвардейцам помогали иностранные интервенты. На заседании большого войскового круга атаман Краснов откровенно говорил об этом: "Я вошел в переговоры с германцами. Благодаря весьма искусной политике генерала Черячукина в Киеве, Николая Эльпидифоровича Парамонова и Владимира Александровича Лебедева в Ростове за шерсть и за хлеб мы получили орудия, винтовки и патроны. Чирский, а за ним Донецкий, Усть-Медведицкий и Хоперский фронты ожили, и началась настоящая война. Мы получили оружие. Благодаря громадному военному таланту и твердой воле командующего донской армией генерала Денисова и большой работоспособности его начальника штаба полковника Полякова наша борьба приняла строго планомерный характер".
Действительно, враг предпринял все для уничтожения огромной массы людей, двигавшихся на Царицын. Белоказачьи войска сдавили со всех сторон железнодорожные эшелоны, растянувшиеся на расстоянии до 25 километров между реками Лиска и Дон. Чтобы отразить этот удар и одновременно обеспечить восстановление моста, товарищ Ворошилов решает нанести молниеносный удар по центру обороны противника - станице Нижне-Чирской с целью отвлечения сил противника.
Части, которыми командовали Руднев, Локотош, Бобырев (правый фланг), Н. В. Харченко, Крючковский (левый фланг), наступали по сходящимся направлениям для охвата Нижне-Чирской. В это время морозовцы, отряд Питомина и некоторые части 5-й армии обеспечивали безопасность эшелонов и отбивали атаки белоказаков с севера от железной дороги, срывая попытки противника помешать восстановлению моста.
Наступление началось 16 июня 1918 года. В 10 часов один из наших отрядов переправился по наведенному понтонному мосту через Дон и занял станцию Ляпичев. Исключительно удачное начало вдохновило бойцов. Но к вечеру противник бросился в контратаку с хуторов Сулацкого и Верхне-Солоновского. Разгорелись жестокие бои.
Видя сосредоточение наших войск в направлении Нижне-Чирской, белоказаки в свою очередь предприняли контрманевр, надеясь отвлечь наступающие части от станицы. Огромные массы конницы и пехоты начали накапливаться в ближайших хуторах. Но командиры отрядов Локотош и Бобырев упредили противника. Они быстро подтянули тяжелую артиллерию и открыли убийственный огонь по хуторам Каменскому, Малые Лучки и по окрестным балкам. Результаты артиллерийского налета превзошли все ожидания: первые же залпы попали в самую гущу врага. Как только над Каменским выросли густые облака разрывов, оттуда выскочило около 500 всадников. Из хутора Лучки начала переправу пехота - 400 человек и конница - 300 человек, стремясь ударить нам в тыл. Их постигла та же участь: большую часть истребили, а остатки в панике разбежались по балкам.
И вот уже разрывы наших орудий гремят в шести километрах от Нижне-Чирской. Заметались белогвардейцы, словно потревоженный муравейник. Пришли в движение главные силы врага, заволновалась контрреволюция в верхнедонских округах - Медведицком и втором Донском. Уже 18 июня войска противника начали переправляться в районе станиц Потемкинской, Есауловекой, Кобылянской, Пятиизбянской и Голубинской на правый берег Дона, некоторые белогвардейские части подтягивались к эшелонам и мосту. На небольшом участке неприятель сосредоточил свыше 25 тысяч казаков, прекрасно обученных, вооруженных до зубов новенькими немецкими винтовками, пулеметами и пушками.
С 19 по 24 июня белоказаки атаковали по всему фронту, стремясь прорваться к эшелонам. В связи с этим командование приостановило наступление наших войск на Нижне-Чирскую, чтобы все силы бросить на отражение нового натиска врага и восстановление моста.
Обстановка с каждым днем становилась все тяжелее. Неприятель продолжал подтягивать резервы, готовясь к решительному штурму.
Но, как это нередко бывает на фронте, в один серый, дождливый день все неожиданно стихло: умолкли орудия, перестали шить свои бесконечные строчки пулеметы, даже вражеские окопы и те вроде опустели.
- Что бы это могло значить? - говорили бойцы.
Противник, конечно, не думал отходить, и успокаиваться мы не имели права. Командование своевременно предупредило нас об этом.
- Не зря они притихли, - сказал Ворошилов командирам. - Надо ждать новой пакости. Не иначе наступление задумали. Но где, на каком участке начнут - вот что надо установить.
Он решил сам пойти в разведку. У штаба уже пофыркивал приглушенно броневик, в нетерпении били копытами землю полсотни коней. Окинув быстрым взглядом промокших кавалеристов, Ворошилов приказал им остаться на месте.
- Слушай, Климент Ефремович, - обратился Николай Руднев, - охрану советую взять. Дорога скверная, машина ненадежная, всякое может быть.
Руднев осмотрел броневик, постучал сапогом по шинам.
