Мужской разговор
На седьмой день моего отпуска папины друзья пригласили нас в ресторан Дома архитекторов. За столом собрались близкие люди, все испытывали радость дружеской встречи. Нас ждало необычное событие: рядом занимал столик знаменитый артист Александр Вертинский со своей красивой женой, они недавно вернулись из эмиграции, на ковре возле их столика играли две маленькие девочки, его дочки, в будущем ставшие актрисами.
Кто-то из сидящих за нашим столиком сказал:
- Москва полна слухов о Вертинском. Выманивают эмигрантов поодиночке, чего только не обещают, ставят в пример графа Алексея Толстого. Но пока из крупных птиц решился только Вертинский. Ходят слухи, и Куприн собирается в дорогу. А Бунин - непреклонен. Возвращение эмигрантов в Россию - это большая политика, дело тонкое…
После встречи отец предложил мне немного прогуляться, и у нас состоялся разговор.
- Ты вырос, возмужал, - сказал папа. - Молодец, что маме часто пишешь, твои письма для нее - как воздух. Благодарим тебя и за денежный аттестат. (После войны, когда в сорок шестом я вернулся домой, меня просто ошеломило известие, что с сорок второго - года получения аттестата - родители не сняли с него ни копейки.)
- А я, папа, горжусь твоим кыштымским подвигом.
- Не преувеличивай. Мое мнение: ты молодчина. Считай, что в армию пошел добровольцем. Я тогда одобрил твое решение, хотя и понимал, что скоро попадешь на фронт. В Кыштыме ты выдержал первый экзамен. Второй - на фронте: стал офицером. Тяжело тебе там?
- Бывает. Но я уже втянулся. Дважды был ранен.
- Ты не писал.
- Маму берег.
- А самое тяжелое?
- Наверное, первый бой. Из роты в строю нас осталось восемь. Понятно, комсорг полка, подальше от переднего края, но на самом деле - не всегда так. До меня погибли два полковых комсорга и четыре батальонных. Но, папа, фронт - это не только бои…
Что я мог рассказать отцу?! Разве можно объяснить, что хуже всего - это состояние непрерывного напряжения и бесконечный тяжкий физический труд. И еще страх смерти, гибель товарищей, изувеченные люди - когда боль и страдания за гранью возможного и, не в силах перенести муку, человек молит об одном: "Лучше бы я погиб!" А холод, и голод, и нестерпимая жара, и сон в снегу, в грязи и воде. Сложные взаимоотношения с подчиненными и начальством. Но фронт - это еще и бесценная солдатская дружба, и вера в оружие в твоих руках. И конечно, еще два обстоятельства - они вне общего перечня. Это высокое чувство воинского долга перед Отечеством. А с другой стороны - предательство.
Сейчас я думаю: как человек мог вынести все это? Наверное, помогала молодость. В юности человек сильнее и гибче, ему легче приспособиться к обстоятельствам. Да, только молодость позволяла выдержать и справиться с этим адом.
- Хочу поговорить с тобой по одному житейскому вопросу. - Папа закурил очередную папиросу. - Меня просила об этом твоя мама. Ты сейчас в таком возрасте, когда всякая девушка кажется необыкновенной. Прошу, пойми нас правильно: не спеши с выбором и женитьбой. Тебе надо учиться, приобрести специальность, найти себя в жизни. Пока я здоров, постараюсь помочь. Сколько разбитых судеб - юноши спешат, а потом раскаиваются. Не обижайся, дети чаще взрослых попадают в сложные ситуации, ищут выход - и легко поддаются внушению.
- Я уже не ребенок, папа.
- Только не для нас с мамой. Ну хорошо, давай не будем больше об этом. Как тебе Москва?
- Честно говоря, не очень. Меня всюду представляют как человека с фронта, но никто ни разу серьезно не поинтересовался фронтовыми делами: как мы воюем, о чем думаем, как живем. Мне кажется, Москва бесконечно далека от фронта, это совершенно другой мир, военная бюрократия…
- Ты не прав, - перебил отец. - Если бы все было так, как ты утверждаешь, фронт не продержался бы и дня. По твоей логике - и я бюрократ.
- Я понимаю, и в тылу живут трудно. Но меня раздражают эти бесконечные разговоры о дровах, карточках, лимитах и поисках куска мыла, лампочки. Идет война!
- Опять ты не прав. Да, война. Но именно тыл освобождает фронт от многих забот. А человек не может существовать вне быта. Людям очень тяжело. Без света, без тепла. Ты обратил внимание, что в Москве исчезли все заборы?..
