Расставив пулеметы по флангам, красногвардейцы сдерживают густые цепи атакующих белоказаков и одновременно медленно отходят: надо вырваться из кольца и занять оборону на новом месте. Но противник понял наш маневр по-своему, как бегство, и стал еще яростнее атаковать, предвкушая легкую победу. Удар в лоб поддержали внезапным броском свежие силы с хутора Каменка, вышедшие нам в тыл. Пришлось залечь и открыть круговой огонь по атакующим. От нашей цепи до Каменки метров триста ровного полынного ската, все видно, как в степи. Бегущие выделяются четко. Многие казаки одеты по-домашнему, их линялые белые рубахи ярко маячат среди темных фигур. Сквозь узкую прорезь прицела вижу даже их заморенные, с раскрытыми ртами, потные лица, и мне жаль становится этих людей, обманутых богатеями.
Но долго размышлять нельзя. Вот уже кто-то нетерпеливо кричит:
- Пулеметчики, что же вы?
И запрыгало, задрожало тяжелое металлическое тело "максима", на кончике ствола заплясало бледное, с редким дымком пламя. Оно мигало часто-часто, лизало жадно верхушки сизой полыни, и по полю заметно ходили легкие волны кланяющегося от струй свинца низкорослого донника.
Атака отбита. Оставив убитых и раненых, белоказаки отхлынули. Когда мы стали подбирать их, набрели на казака, который приходил к нам парламентером. Взглянув на бескровное, искаженное от боли лицо, я вспомнил, как этот человек всего только два часа назад спустился к нам в окоп, чтобы выполнить мудреные обязанности дипломата. Его онемевшее от страха лицо, жалкая, блуждающая улыбка и трясущиеся, натруженные руки выражали растерянность и недоумение. Ему, как и полагается при дипломатических переговорах, предложили закурить. Взяв щепоть махорки, он долго вертел негнущимися пальцами цигарку, просыпая ее содержимое на колени стираных-перестиранных шаровар.
- Восстали, подняли, значит, руку на Советскую власть? - спрашивал его Прилуцкий.
- Будто так, - продолжая улыбаться, ответил он и, порывшись за пазухой, достал пакет. - Велено передать.
- Так какого же черта вам нужно?! - прочитав записку, вскипел командир. - Вы что, шутите этим?
- Так вот и я ж гутарю: какого черта... дело не шутейное...
Кто затуманил ему голову, оторвал от привычного труда, насильно всунул в мозолистые, потрескавшиеся от работы руки винтовку? Кто послал его сюда?
Теперь он лежит, обхватив руками живот, и тело его конвульсивно вздрагивает.
- Товарищ командир, конница! - слышу крик совсем рядом, и мучительная пелена раздумий падает с глаз. По левому берегу Северного Донца на полном намете идут человек 200 всадников. Впереди, крича и размахивая руками, скачет офицер. Вот кавалеристы поравнялись с нашей цепью и, круто повернув к реке, бросились в спокойную речную гладь. Брызнули, заиграли на солнце сотнями радуг струи воды, забурлил черными тушами коней и всадников величавый Северный Донец.
Командир батареи Солдатов шрапнелью бьет по всадникам, и вот уже то место, где они барахтались, окутано грязно-серыми шапками дымков. Свежая струя ветра сносит дым в сторону, нам отчетливо видно, как плывут вниз по течению казачьи фуражки.
Нескольким всадникам все же удалось выскочить на берег и развернуться в редкую лаву, но здесь их положение еще хуже. На ровном, хоть шаром покати, лугу хорошо выделяется каждый кавалерист, и наши пулеметы, залпы винтовок доканчивают врага.
Не ожидая приказа, красногвардейцы срываются с места и бегут под гору, где на открытом лугу бьются в истерике обезумевшие кони, мечутся всадники. Сквозь гулкий топот доносятся крики раненых белоказаков:
- Братцы... не убивайте!
Подбегаем к одному из таких - лежит и глаза закрыл. Только бескровные губы шепчут жаркие слова молитвы и временами грубые выкрики брани в чей-то адрес да бесконечное:
- Спасите... не предавайте смерти... четверо детишков у меня...
