* * *
В том, что наличие партийного билета в кармане кителя или пиджака никак не отражается на личных качествах человека, мне пришлось убедиться еще раз вскоре после своего назначения на должность командира Минской дивизии. Назначен я был в январе, а уже 27 апреля 1986 года пришло известие о том, что на Чернобыльской атомной электростанции произошел взрыв ядерного реактора на одном из энергоблоков. Об этом я узнал от заместителя министра внутренних дел Белоруссии Константина Михайловича Платонова. Предчувствуя масштаб беды, начал готовить дивизию к чрезвычайным событиям. Попросил немедленно подготовить карту этого района и расчет времени на совершение марша в район аварии. Предупредил командиров мотострелкового полка и специального моторизованного батальона о том, что им следует находиться в готовности к выполнению задачи в отрыве от пункта постоянной дислокации.
Какой-то особой информацией я не располагал, и предстояло только догадываться, к каким последствиям может привести эта техногенная авария. На первомайской демонстрации ко мне подошел один из знакомых генералов из республиканского МВД и приватно сообщил: "Ситуация очень хреновая…" А утром следующего дня позвонил Иван Кириллович Яковлев: "Ты в курсе?" Я коротко доложил: "Да". Командующий сказал: "Тогда дай команду, чтобы тебе склеили карту района". Я: "У меня все под руками. Карта готова и лежит на столе". Яковлев: "Ну тогда слушай задачу…"
И он продиктовал мне по ВЧ, по закрытой связи, задачу для частей моего соединения: выставить заставы в районе, примыкающем к АЭС, и не допустить в аварийную зону тех людей, присутствие которых там ничем не оправдано. При этом быть готовым к тому, чтобы оказать содействие в эвакуации людей с зараженной территории. Яковлев решил, что туда должен отправиться мотострелковый полк. Еще он уточнил у меня: "Когда ты будешь готов?", на что я ему ответил: "Уже готов, товарищ командующий!" "Как готов? Ты же еще не получил задачу", - удивился Иван Кириллович. Но на этот счет я его сразу же успокоил: "Все расчеты провел. Полк держу в часовой готовности. Все офицеры на местах". Яковлев, я почувствовал, был доволен моей расторопностью: "Давай, отправляй!.."
3 мая, в 5.00, мотострелковый полк убыл в район аварии. Сам я оставался в Минске до 10 мая, занимаясь подготовкой своих частей и отдельных подразделений на тот случай, если обстановка потребует их применения. 9 мая заместителем министра внутренних дел Белоруссии генералом Борисом Ивановичем Матусевичем я был извещен, что в ближайшее время на ЧАЭС ожидается ядерный взрыв мощностью до 200 килотонн. Это означало, что в радиусе 100 километров необходимо было в кратчайшие сроки произвести отселение людей и эвакуацию охраняемых объектов.
Неотъемлемой частью гражданского населения являлись и обитатели исправительно-трудовых колоний, эвакуация которых была сопряжена с известными трудностями. Мы не могли подставить под удар заключенных, как, впрочем, не имели и права просто распахнуть ворота лагерей. Поэтому срочно готовились варианты постановления Верховного Совета, которое оговаривало возможность освобождения тех заключенных, которые не представляли особой опасности. В то же время составы из "столыпинских" вагонов, именуемых вагонзаками, уже шли к местам погрузки, чтобы вывезти оказавшихся в опасности убийц, насильников, воров-рецидивистов, которые не могли рассчитывать на снисхождение власти. Их спасение было частным случаем эвакуации, но справедливость этого шага никем не подвергалась сомнению. Подло оставлять в опасности людей, свобода передвижения которых ограничена, а беда, в которую они попали - не имеет ничего общего со справедливым наказанием. Примерно также много лет спустя поступили саратовские милиционеры, когда во время пожара, случившегося в областном Управлении внутренних дел, первым делом спасали из огня подследственных и осужденных, оказавшихся в здании УВД. Погибли сами, но успели открыть все арестантские запоры и решетки.
Слава Богу, что предполагаемый ядерный взрыв, к которому готовились мы, все же не случился. Хотя каждый из нас, кто отправлялся в район катастрофы - я имею в виду прежде всего офицеров, - отлично представлял себе все опасности, которым мы могли подвергнуться в очаге заражения. И чисто теоретически, и по рассказам наших товарищей по службе: без внутренних войск не обходилось ни одно ядерное испытание в нашей стране. Все атомные электростанции, научно-исследовательские реакторы, испытательные полигоны и военно-промышленные предприятия, на которых изготавливается ядерное оружие - находятся под охраной именно внутренних войск. И хотя лично у меня такого опыта не было, но по-офицерски, по-мужски я был готов к тому, что поставленная передо мной задача вполне могла оказаться последней в военной биографии полковника Куликова.