Мы подходили к дому, и отец сказал:
- Что ж, я рад, что встретил не того юношу, которого провожал в декабре сорок первого, скорее - почти зрелого человека. Как нам с мамой хочется дождаться и увидеть тебя вернувшимся с войны. Конечно, победителем.
- Ты забыл добавить: и холостым!
Папа рассмеялся.
Прощальный вечер
Заканчивался восьмой день отпуска, завтра утром вокзал и… Родители устроили прощальный ужин. Пришли Львовы с Нелей, Ханнан Затучный, старый друг отца; из Тулы приехал давний друг семьи Лева Коростышевский - объявился, как всегда, внезапно. Мама пригласила Розу. Накануне я съездил на интендантский склад, получил сухой паек за девять суток, в том числе американские продукты, вышла приличная добавка к столу.
Вечер, благодаря Львову, вышел необычным и очень сердечным, хотя и печальным. Я узнал, что погиб Сеня, сын Коростышевского, мой друг детства, погиб в первые дни войны, на западной границе. Не радовало и близкое расставание с родителями.
Затучный, перехватив инициативу у Львова, пустился в рассуждения о Втором фронте:
- Всем хочется, чтобы союзники поскорее высадили войска на европейском континенте. Но союзники не готовы к этой операции. Известно, чем закончился бросок в сорок втором под Дьепом - огромными потерями. Что же, союзники сидят без дела и ждут, пока мы с немцами переколошматим друг друга, как большинство представляет себе?
Вот мой ответ. Постепенно наращивая силы в Британии, американцы и англичане вторглись в Северную Африку и под Эль-Аламейном разгромили трехсоттысячную армию итальянцев и немцев. Фактически победа эта означает срыв немецкого блицкрига на Суэцком канале. Было взято в плен двести семьдесят тысяч человек, фельдмаршал Роммель едва успел скрыться на самолете. Значение этой победы в нашей печати умалчивается.
Планы союзников? Отвечаю. Перемещение из Африки - скорее всего на Сицилию. Оттуда, видимо, - в Италию и затем - во Францию. Думаю, таков примерный стратегический план союзников. Знают о нем немцы? Знают, но не могут справиться с воздушной и морской мощью союзников. Армады американской и английской авиации ежедневно бомбят Германию, превращая в руины немецкие города, разрушая их коммуникации. Скажите, разве это не война с нашим общим врагом - фашизмом?
Закончив фактически целую лекцию, заставившую гостей оторваться от еды и внимательно слушать, Затучный обратился ко мне:
- Что думает о моей концепции человек с фронта?
- Я не в порядке упрека, но, пока они разрабатывают свои стратегические планы, каждый год, день, час продолжения войны - это новые и новые жертвы. В первую очередь - наши! Разве это справедливо?! Открытие Второго фронта волнует всех - в тылу и на фронте, но дело затягивается, что заставляет сомневаться в верности и искренности союзников.
Но словоохотливый Затучный уже переключился на другую тему.
- Куда мы движемся? - глубокомысленно вопросил он, воздев правую руку. - От социалистических идей - к панславизму. От советского образа жизни - к служению Отечеству. От красных командиров - к офицерам и солдатам с погонами. Все громче гудят колокола во вновь открываемых в России церквах…
Я не очень разбирался в тонкостях сталинской политики, знал только, что в Москве прошел Всемирный съезд славянских народов.
Мы с Нелей вышли покурить на лестничную площадку. За все дни пребывания в Москве я не выкурил ни одной папиросы, но сегодня, волнуясь, надеясь на встречу с Розой, я закурил. С Нелей мы опять спорили.
- Твой отец рассказал мне, что ты упрекаешь москвичей, будто их не интересует жизнь на фронте, назвал это мещанством. Это правда? - спросила Неля.
- Правда! - упрямо подтвердил я.
- Очень жаль! Неужели ты не понимаешь, как люди устали. Посмотри на эти исхудалые зеленые лица, эти сгорбленные фигуры, отвислые женские груди, я уже не говорю об одежде. Народ отдает фронту все, что может: мужей, сыновей, дочерей, духовные и физические силы - а конца войны все не видно. Не суди по Лене о жизни рядового москвича, Лена ежедневно моется свежими огурцами, а один огурец на рынке стоит двадцать рублей.