Огромная туша рухнувшего коня придавила человеку ногу, он задыхается.
- Откуда сам?
- Из Малой Каменки.
- Из богачей?
- Н-е-е-е... где там...
Бойцы освобождают ему ноги, перевязывают и кладут на санитарную двуколку. Раненый теряет сознание, бредит.
Не добившись успеха, белоказаки прекратили атаки и ушли в Гундоровскую. Ночью, снявшись с позиций, стали отходить на Каменскую и красногвардейцы.
Проходя через Малую Каменку, кто-то из бойцов спросил у раненого, где его дом. Он указал. Заглянули в небольшой флигель. С порога к нам бросается бледная, перепуганная жена, В ее взгляде - мольба, отчаяние, страх. Четверо детишек жмутся к юбке, боязливо оглядывают незнакомых людей. Разбуженные поздней ночью, они трут ручонками не привыкшие к свету глаза. Старшая девочка смотрит исподлобья: эта уже понимает, кто пришел и зачем.
- Где муж?
- Вчерась рано утром увели... атаман приказал, - и, обхватив руками детей, запричитала истошным, дурным голосом:
- Ироды! Разбойники, офицеры эти да атаманы! Пришли, стали грозить револьверами за то, что он у красных служил. Черкасск брал... потом приказали седлать коня и угнали.
Все стало ясно, и я кивнул бойцам, чтобы передали раненого.
Усталые, мокрые до нитки, возвращались мы в Каменскую. Ночь стояла на редкость темная. Непрестанно сеял мелкий, назойливый дождь, под ногами глухо чавкала грязь. И вдруг крик:
- Стой! Кто едет? Стрелять будем!
Голос знакомый, с удивлением узнаю Михаила Бувина.
Переговорив на расстоянии, подъезжаю вплотную и сейчас же мне сообщают поразительную новость: нас считали погибшими. В то время, когда мы отражали атаки белогвардейцев, несколько трусов и паникеров бросили товарищей и бежали в Каменскую. Чтобы оправдать себя, они стали единодушно утверждать, будто белоказаки окружили отряд и уничтожили его, а Прилуцкого взяли в плен. Тогда Щаденко приказал спешно выступить всем красногвардейцам на окраину Каменской и занять оборону на высотах, чтобы встретить наступающих на станицу мятежников. Нашу колонну товарищи и приняли за противника.
Дни испытаний
Стояли не по-весеннему жаркие тихие дни. Под майскими лучами солнца обильно парила истосковавшаяся по лемеху жирная донская земля. А хлеборобы, занятые войной, не могли приложить к ней своих рук - вот и порастала она густым травостоем, цвела кроваво-красными кулигами тюльпанов да пахучей кашкой, играла под лаской теплого ветра колосьями прошлогодней падалицы.
По утрам, когда еще горизонт только-только начинал подплывать вишневым соком майской зари, в донецких степях - в низинах, в затерновелых балках, в вилюжинах суходолов - сиреневой дымкой стелились напоенные запахами цветущей степи туманы. Раньше в такие вот часы здесь слышались крики погонычей, скрип ярем, виднелись запыленные, пропотелые рубахи хлеборобов: каждый спешил бросить пораньше зерно в благодатную почву.
Теперь же пустынна степь. И земля лежит мертво, сиротливо, вот уж который год ждет своего хозяина. На его все нет, мыкается он по фронтам, льет горячую кровь "за волюшку-волю, за матушку-землицу". А она, эта землица, рядом, рукой подать - обильная, щедрая, доступная всякому, кто приложит к ней свой труд.
В ту весну 1918 года густо пылили бескрайние степные шляхи на Дону. Это шагали по ним немецкие войска, катили колеса пушек, многочисленных обозов, машин. Бинокли офицеров жадно шарили по складкам степи, пыльные уланы поили коней в студеных криницах, по казачьим станицам разносилась гортанная, чужая речь.
- Маленький Дон, - цокая языками, с восторгом произносили оккупанты непривычное название реки и указывали кожаными хлыстами на Северный Донец.
