Взяв "студебеккер" и трех разведчиков, а также ручной пулемет и приличное количество гранат, мы тронулись в путь.
Я сидел в кабине с шофером. Через несколько минут, выехав на сельскую дорогу, очутились в небольшой деревне. Остановились у первых домов, спрашиваем у вышедших крестьян:
- Где немцы? Когда их видели в последний раз?
Ответ примерно тот же, что лесника: здесь и в селе рядом их нет, на танках и машинах укатили в Гродно.
Двинулись дальше, прихватив с собой добровольца-поляка - поможет нам выбраться из леса к шоссе на Гродно. Когда выехали на трассу, я чуть задремал.
Проснулся я от резкого толчка в бок.
- Глядите, товарищ старший лейтенант, немцы! - прокричал шофер и тут же затормозил.
Мы наткнулись на передовую заставу! Артиллерийскую батарею установили как заслон при въезде в Гродно, рядом выстроилась, наверное, целая рота немцев, им что-то выговаривал офицер.
Без всякой команды шофер развернул "студебеккер" - и тем спас нас всех! Он гнал машину на большой скорости, в открытую дверцу я прокричал младшему лейтенанту: "Приготовиться к бою!" Но немцы уже заметили машину и открыли огонь. Снаряды стали нас догонять. В этот момент шофер, заметив дорогу в лесу, свернул и погнал еще быстрее. Немцы тоже сместили огонь, стреляли уже в сторону лесной дороги…
Наконец все стихло. Мы остановились. И тут только заметили, что поляк исчез. То ли испугался и удрал, воспользовавшись суматохой, то ли нарочно навел нас на немцев?..
Нужно было собрать сведения о местоположении противника, его передвижениях, и, проезжая через деревни, я каждый раз отправлял разведчиков поговорить с селянами. На обратном пути внимательно вглядывался во все близкие и дальние холмы вокруг в поисках пребывания врага. Кто-то из разведчиков, видно, неверно истолковав мои действия, мечтательно вздохнул, оглядывая цепь высоких взгорий: "Славны бубны за горами"…
Вернувшись в расположение батальона, доложил комбату обо всем, что увидел и услышал, и у меня состоялся примечательный разговор с полковником Кудрявцевым, как я считаю - самый важный за войну из всех моих разговоров с начальством.
- Гродно занят немцами, - сказал я, - местные жители видели много танков, стоящих по деревням вдоль Немана. Но самое важное: в нашем районе - три высоты. Если их займут немцы, они сумеют сбросить нас в реку. Если их займем мы, то запрем им выход из Гродно. - Я попросил карту и показал на ней расположение всех высот.
Полковник, не перебивая, внимательно меня выслушал, поблагодарил и сказал:
- То, что вы предлагаете, делать мы не станем. Мне приказано форсировать Неман, захватить плацдарм на правом берегу и обеспечить переправу дивизии. Она должна прибыть к нам на десятый день. Армия вот-вот подошлет понтонный и саперный батальоны для возведения переправы. Я не имею права рисковать. Нас - горстка по сравнению с противником, у них танки и артиллерия.
Меня поддержал старший лейтенант Захар Дюдин:
- Я согласен с мнением комсорга: если немцы займут высоты, никакая переправа дивизии не понадобится.
- Товарищ полковник, - опять попытался я, - мы не собьем их оттуда! Будет много крови!
- Это вам не сорок второй, старший лейтенант, - уверенно возразил комбат. - Если понадобится, вызовем авиацию. - И более не стал нас слушать.
Правда, на всякий случай приказал занять одну из высот у самого берега, и всю ночь солдаты рыли окопы.
К сожалению, случилось то, чего я опасался.
Уже на следующий день ситуация принципиально изменится: два полка дивизии и артиллерию вместо Немана повернут на Гродно, где 3-й Гвардейский кавалерийский корпус уже завязал бои. Нас же, лишившихся поддержки, атакуют большими силами, и в первом же бою будет смертельно ранен сам Кудрявцев - хороший человек, кадровый военный, но упрямый и слишком осмотрительный, малоинициативный человек.