А молодежь! Она в страшном положении! Двенадцатичасовой рабочий день на заводе - без выходных, без нормального сна, нормальной еды. Ужасные жилищные условия - миллионы людей живут в бараках. И каждую ночь все эти ребята дежурят на крышах… А молодость проходит! А каково девчонкам! Им хочется любви, личной жизни, надеть приличное белье, а не застиранный до черноты лифчик, иметь хотя бы пару незаштопанных чулок. Я не говорю о куске мыла, духах, - это запредельные мечты! Но хуже всего - старикам, они помирают, как мухи! А нас все призывают и призывают к патриотизму…
Ошарашенный, я слушал Нелю молча, как человек без языка, и думал: кто же из нас прав? Конечно, фронтовику трудно понять, чем живет тыл. Но и людям тыла нелегко понять нас, фронтовиков. Что происходит со всеми нами?.. Захотелось поскорее переменить тему, закончить этот неприятный для меня разговор, и я спросил:
- Зачем ты повела меня на Леонова?
- Пьесу в печати называют самым серьезным откликом на Отечественную, интересно было услышать мнение человека с фронта.
- Актеры играют сильно. Но зрелище скучное, надуманное, далекое от реальной жизни. Так мне кажется. Настоящая пьеса о войне, наверное, еще впереди.
Но в тот вечер, честно говоря, меня больше занимала Роза. Одета она была скромно, без всяких украшений, но со вкусом; мне нравились тонкие черты ее лица, красивые черные волосы, аккуратным пучком уложенные на затылке, большие серые глаза, спокойно и внимательно устремленные на гостей. Но в мою сторону она почему-то не смотрела, вероятно, стеснялась, и краснела, когда мама говорила о ней приятные слова. Понравился мне и ее простой, но искренний тост:
- За добрую маму и ее доблестного воина.
После такого тоста я решил действовать: если повезет, так на рысях.
Роза
Мама попросила меня проводить Розу; оказалось, она живет в Марьиной Роще, опасном еще с довоенных времен районе. Впервые в Москве я взял с собой пистолет.
Роза почти всю дорогу молчала. Я не выдержал:
- Вам понравился вечер?
- Очень. Вашу семью окружают красивые, милые люди.
- Почему же вы молчите, доктор?
- Не знаю, всякие мысли…
- Например?
- Мучаюсь, приглашать ли вас в дом?
- Приглашать! - выпалил я: она все больше мне нравилась.
Роза рассмеялась:
- Хорошо, только потом не сердитесь: условия у меня ужасные, даже стыдно.
Наконец мы добрались до Розиного дома. Глухая темень во дворе и подъезде, узкая, со скрипом, хлипкая лестница, прогнившие липкие перила. Осторожно поднялись на второй этаж, - пока добрались, я исчиркал, наверно, пол коробка спичек. Роза открыла дверь. Опять потемки, на сей раз - длинного мрачного коридора, правая его сторона была вся захламлена старой, пахнущей гнилью рухлядью, по левой стороне - двенадцать дверей. Это была огромная коммуналка.
Вторая дверь вела в комнатку моей дамы. Роза подошла к столу в центре комнаты, зажгла фитиль керосиновой лампы. Передо мной предстало скромное убранство ее жилища. Вдоль трех стенок притулились старый потертый диванчик, три шкафчика с книгами, плоский буфет. В глубине стояла невысокая ширма, видимо, закрывавшая "спальню". На двери висела прибитая гвоздями вешалка, на которую хозяйка пристроила взятую у меня шинель и свое пальто. В комнате было прохладно.
Я стоял молча.
- Еще раз извините за мое жилье в духе петербургских трущоб, - смущенно сказала Роза. - Вы первый человек, кого я пригласила к себе. В знак уважения, ведь вы с фронта. Электричества, как видите, у нас нет, ванны тоже, кухня и туалет - в конце коридора. Но я благодарю судьбу и за это. Мы жили в Подмосковье, родители и сейчас там, а мне чудом удалось получить московскую прописку и эту комнатку, и даже поставили в очередь на улучшение.
- И у всех здесь такие комнаты? - спросил я.
- Примерно такие же. У нас есть жилец, алкоголик, зовут его Федот, он сумел поставить у себя буржуйку и продает места возле нее другим жильцам. В холодные дни люди с утра занимают места и по очереди греются. Зато моя гордость - телефон, мне поставили как врачу. Кстати, позвоните, чтобы дома не волновались.
Я набрал номер… и соврал, что опять прозевал комендантский час, останусь ночевать у Львовых.
- Обманщик, - рассмеялась Роза, покачав головой. - Но, так и быть, оставлю вас ночевать, ляжете на диване. Я схожу на кухню, вскипячу чайник. Будем пить чай с вкусным вареньем.