Приближались чужеземцы и к Гундоровской, которую несколько дней назад взял отряд К. Э. Романовского. Заняв оборону на пристаничных высотах, красногвардейцы вот уже несколько дней отдыхали. Щаденко, узнав о приближении противника, немедленно выехал на позиции. Побуждали его к этому и тревожное донесение от знакомых красногвардейцев о случаях мародерства и пьянки, чего в отряде Романовского никогда не замечалось.
Старенький, запыленный "мерседес", оставляя за собой серый хвост пыли, затерялся в зелени станичной окраины и, круто развернувшись вправо, выскочил на площадь к церкви. К удивлению Щаденко, там толпилось огромное число жителей. "Что бы это значило?" - подумал он и, остановив машину, направился к толпе. Еще не доходя, услышал взрывы безудержного смеха, отчаянный гам, крики, перебранку. Стоявшие с края, видимо узнав в нем начальника, бросились навстречу. Первой запричитала вырвавшаяся вперед всех высокая седая старуха:
- Что-о-о-о делают окаяннаи-и-и, что делают! Вы старшой, ай нет?
Получив утвердительный ответ, она продолжала причитать, грозя костлявым кулаком в сторону толпы:
- Антихристы! Богохульники!
Не дослушав сбивчивое объяснение старухи, Щаденко решительно шагнул в толпу и, растолкав плотное кольцо, оказался в передних рядах. То, что он увидел, заставило его содрогнуться и рывком расстегнуть кобуру револьвера.
В кругу под шутовские выкрики и хлопанье ладоней плясал священник местной церкви. Измученный, загнанный старик, облаченный в парадную ризу, еле передвигал ноги. Со всех сторон неслись понукающие крики:
- Больше жизни, батя!
- Шпарь вовсю! Жги! Жги!
Щаденко остановил старика и в бешенстве крикнул:
- Что вы делаете, подлецы?! Где командир? Где Романовский?
Ближние бросились врассыпную, но другие, мертвецки пьяные, продолжали выхлопывать в ладоши.
Щаденко схватил одного из подвернувшихся под руку и так встряхнул, что тот потерял дар речи:
- Где ваш командир, я спрашиваю?
- Вон он, - заикаясь, проговорил парень и указал на распахнутые настежь церковные ворота. И как раз в это мгновение в широком проеме двери показались три несуразные фигуры. Передний - высокий, мордастый детина вышагивал в ризе. Рыжие длинные волосы взлохмачены, через плечо винтовка, у пояса огромный маузер, в обеих руках дымящие кадила. Его сопровождали два моряка в лихо сбитых набекрень бескозырках. Все трое орали, коверкая какую-то молитву, пересыпая ее отборной матерщиной.
В это время они и увидели стоящего посреди круга с оружием в руке Щаденко. Увидели и запнулись.
Видимо поняв, кто перед ним, и надеясь на помощь дружков, рыжий верзила приободрился и, выпятив широченную грудь, чертом пошел на Ефима Афанасьевича.
- Ты што, гад, против Красной гвардии? Буржуев защищаешь? Бей его, братва!
- Руки вверх, сволочь! - крикнул Щаденко и выстрелил в воздух. Верзила, видя, что никто ему не помогает, вместе со своими собутыльниками бросился в сторону, норовя улизнуть, но путь ему преградили прибывшие в станицу Литвинов, Попов и другие красногвардейцы. Мы с трудом скрутили руки бандиту и обезоружили. Двое его собутыльников успели сбежать, за ними погнались наши бойцы. А на площадь уже спешил Романовский.
- Твой? - угрожающе спросил Щаденко, указывая на связанного.
Тот покачал головой:
- Нет, не мой.
- Допросить и наказать! - приказал Ефим Афанасьевич. И только успел сказать это, как бандит рывком вскочил на ноги и, разметав окруживших его красногвардейцев, бросился бежать. Кто-то из них успел нанести ему сильный удар плетью по голове. Заревев диким голосом, бандит рухнул на землю.