Бой за Неманский плацдарм
Поздно вечером я устроился под развесистым деревом со свисавшими над рекой длинными ветвями, решив немного поспать: завтрашний день обещал быть нелегким. Сумерки постепенно окутывали берег, скрывая быстро текущую реку, с холмов налетал сильный холодный ветер, вода швырялась брызгами, иногда долетая до меня стылой моросью. В деревне рядом нам показали развалины хлебопекарни, построенной во времена, когда Великая армия императора переходила Неман. За этими высокими холмами когда-то скрывалась армия Наполеона, и где-то здесь, на берегу, стояла его палатка, он наблюдал за переправой… И Наполеон сгинул, и Гитлер сгинет, а река все так же величаво продолжит свое нескончаемое живое движение. Наполеон и Гитлер - завоеватели, гении злодейства… На то есть божий суд, сказал бы Маврий… Кажется, я все-таки задремал…
Из дремоты меня выхватил грохот разрыва снаряда, бухнувшего в реку, и тут же прозвучал громкий голос полковника Кудрявцева:
- Всем наверх!
Быстро взобравшись на гребень склона, мы заняли отрытые за ночь окопы.
На рассвете батальон принял первый бой. Налетела авиация, артиллерия - накрыли быстрым огнем все пространство местоположения батальона. Все ранее безмолвные холмы извергали огонь и несли гибель. Да уж, "славны бубны за горами", припомнились слова разведчика. Тем временем чуть дальше нас, в районе Шемболец, подошедший понтонный батальон быстро навел переправу. Самолеты, оставив нас, набросились на понтоны. Под непрерывным огнем и бомбовыми атаками противника саперы навели новую переправу, но к вечеру и ее разбомбили.
У нас же после бомбежки и артподготовки пошли в атаку автоматчики противника, поддержанные пулеметным огнем с самоходок, стоявших у основания высоты. Захар Дюдин, он заменил погибшего Кудрявцева, поднял всех в контратаку. Забрасывая нападавших гранатами, мы сумели сбросить их с высоты. Контузило комсорга Павла Берникова. Осколком разорвавшейся рядом мины тяжело ранило Дюдина, его заменил замполит Григорий Мышинский. Бомбовыми ударами были разбиты пушки, вышли из строя все пулеметы. Положение делалось все тяжелее. Противник стремился во что бы то ни стало сбросить нас в Неман.
Оставался день до подхода дивизии. Один день! Нужно выстоять, пока не подойдет хотя бы передовой полк. Мы должны выдержать, продержаться! Вот-вот враг вновь ринется на нас. Никто из нас не думал о геройстве, как не помышлял и о смерти, остатки батальона стремились во что бы то ни стало сдержать ужасный натиск противника.
Вечером замполит прислал мне записку: срочно переправить тяжелораненых на другой берег, встретить 376-й полк, сообщить им о нашем тяжелом положении, чтобы общими силами заставить немцев оставить занятые высоты.
Я спустился на берег, отыскал у крутого изгиба реки запрятанный плот и подогнал к месту, где находились раненые. Их было двенадцать, в том числе Захар Дюдин и Паша Берников. Вчетвером, с помощью фельдшера и двух санитаров, мы перетащили всех на плот, аккуратно уложили, перенесли мертвого полковника Кудрявцева и поплыли к противоположному берегу. На берегу нас встретили разведчики 376-го полка! Раненых сразу передали врачам медсанбата.
Полк готовился к переправе. Ни лодок, ни бревен не было, разбирали пустые избы, сооружали плоты. Первым переправился на нашем плоту парторг полка капитан Кирилл Кошман. Мы давно были знакомы и обрадовались встрече. Я постарался четко изложить положение мобильного батальона.