Но это время выбрало нас и, как оказалось впоследствии, тогда на каждом из нас свои отметины расставила по своему расчету… Одним досталась смертельная доза, другим - такая, что покалечила всю оставшуюся жизнь. Есть и такие счастливцы, которых, кажется, пронесло над бездной без особых последствий для здоровья, но, как бы там ни было, чернобыльский след у каждого из нас в душе остался навечно. Как пример беды, порожденной нашими национальными пороками: штурмовщиной, разгильдяйством и наплевательским отношением к человеческой жизни. Но в то же время как пример особого боевого братства людей, позже названных чернобыльскими ликвидаторами.
И в этом братстве у каждого было свое место. И у пожарного караула, который, будучи обреченным, до конца выполнил свой долг во время тушения 4-го энергоблока АЭС, и у караула внутренних войск, который в момент аварии продолжал оставаться на своих постах, хотя каждый из этих офицеров и прапорщиков по уровню радиации мог совершенно точно рассчитать свой смертный час. И все те тысячи людей, настоящих патриотов Родины, которые добровольно или по долгу службы отправлялись волна за волной в эту мертвую зону, центром которой являлся разрушенный реактор. И никакие провидцы еще не мог
* * *
Оценивая русских и Россию, одна из западных газет дала довольно меткое определение нашим победам и поражениям, свершенным в обозримом прошлом: "Эта цивилизация построена на подвиге…" А чтобы не было никаких сомнений в точности определения, даже слово "подвиг" оставила нетронутым, лишь переиначив его на латиницу. Чтобы, не дай Бог, не спутать этот загадочный русский феномен - podvig - с другими иностранными словами, обозначающими нечто похожее. Подвиг по-русски - это самоотверженный поступок или усилия людей, производимые постоянно с чудовищным напряжением, с отвагой и мужеством, но при этом не считаясь с потерями людских и материальных ресурсов. Как гражданин России, я с уважением отношусь к подвигу нашего народа и в свою очередь всегда старался быть его участником. Как генерал и ученый, я не могу не сожалеть, что проявление подвига стало для нашего народа обыденной необходимостью. Почти барщиной, которую ценой своих жизней вынуждены отрабатывать самые лучшие люди Отечества, чтобы хоть как-то компенсировать отсталость в технике, глупость в экономике и бездарность в политике. Иногда кажется, что герои - это самый качественный продукт, который производится на наших просторах.
Ликвидация чернобыльской катастрофы - в череде таких подвигов, когда в лучших традициях Отечества все бреши были аккуратно завалены телами погибших героев. В переносном смысле, конечно. Тем более что настоящая правда откроется только через много лет, когда десятками и сотнями начнут умирать ликвидаторы этой беды. А подвиг - он состоялся!.. И какими бы нелепыми ни были причины аварии, они не могут затмить мужества людей, которые, не считаясь с опасностью, сделали все возможное, чтобы спасти жизни и здоровье миллионов своих сограждан.
Там я поражался трудолюбию, стойкости, бесстрашию офицеров и солдат своей дивизии. Иных, как начальника автомобильной службы дивизии Сергея Петровича Юрченко и командира 362-го мотострелкового полка Анатолия Петровича Бобровника - приходилось иногда вытаскивать из зоны в приказном порядке: они практически все время находились в районе катастрофы. Очень четко и эффективно работали старшие офицеры - начальник штаба дивизии Юрий Антонович Капля, начальник отделения боевой подготовки дивизии Валерий Михайлович Левитин, начальник оперативного отделения Феликс Иосифович Дзеранов. Это те офицеры, которые возглавляли на месте аварии оперативные группы дивизии и сделали немало, чтобы обеспечить своевременную эвакуацию людей из зараженной местности. Редко, когда бывали случаи, чтобы кто-то из моих подчиненных проявлял себя не с лучшей стороны. Повторяю, это была самоотверженная работа, в которой мне, еще не имевшему реального боевого опыта, вдруг открылась одна удивительная особенность, которую следовало учесть на будущее.
Я увидел, как сильно стали разниться мои офицеры, попав в экстремальную ситуацию. Казалось бы - вот офицер К. С ровным послужным списком, умеющий в повседневной службе, лишенной опасностей, обеспечить в части, в подразделении чистоту и порядок, столь милые сердцу начальства. Он хоть и пыль немного в глаза подпустит, но сумеет все недостатки компенсировать за счет хорошего ужина и бани, особенно если командир к этому склонен. А в условиях настоящей боевой работы теряется… Не может правильно оценить обстановку. Нервничает, а что еще хуже - начинает дергать подчиненных.