- Бензин плохой, а шины и того хуже.
Ворошилов только пожал плечами, уверенно махнул рукой - мол, не впервые.
Разбрызгивая грязь, броневик покатил по прибитой пыли станичной улицы и вскоре исчез за поворотом. Подумав, Руднев все же приказал конному отряду следовать за машиной.
- Нагнать и идти на винтовочный выстрел, - приказал командиру.
Проехав окопы Морозовского полка, броневик тронул вдоль фронта. Дождь перестал, и бойцы с интересом следили, как по росистой полыни стремительно катит машина. Провожали ее любовными взглядами: каждый знал - в ней Ворошилов.
Когда машина взобралась на высотку, внизу сверкнул пруд, рядок зеленых верб, а дальше - небольшой, в полсотни хаток хутор. В хуторе большие лужи, ехать тяжелее. Тишина улицы поражала, и шофер уже подумал сказать об этом Ворошилову, когда неожиданно за поворотом заметили баррикаду из телег и бревен.
- Это за ночь наворочали, - зло буркнул командир разведки Киселев, - вчера мои ходили сюда - не обнаружили завалов.
- Останови машину и передай конникам, - обратился Ворошилов к нему, - пускай движутся от нас в полуверсте.
Киселев, высунув из дверцы наполовину крепко сбитую, плечистую фигуру, дал знак кавалеристам. Те отстали.
Осторожно объехали заграждение и дальше продвигались тише, ощупью, до боли в глазах вглядываясь по сторонам. Да и ехать быстрее здесь совсем невозможно: узенькая, сжатая высокими плетнями улочка причудливо петляла то вправо, то влево, и шофер с трудом вел машину. Вдруг броневик, натужно ревя, сначала забуксовал, а потом встал - заглох мотор.
- Сели, - спокойно сказал шофер и нажал на ручку дверцы, но Ворошилов, рывком схватив его за плечи, бросил назад.
- Сиди. Посмотрим.
Командир полка Т. Ф. Лукаш равнодушно процедил хриповатым баском:
- Тут их нет. Днем они, как тараканы, по оврагам прячутся.
Но Ворошилов был неумолим - из машины никому не выходить!
Киселев расплылся в улыбке. Его озорные, дерзкие глаза как бы говорили: "Что же, вы сидите, а мне положено разведывать".
Толкнув привычным жестом пальцев лихо заломленную бескозырку, он смело положил руку на рычажок, открыл дверь. И сразу засвистели пули. Не проронив ни слова, Киселев вывалился головой вперед из броневика, и Лукаш едва успел быстро рвануть дверцу на себя, как услышал второй залп.
Климент Ефремович приказал пулеметчику открывать ответный огонь, но тот доложил:
- Бесполезно. Они в мертвом пространстве.
Засада лежала буквально в пяти метрах от передних колес машины, и залпы гремели один за другим. Пули часто клевали броню, высекая с внутренней стороны мелкий бисер. У Ворошилова по правой щеке стекала тонкая струйка крови, и он предупредил, чтоб все берегли глаза.
- Будем биться до последнего, - и достал свой револьвер, положил рядом две гранаты.
Из-за плетня раздался насмешливый басок:
- Ну, милейшие большевички, попали вы в капкан... Сдавайтесь по-хорошему. Охрана ваша, 18 человек, приказала долго жить - порубили мы. Вылазьте. Это говорит вам сотник Черкесов.
Броневик молчал. За плетнями еще с минуту бубнили голоса, потом изгородь затрещала - осмелевшие лезли к машине. Климент Ефремович, откинув голову в сторону, краем глаза наблюдал за небольшим пространством. Из-за плетней вывалило десятков восемь казаков - прут нагло, лица торжествующие. Приблизившись вплотную к броневику, они яростно стучат по броне, угрожают, требуют:
- Вылазь, вылазь, нечего зря время терять.
- Антихристы, богохульники... все едино зажарим!
Но из машины - ни звука. Вконец осмелевшие белогвардейцы окружили броневик, толкают, лупят кольями, прикладами, камнями.
- Чего с ними возиться, - слышен злой говорок. - Вязанку хвороста и все тут!
- Дурак ты, Хопрячков, - слышен спокойный, деловитый голос сотника, - такое добро и на распыл пущать?
- Это точно, ваше благородие. За такую махину сам Мамонтов в маковку расцелует... И опять же, видать, главари тута.
- Кресты повесит. Это точно.
Галдят десятки голосов, спорят. Лукаш толкает легонько Ворошилова:
- Дела, Климент Ефремович, скверно пахнут...
- Ничего, пускай казачки поспорят, пока наши не подскачат.
- Ну, а если... - тихо шепчет Лукаш, не договаривая рокового слова. Ворошилов скупым жестом останавливает его:
- Не спеши с выводами, успеем.