- Ясно! - Кошман вытащил из кобуры пистолет: - Не станем терять времени, нас ждут. Оставайтесь здесь, доложите обо всем комполка. Нужно срочно решить следующее: подготовиться к встрече новых раненых - всех нужно переправить за ночь. Обязательно повидайтесь с командиром противотанкового дивизиона, посоветуйте им, где лучше расставить пушки, и обозначьте на их картах высоты, занятые немцами. С рассветом возьмемся за них. Если понадобится, введем в бой реактивные минометы. Пока не восстановлю радиосвязь, прошу вас находиться с комполка.
Кошман - бесстрашный человек, инициативы ему тоже не занимать. Взяв с собой человек двадцать, он сразу ушел в окопы.
За ночь были вывезены еще шестнадцать раненых. Полк начал переправляться через Неман. Я провел в полку полный день. Все, о чем просил Кошман, было выполнено.
В тот день я впервые увидел, как человеческая ненависть и остервенение боя оказались сильнее страха смерти. Бойцы соскакивали с плотов и, не задерживаясь ни минуты, устремлялись вперед, обтекая с флангов занятые врагом высоты. Это были солдаты, прошедшие многострадальную Белоруссию, и то, что они увидели, оказалось еще страшнее, чем под Вязьмой, Ржевом, на Смоленщине. Они шли на огонь противника - и не было силы, которая могла бы их остановить.
К концу дня ситуация резко изменилась. В ночь на 16 июля Гродно пал, и 220-я дивизия двинулась нам на подмогу, - об этом сообщил мне Гугуев, командир 376-го полка. Сдав Гродно, немцы стали быстро отходить, бросая технику. Покинули они и высоты. Над Неманом появились наши штурмовики, они догоняли и добивали панически бегущие войска противника.
Ровно через сутки после освобождения Гродно, 17 июля 1944 года, немцам довелось наконец прогуляться по Москве, к которой они так рвались с сорок первого. Их доставили под конвоем. Пленных. 52 тысячи. И провели по Садовому кольцу под взглядами собиравшихся прохожих. О впечатлениях москвичей мне вскоре написали из дома.
За освобождение Гродно 220-я дивизия удостоилась ордена Красного Знамени. Ту же награду получили комбат Захар Дюдин и батальонный комсорг Павел Берников. Парторгу 376-го полка Кириллу Кошману за форсирование Немана было присвоено звание Героя Советского Союза. Меня наградили орденом Отечественной войны 1-й степени.
После войны, будучи в Минске, в Белорусском музее Великой Отечественной войны я видел документы о нашем мобильном батальоне, оборонявшем Неманский плацдарм.
Государственная граница
Вскоре мобильный батальон был расформирован. Да, собственно, почти некого было расформировывать. А наша 220-я дивизия уже двигалась дальше, на запад, и, сбив по пути несколько заслонов, в 20.00 17 июля 1944 года вышла на Государственную границу! Особенный день и час для каждого, кому довелось пережить тот потрясающий миг! И произошло это поистине историческое событие вечером того самого дня, когда пленных немцев с позором провели по Москве. Удивительные бывают совпадения, и чудится в них какая-то загадка…
Первыми подошли к границе разведчики. Запыхавшись, один из них бежал навстречу походной колонне, крича на ходу:
- Граница! Граница! Ура-а!!!
Колонна поспешила вперед, и все мы замерли. Нашему общему взору предстала полоса земли, которую называют "границей". Поначалу все мы, солдаты и офицеры, молчаливо разглядывали то, что всегда казалось грозным и недосягаемым, за чем люди ощущают себя крепко и навсегда защищенными. Словно ошалелые, мы оглядывались вокруг, задаваясь одним и тем же вопросом: а где же те традиционные атрибуты, которые в нашем представлении ассоциируются с Государственной границей?! Где колючая проволока?! Где длинные глубокие рвы, разделяющие страны?! Где, наконец, пограничные столбы и сторожевые вышки?! А шлагбаумы?! Ничего этого не было. Все куда-то исчезло.