В штабе обыскали его. Из карманов и сумки высыпали на стол награбленное церковное серебро. В это время в помещение ввели тех, что щеголяли в бескозырках, хотя на флоте никогда не служили. На допросе они все выложили начистоту. На эту "операцию" их надоумил атаман станицы Гундоровской Маркин. Перед ними поставили задачу: настроить население станицы против Красной гвардии.
Колокольным звоном собрали жителей на площадь. Рассказали о подлых проделках атамана. Потом зачитали приговор военного трибунала: провокаторам - расстрел!
Последние слова приговора потонули в мощном гуле одобрения. Тут же, на площади, его привели в исполнение.
Всю ночь не спали командиры: ходили по окопам, беседовали с бойцами, проверяли правильность установки орудий; торопили с подвозом патронов, снарядов.
- Подходят немцы, надо быть готовым к отпору, - внушали они красногвардейцам.
А утром, когда чуть-чуть забрезжил рассвет, ахнула залпами артиллерия. Сотни снарядов, с шепелявым свистом буравя воздух, понеслись над степью, и вымахнули исполинские шапки разрывов над окопами - немцы начали наступление. Их поначалу никто не видел, и степь по-прежнему казалась пустынной. Только где-то за буграми размеренно, часто гремело счетверенное эхо выстрелов да вторили ему сплошные разрывы. Так длилось с полчаса. Потом все стихло.
- Гляди, - крикнул кто-то, - вона они! Идут!
По скату пологой высоты, рассыпавшись стройными колоннами, неторопливо вышагивали серо-зеленые фигуры Из окопов казалось, что цепи одна за другой плывут по серому разливу полыни, плывут угрожающе, неотвратимо, их ничем не остановить.
И тут, несмотря на команду "не стрелять!", зачастили вразнобой пугливые выстрелы, но фигуры все шли да шли.
Я с трудом сдерживал своих пулеметчиков. И только когда шеренги солдат оказались близко, подал команду: "Огонь!"
Первую атаку отбили успешно. Бойцы вздохнули свободно. В окопах уже поднеслись сдержанные шутки, смешок, и тут все заметили, как к Гундоровской низом несется казачья конница. Самой лавы еще не различить, но по высоким облакам пыли, плывшим над хуторами, мы разгадали замысел врага: конники заходили в наш тыл. В это же время неприятель неожиданно обрушил на окопы огненный шквал. Запрыгала, заходила ходуном земля, заметались с криками люди. Один из снарядов попал прямо в пушку и ранил нескольких артиллеристов. Лежавшие рядом пехотинцы вскочили и метнулись назад. За ними другие тоже побежали по скату высоты вниз, к станице. Страшны всегда такие минуты в разгар боя, если своевременно не остановить отступающих. Но как остановить, когда рядом все содрогается, рушится, грохочет обвалом. Вижу, мечется в гуще разрывов Щаденко - машет руками, кричит, собирает людей и ведет вперед. Слышу его задыхающийся голос:
- Пулеметы... давай... по коннице, влево!
С бегу налетаю на припавших к земле бойцов - тормошу, стараясь поднять на ноги. Схватив ручной пулемет, мчусь на левый фланг, товарищи за мной. В шуме разрывов, грохота, вздыбившейся земли находим еще пулемет.
Расчет тут совсем растерялся. Но вот красногвардейцы опомнились, взялись за оружие. Теперь не страшно, два пулемета - это уже сила.
Когда устанавливали пулеметы, видели, как перебежками возвращались в окопы отступившие бойцы.
До поздней ночи кипел бой, и первые же атаки противника показали: не выстоять, не выдюжить нашим отрядам против такой силы. С пехотой и кавалерией управимся, а вот с артиллерией ничего не поделаешь.
После совещания командного состава отряды получили приказ: сняться незаметно с позиций и отойти на хутор Малая Каменка. Оборону занять на горе Свистухе.
Но оторваться от противника не удалось, Немцы продвигались вслед за нами. Утром снова закипела схватка. Третья рота титовского полка и пулеметная команда получили приказ: обойти скрытно левый фланг противника и ударить с тыла.