К несчастью, белоказачий сотник говорил правду: красных конников из охраны начисто вырубили, и в эти минуты они уже стыли на холодной земле. Спастись удалось одному - неуловимому, не дающемуся даже самому черту в зубы Ивану Моторкину-старшему. Разведчики бились до последних сил, но Иван, видя, что товарищи гибнут, решил во что бы то ни стало прорваться. Раненный шашкой в плечо, он все же сумел скользнуть коню под брюхо, рвануться на шашки казаков и грудью коня разметать их.
Истекая кровью, Моторкин прискакал к своим и передал страшную весть Рудневу. Тот немедленно послал крупный отряд на выручку.
А у броневика все шла возня. После споров казаки подогнали две пары быков, зацепили веревками за переднюю ось, и машина потихоньку поползла вперед. Шофер, прильнув к щели, старался рулить.
- Выползем на сушу - включай мотор, - сказал тихо Ворошилов.
И как только взревел мотор, заработал пулемет. Ошалевшие быки рванули, топча казаков. Те бросились прочь, валясь в канавы, а машина, выбравшись на окраину, развернулась и помчалась обратно. Вдогонку ей неслись торопливые выстрелы.
Когда достигли северной окраины хутора, шофер невольно сбавил скорость: вокруг дороги, в густо смешанной копытами грязи лежали в беспорядке семнадцать трупов. Вокруг - следы жестокой неравной схватки.
В версте от хутора встретили несшийся на галопе эскадрон. Заметив броневик, командир прибавил ходу и направился к машине. Спешились и бойцы, но Ворошилов тут же подал команду:
- Марш на хутор, проучить сволочей!
Развернулся и броневик, чтобы поддержать огнем конников.
Казаки к тому времени разбрелись по куреням и затеяли гулянку. Застигнутые врасплох, они метались по улицам до тех пор, пока их не вырубили начисто. Погиб и рачительный сотник, мечтавший получить крест за захват броневика.
25 июня 1918 года в три часа ночи вражеская артиллерия открыла огонь. Как мы ни ждали большого наступления белоказаков, как ни готовились к нему, все же этот шквал огня, обрушившийся на окопы в глухую ночь, потряс каждого из нас своей неожиданностью и силой. Земля содрогалась от адского грохота, огромные комья чернозема взлетали ввысь и падали на головы.
Плотная, едкая пороховая гарь окутала всю линию фронта. Грохот, темнота, крики мешали что-либо разобрать. Только изредка, в сплошном потоке разрывов, раздавался гигантской силы взрыв, заглушающий все остальные - это били пушки Канэ, подвезенные на платформах к фронту из Севастополя. По просьбе атамана Краснова немецкие интервенты сняли их с непригодных кораблей и передали в распоряжение белоказачьих войск.
В этот момент сюда прибыли Ворошилов, Щаденко, Руднев, Н. Харченко и, разделившись, пошли по окопам. Эта весть мигом облетела бойцов, и как-то легче стало переносить и огонь вражеской артиллерии, и страх неизвестности. "Раз наш Клим с нами - значит, все в порядке", - говорили друг другу красноармейцы.
- Гляди в оба! Скоро полезут в атаку, - предупредил Ворошилов командира полка Шапошникова.
Тот понимающе кивнул и скрылся в темноте. А вокруг все кипело, грохотало, и казалось, не будет конца чудовищному грому на земле.
Потом все стихло. Перестали рваться снаряды, дрожать земля. Только пылали подожженные артиллерией прошлогодние скирды соломы в полуверсте от окопов, бросая вокруг кроваво-багровые отсветы. И в этих отсветах люди заметили: вся степь, насколько ее видел глаз, была покрыта густыми цепями белоказаков. Пехота шла вперемежку с конницей широким шагом, срываясь на бег. Впереди торжественно маршировали знаменосцы: алое бархатное полотнище, расшитое золотом и бисером, тяжело развевалось над их головами.
Ворошилов, ожидая мощной атаки неприятеля, не ошибся. Кроме приказа Краснова и Денисова о немедленном наступлении (им стало известно, что мост восстановлен), Мамонтова подстегнуло и другое обстоятельство. Прошлой ночью со станции Чир к нему в штаб тайком перебрался через линию фронта священник и сообщил весьма важные сведения: красные, оказывается, сняли свои войска с линии обороны, готовят их к переправе и почти оголили ранее неприступные подступы к эшелонам и мосту. Лазутчик убедил Мамонтова в том, что у нас снарядов нет, патроны также на исходе.
- Целесообразнее нанести главный удар на участке Морозовского полка, - внушал собеседник. - Эта часть сформирована из малолеток, а командиры сочувствуют вам.
Белогвардеец пригласил доносчика на квартиру и долго с ним говорил, проверяя показания. Ни изощренный нюх, ни опытность не помогли ему заподозрить нежданного гостя во лжи. Священник, казалось, люто ненавидел большевиков и всей душой хотел помочь контрреволюции.