Потом мы узнали, что жители ближайшей деревни хотели забрать пограничные столбы на дрова, но местная власть не разрешила, возможно, предвидя их судьбу - вновь встать в строй. И мы увидели их, эти символы границы: они лежали возле леса, сложенные в аккуратные штабеля, в ожидании своей новой жизни.
Граница! Сколько картин написано о ней художниками! Сколько песен, стихов сочинено поэтами и композиторами! Мы, школьники, разучивали на уроках пения:
Границы Союза Советов
Закрыл он от воронов черных,
Одел их бетоном и камнем
И залил чугунным литьем.
Споем же, товарищи, песню
О самом великом дозорном,
Который все видит и слышит, -
О Сталине песню споем.
Хотелось бы поскорее забыть эти слова.
Но тогда каждый из нас всем существом ощутил величественность происходящего! Особый момент в своей жизни! И без всякой команды вдруг загремел салют! Стреляли из автоматов и винтовок! Из карабинов и пистолетов!
И началось невероятное! Все бросались друг другу в объятия. Кто-то упал на колени, воздев руки к небу. Другие бросились к единственному пограничному столбу, вкопанному по случаю торжества, обнимали его, целовали, отрывали щепки на память. Некоторые собирали землю в платочки. И все плясали! И как! Чего только не отплясывали - и русскую, и лезгинку, и украинский гопак! Отбивали чечетку - и с таким азартом, изобретательностью, что все были в восторге, аплодировали, притопывали, сами пускались в пляс. И уже вышли вперед баянисты, гитаристы, запели частушки, все подхватывали слова, хлопали. С места и выходя в круг, вступали все новые исполнители.
Скоро кончится война,
Скоро Гитлеру капут,
Скоро временные жены,
Как коровы, заревут.
Ах ты, Гитлер косолапый,
Тебе будет за грехи.
На том свете девки спросят:
А где наши женихи?
Всего за несколько минут люди стали совсем другими - раскованными, выпрямились, на лицах появилась гордость, глаза блестели. Отступили, пусть ненадолго, жуткие воспоминания о днях отступления, смерти, годы шедшей с нами в обнимку, слезы о тех, кто погиб, - все отошло в этот миг общего торжества и радости! Как прекрасно, что ты дожил до этого часа! Что среди первых из первых пересек эту условную географическую линию, которая всем так дорога, к которой мы все так стремились! Всем казалось, что теперь-то - рукой подать до конца войны!
Незабываемый день! В наших душах гремели оркестры, стучали барабаны! Наши опьяненные победой сердца пылали гордостью исполненного долга!
Прибыла кинохроника. После краткого приветственного слова командира 653-го полка Сковородкина, отставив пляски и частушки, все построились в колонну, и фронтовые операторы засняли торжественный момент: строевым шагом полк пересекает границу, минуя пограничный столб.
Шли герои разгрома немцев под Москвой, Ржевом, Смоленском, Витебском, Минском, Оршей, Гродно, на Немане. И каждый солдат, проходя мимо этого единственного пограничного столба, отдавал ему честь, воспринимая его как символ освобождения родной земли от фашистской нечисти.
Часть четвертая
В Польше и Восточной Пруссии
Июль 1944 - апрель 1945
Глава двадцатая
"Неприкасаемые"
Июль - декабрь 1944 года
Начальственные игры
Дорога уходила все дальше на запад. 18 июля 1944 года дивизия вступила на польскую землю.
Примерно через неделю меня вызвал новый начальник политотдела полковник Ковырин (Борисова подняли в должности) и поздравил с повышением. Стал я помощником начальника политотдела дивизии по комсомолу. По указанию армейского начальства меня направляли к нашему соседу - в 352-ю дивизию. Попрощавшись с товарищами, передав должность комсорга полка Васе Рагулину, я поспешил к новому месту службы.