Я остался рассматривать библиотеку. В одном шкафчике стояли книги по медицине, другой был полностью отдан русской классике, третий - поэзии. Потом мы уютно устроились за столом, пили чай, Роза рассказывала о родителях, своей жизни:
- Я почти не живу в этой развалюхе, зимой стараюсь чаще брать дежурства, часто ночую у подруг. Когда мне поставили телефон, жизнь здесь стала просто адом. Жильцы набросились на мой телефон, а я разрешала им звонить, только когда необходима срочная помощь. Что тут началось! Анонимки, угрозы, подбрасывали в комнату пустые водочные бутылки, объявляя меня пьяницей и проституткой. Пошли проверки, комиссии… Впрочем, что жаловаться, обычная жизнь коммуналки…
- Роза, милая, завтра в одиннадцать ноль-ноль поезд, я уезжаю на фронт, - я умоляюще смотрел на нее. - У нас осталась всего одна ночь. Только одна ночь! (Кажется, я потерял голову! Что я несу?!) Ты понимаешь, что означают мои слова?
Роза смолкла и удивленно смотрела на меня широко раскрытыми глазами, я ощутил на себе их ласковый теплый свет, глаза наши встретились, в них затрепетали дикие огоньки, и загасить их стало вдруг невозможно - что это, фантазия или удивительная реальность?! Какие-то мгновения… и в страстном порыве мы бросились в объятия друг друга, окунулись в море радости, для которой не существует берегов…
Потом она гладила мои волосы, шептала:
- Родной мой, с первой минуты, как увидела тебя в больнице, я поняла: пришел мой час! Все эти дни ждала твоего звонка.
- Как трудно с тобой расстаться, моя поэтическая натура!
- Почему ты так говоришь?
- Пока ты готовила чай, я рассмотрел твою библиотеку.
- Хочешь, прочту тебе моего любимого поэта?
- Константина Симонова?
- Что ты!
- Николая Тихонова?
- Ну что ты!
- Кого же?
- Слушай. Называется стихотворение "Литания влюбленных".
Я молча слушал. Она прочла еще одно.
- Нравится?
- Очень. Кто это?
- Киплинг, английский писатель и поэт. У нас его не очень привечали, мол, "певец Британии, владычицы морей". А сегодня Британия - наш союзник, и наконец-то издали томик его стихов. Я уверена, в детстве ты читал его прелестные сказочные вещи - "Джунгли" и "Маугли". А стихи его необыкновенно напевны.
- Ты их поешь?
- Редко. Аккомпанирую себе на гитаре.
- Ты - прелесть! Теперь я понял: любовь всегда неожиданна, главное - не пропустить ее.
- Наверное, ты прав. Но я долгое время остерегалась, до тебя я пережила глубокое разочарование, - это потрясло меня. Когда мы с тобой встретились, я ужасно волновалась, поймем ли мы друг друга. Война ужасна, превращает людей в зверей. Как хорошо, что ты не стал таким, сумел сохранить в себе чувства. Теперь мне не страшно, ты здесь, ты вошел в мой дом, стал частью моей души…
Я слушал ее, целовал и мучительно думал об одном: как нестерпимо летит время, даже любимая женщина не в силах остановить его, какая это глупость - "счастливые часов не наблюдают". Она - мой идеал! Суждено ли нам снова встретиться?..
А она все говорила - и такое, что можно было сойти с ума:
- …Не знала до тебя, что можно стать такой счастливой, не верила в искренность, чистоту отношений; теперь я знаю, что обманывала себя, ты помог мне это понять.
А потом мы замерли - просто смотрели друг на друга и молчали, и это молчание сказало нам больше, чем самые высокие слова…
Нет сна - одно желание…
- Я люблю тебя, Роза.
- Все мужчины, когда близки с женщиной, клянутся в любви - так говорят мои пациентки, они многим делятся со мной.
- Ты мне не веришь?
- Верю.
- Тогда я буду краток. ЗАГС, наверно, открывается в десять. Мы пойдем в ближайший, и я уговорю расписать нас. Оттуда прямо на вокзал - ты проводишь меня.
- Уверен? Почему ты так решил, почему так торопишься?
- Я боюсь тебя потерять.
- Ты подумал о своих? Как они отнесутся к твоей идее? А мои родители! Я не имею права их обманывать. Нет, лучше ты пиши мне. А я буду ждать тебя, очень ждать.
- Может, ты и права, - неожиданно для себя согласился я. - Я буду писать тебе.
Почему вдруг охладел мой пыл?..
За окном брезжил рассвет, я гладил ее волосы и думал о ней - женщине, с которой собирался прожить целую жизнь, ее любовь чиста и безмерна - дар, посланный мне судьбой.
Говорят, молодость подобна жаворонку, она полна собственных утренних песен - во славу самой молодости и во славу любви.
Я не написал ей ни одного письма.