В то же время становятся заметны другие люди - точные, собранные, инициативные. Иные из них в обыденной жизни за принципиальность свою, за неумение прогибаться больших должностей не нажили, но в обстановке боевой становятся просто незаменимыми. Их выдвигает время и обстоятельства. На них следует опираться. Их офицерское предназначение полностью оправдывается.
Я, конечно же, не сделал никакого открытия, отметив про себя, что командиры мирных лет вряд ли подходят для того, чтобы действовать в боевой обстановке. История Великой Отечественной войны, особенно события 1941 года, явственно продемонстрировала эту закономерность: война кристаллизует особую генерацию командиров, способных принимать быстрые, неординарные решения и умеющих брать на себя всю полноту ответственности. Но то, что я мог предположить чисто теоретически, в Чернобыле происходило на моих глазах. И это был урок, который мне пригодился в жизни: кадровые решения надо принимать не в бане, а в поле!
Для того, чтобы точно представлять себе ситуацию, сразу после прибытия в район АЭС вместе с офицерами-дозиметристами я поднялся в воздух на вертолете. Прошли над разрушенным реактором. Досконально исследовали нашу зону ответственности и провели рекогносцировку рубежа ограждения. Мне нужно было "привязаться" к коммуникациям и подумать над тем, как правильно расставить силы и средства.
Штаб дивизии подготовил предварительные расчеты, подкрепленные результатами радиационной разведки: район фактического заражения вовсе не представлял собой четкий круг, центром которого был поврежденный реактор. В соответствии с розой ветров он был больше похож на очертания сапога, большая часть которого находилась на территории Белоруссии. Было принято решение: 10-километровый радиус объявить зоной отчуждения, а 30-километровый - зоной отселения. Целью полетов над Чернобылем, таким образом, становилось то, чтобы творчески увязать требования вышестоящего оперативного штаба по ликвидации последствий аварии с реальной обстановкой в зоне ответственности дивизии.
Одно дело - обозначить 10-километровый радиус и совсем другое - увидеть на местности, что гипотетическая граница зоны проходит по топкому болоту или там, где намертво встанет любая техника. В таком случае можно на километр, на два отступить, чтобы заграждения, построенные для того, чтобы исключить любое несанкционированное проникновение, могли сослужить добрую службу и были возведены в срок. Тем более, что времени у нас было в обрез.
Так что, пользуясь командирскими полномочиями, я решительно двигал границы зоны, основывая свои решения на данных радиационной разведки и на принципах здравого смысла. Оптимальный вариант находился всегда, и наша тяжелая работа стала понемногу давать результат. Солдаты и офицеры в нее втянулись: не было случая, чтобы кто-то пренебрег своими обязанностями, струсил или переложил свою ответственность на другого. Все понимали: в нашей судьбе Чернобыль станет очень важной страницей, мерилом и чести, и достоинства.
Помимо охраны своей зоны ответственности, внутренним войскам приходилось заготавливать и строевой лес для будущих заграждений, которые возводились военнослужащими 25-й Чапаевской дивизии Советской Армии. У меня сложились хорошие рабочие отношения с ее командиром генералом Анатолием Макаровичем Егорычевым (Впоследствии мы учились с ним в Академии Генерального штаба. - Авт.).
Тогда мы с ним немало времени потратили на размышления, как обеспечить высокие темпы строительства, которые нам задавались свыше. С одной стороны, вроде бы можно было сослаться на вечную нехватку вагонов, груженных стройматериалами, которые прибывали из северных районов страны, с другой стороны - кто бы нас понял в этой ситуации…
Поэтому, присмотрев какой-нибудь "чистый" от радиации лесок - случались очаговые заражения - и согласовав свои действия со штабом по ликвидации последствий аварии и республиканскими властями, я давал команду этот лес рубить, протравливать и, не дожидаясь вагонов, пускать его на обустройство охраняемого периметра. К сентябрю мы уже сдали четыре военных городка для новых застав, включая казармы и караульные помещения, получили новую технику, а в 1987 году - в районе аварии сформировали новый полк под командованием полковника Олега Калюжного, будущего командира 100-й Новочеркасской дивизии, обязанностью которого и стало несение службы именно в районе этой страшной техногенной катастрофы.