Когда я прибыл, оказалось, что мое место занято. Начальник политотдела 352-й дивизии полковник Ефимов сообщил мне, что мой предшественник, капитан Кузин, всего лишь легко ранен и вот-вот должен вернуться из госпиталя, так что в армии поспешили его списать; меня же он просит недельки две подождать в тылу.
Практически без дела я промаялся в тылу дивизии почти месяц. За это время дивизия прошла свыше ста километров, участвовала в боях. В отношении ко мне начальника политотдела я чувствовал известное пренебрежение, этот тучный полковник с первой встречи не вызвал у меня симпатии: мне неприятны люди, которые не смотрят в глаза. Капитан Кузин все не возвращался. В конце концов я понял, что со мной хитрят.
Не согласовав с начальством, я позвонил в политотдел 31-й армии, помог мне дозвониться замкомдива по тылу, приличный человек. В армии попросили перезвонить через два-три дня. Я перезвонил, и меня пригласили приехать. По прибытии мне сразу вручили новое предписание: я направлялся в 331-ю дивизию - "лучшую в армии", как сказали мне на прощание.
В составе 331-й дивизии я провоевал до последних дней войны.
Комдив Берестов и начальник политотдела Шилович
Покинув армию, я ехал к новому месту службы с известной опаской: скверный опыт общения с полковником Ефимовым сильно меня обескуражил, к тому же политотдел дивизии - это целое учреждение, двенадцать-пятнадцать политработников, как меня встретят? Беспокоило и мое новое положение: более высокая армейская ступень - это, естественно, иные взаимоотношения с солдатами и офицерами, справлюсь ли?..
В день моего прибытия состоялись две встречи. Первая - с начальником политотдела дивизии полковником Шиловичем. Алексей Адамович пригласил меня сесть и при мне вскрыл солидно выглядевший запечатанный пакет, привезенный мной из армии. Прочитав документы, спросил:
- Скажи-ка мне, старший лейтенант, то, что понаписали тут армейские чины, соответствует правде?
Я пожал плечами.
- Видишь ли, на своем веку я перевидал немало характеристик и знаю, что часто в них много липы. Вроде - по бумаге - получается славный человек, а на самом деле так пишут, чтобы поскорее от него избавиться, подбрасывают товар с гнильцой. Додумались: расшвыривать политработников по разным частям! А кто же примет неизвестного офицера без приличной характеристики?
- Эту же характеристику получил начальник политотдела 352-й дивизии и по неизвестным причинам не пожелал меня взять.
- Ну, мне-то понятны эти штучки, Ефимов не очень уважает вашего брата. А я - белорус, мы с евреями издавна живем как братья, да и жена моя была еврейка, мы счастливо прожили почти четверть века.
- Простите, почему "была", - так вы сказали?
- Именно так. Мы жили в Москве, а мать ее - в Минске. За неделю до войны жена поехала ее навестить. Обе погибли. Не смогли выбраться из города.
Я выразил сожаление.
- Ну хорошо, давай о главном. Дивизия готовится к боям, будем наступать на Восточную Пруссию. Зачем я тебе это говорю? Запомни, старший лейтенант, как вступим на вражескую землю - никаких сантиментов к немцам! Что заслужили за свои злодеяния, то и должны получить! Таково твердое указание Главпура.
Теперь о текущих делах. Познакомься с дивизией и комсомолом, с командирами, политработниками. Коротко о наших взаимоотношениях. Я люблю инициативных людей. Во всякой ситуации поступай так, как считаешь и понимаешь, то есть решение за тобой. Мне важно знать одно: где ты. Если понадобишься, сам вызову. Жить будешь вместе с политотдельцами. Пока, кажется, все. А теперь отправляйся к генералу. - Шилович снял трубку, позвонил комдиву и попросил принять меня.