Надо признаться, кое-кто из нас не верил в успех этой вылазки. Однако результат ее превзошел все наши ожидания. Немцы, оказывается, относились к красногвардейским отрядам с высокомерием и не считали их за серьезную силу. Когда же наши бойцы, пробравшись в тыл, ударили всей мощью ружейно-пулеметного огня, в рядах неприятеля началась паника. Красногвардейцы захватили три орудия и два взвода пехоты.
Пленные сообщили, что, наступая на Каменскую, немецкое командование имеет гораздо более важную задачу, чем захват станицы. По железной дороге Миллерово - Лихая на Царицын двигались тогда украинские 3-я и 5-я армии под командованием К. Е. Ворошилова, и взятием Каменской противник стремился перерезать железнодорожную магистраль, окружить и уничтожить эти части.
Это было в апреле 1918 года. Под натиском 350-тысячной армии немецких империалистов, оккупировавшей Украину, на Дон и дальше, к Царицыну, отходили советские войска.
В тот же день штаб красногвардейских отрядов направил посыльного навстречу К. Е. Ворошилову с сообщением о планах немцев и с просьбой об оказании нам помощи. В полдень посыльный вернулся обратно и привез радостную весть: Климент Ефремович шлет каменцам боевой революционный привет, благодарит за важное донесение и направляет на подмогу крупный отряд под командованием Локотоша - 60 кавалеристов, 300 человек пехоты и восемь орудий. Вскоре Ворошилов и сам прибыл на наши позиции, встретился с командирами, бойцами, выбрал место для установки орудий.
- Снарядов не жалеть, - сказал он артиллеристам, - пусть знают интервенты силу России!
Через час батареи открыли меткий огонь по наступавшим оккупантам. В панике они оставили свои окопы и кинулись назад, бросая оружие.
Бойцы из отряда Локотоша произвели на красногвардейцев огромное впечатление своей железной дисциплиной, уверенностью в победе, героизмом.
Натолкнувшись на упорное сопротивление русских, немецкое командование бросило в бой значительные силы. С ходу разворачивалась полнокровная дивизия под командованием генерала фон Клауса. На подступах к Каменской разгорелись жестокие схватки. Четыре дня неумолчно гремела канонада, пулеметные очереди рвали жаркий воздух. Десятки раз немцы бросались в атаки, но, нарвавшись на непреодолимую стену огня, откатывались. По Северному Донцу плыли серо-зеленые трупы вражеских солдат и мертвые кони.
Улучив момент, наши пошли врукопашную. Немецкие цепи не выдержали штыкового удара. На плечах бегущего противника красногвардейцы ворвались в села Малая Каменка и Большая Каменка. Не удержался неприятель и в Гундоровской, несмотря на активную помощь белоказаков. Оставив станицу, те и другие продолжали отступать.
Необыкновенный подъем духа охватил бойцов, особенно украинцев: до их родного Донбасса - рукой подать! Они считали, что командование армии организует большое наступление.
- Даешь родной Луганск! - гремел в степи бодрый призыв.
И вдруг наступающих нагоняет конный - взмылена лошадь, возбуждено до предела лицо.
- Назад! Ворошилов приказал.
В цепях недоумение. Как же так? Противник бежит, его надо гнать.
Однако вскоре все разъяснилось. Немецкое командование, видя, что наступление передовых отрядов не удержать, решило бросить главные силы на фланги, чтобы, пропустив нас поглубже в свой тыл, захлопнуть кольцо и разгромить.
Поздно ночью к Клименту Ефремовичу прибежал пожилой казак с соседнего хутора и сообщил: немцы лавиной движутся по линии хуторов Красный - Бородин, тайно накапливаются вдоль Северного Донца, по балкам, устанавливают много пушек. Ворошилов, для которого подозрительным показалось столь поспешное отступление противника из Гундоровской, разгадал замысел врага, приказал немедленно, пока не поздно, отойти к Каменской.
Ловушки не получилось, командование армии предотвратило катастрофу.
Эшелон за эшелоном проходили через Каменскую: шли бронепоезда, составы с боеприпасами, ценнейшим оборудованием, проплывали теплушки, приспособленные под жилье. Они направлялись дальше на Лихую. А кольцо немецких войск вокруг украинских армий и наших отрядов сжималось все туже и туже.