Тогда же неприятно поразил следующий факт: городки уже были почти готовы, когда выяснилось, что радиоактивное заражение местности, где они были построены, не отвечает нормам безопасности. То есть превышена предельно допустимая концентрация по радиации - и в них жить нельзя. Связался с Москвой: "Как быть?" "Не волнуйся, - ответили мне, - нормы уже изменены в сторону увеличения, и получается так, что городки для жилья вполне годятся". Возразить было нечего. Если наверху считали, что солдату сгодиться и так, тогда перед Богом и совестью они взяли ответственность на себя. И ушли от ответственности перед теми, кто, не жалея себя, на берегах Припяти спасал престиж великого, но очень больного государства.
* * *
Очень важным для меня событием того времени был неожиданный звонок из Москвы, из Главного управления командующего ВВ МВД СССР, когда коротко со мной переговорил Анатолий Николаевич Ухов, кадровик. Это было в конце 1986 году. Спросил: "Анатолий Сергеевич, как ты смотришь, если в следующем году тебе будет предложено поступление в Академию Генерального штаба? Имей в виду, что это командующий будет тебе предлагать…"
И долгое время я находился под впечатлением этого разговора. Академия Генштаба еще с лейтенантских времен была самой потаенной и самой заветной мечтой. И еще мечтой абсолютно невыполнимой, так как офицеры из внутренних войск, за исключением генерала Бориса Константиновича Смыслова, окончившего эту академию в 1970 году, в эту самую высшую военную школу страны не принимались.
Конечно, я дал утвердительный ответ: "Если это так, то я обязательно воспользуюсь предложением…"
Честно говоря, должность командира дивизии для меня, полковника, представлялась венцом военной карьеры. Не то, чтобы высокие генеральские горизонты меня не манили вовсе, но я и так был благодарен судьбе за то, что моя служба шла успешно и приносила профессиональное удовлетворение. Чего же большего желать крестьянскому сыну, особенно когда самые заметные генеральские карьеры делаются в Афганистане, в Вооруженных Силах, где умелый комдив может рассчитывать на продвижение в корпус, в армию, в округ. Во внутренних войсках таких объединений не было. Карьера непосредственно в войсках оканчивалась планкой командира дивизии, а дальше мог идти только штабной взлет в рамках нашего главка МВД.
Так реально я оценивал свои возможности, при этом, правда, осознавая: мог бы потянуть и больший воз, но при условии, если удастся получить хорошую оперативно-стратегическую подготовку, которую могла дать только неприступная для нас Академия Генерального штаба им. К. Е. Ворошилова.
Однако в следующем году поступление мое не состоялось: сама академия, как ожидалось, не переехала в Москве с улицы Шаболовки на проспект Вернадского, и мою кандидатуру автоматически перенесли на 1988 год.
Осенью 1987 года мне в Минск позвонил новый командующий войсками генерал-полковник Юрий Васильевич Шаталин с предложением поехать на службу в Хабаровск, на должность начальника штаба Управления ВВ по Дальнему Востоку и Восточной Сибири. В таких случаях отказывать - только злить командующего. Особенно если он по-человечески к тебе расположен. Только напомнил: "Вы же мне сказали, что я поеду учиться в академию. Я уже, честно говоря, настроился…"
Шаталин мне возразил: "Да зачем она тебе нужна, эта академия? Тебе папа с мамой дали эту академию… Давай, поезжай: мне в Хабаровске начальник штаба нужен!" Вот и весь сказ. Я только и смог, что попросить у Шаталина сутки на размышление.
Да только какое может быть размышление у военного человека, когда тебя командующий отправляет на новое место службы да еще с повышением в должности. Я расстроился. Черт возьми, так хотелось в академию!.. Я ведь не дальнего Хабаровска страшусь. Мне без разницы, куда ехать: хоть на север, хоть на юг. Но только мне самую высокую мечту подрубают, особенно когда к ее выполнению я приблизился и разве что только руками не мог ее потрогать…
Утром следующего дня звоню Шаталину: будь, что будет!.. На мое счастье, его на месте не оказалось. Поэтому уже смелее выхожу на заместителя командующего по кадрам генерала Крупина. Он уже все знает: "Ну что ты там решил?" Упрямо стою на своем: "Я бы очень вас просил оставить меня кандидатом для поступления в академию. После ее окончания поеду, куда прикажете…" Крупин, с сомнением правда, мне ответил: "Ну что ж, я тебя понимаю и попробую еще раз переговорить с командующим".
Позвонил поздно вечером: "А.С., я переговорил. Командующий с нашими доводами согласился". Когда я это услышал, честно говоря, очень обрадовался. Надо же, удалось!… Очень искренне поблагодарил Крупина. Чувствовалось, что и сам он доволен. Мы оба хорошо понимали, что кто-то в любом случае поедет учиться - есть на внутренние войска разнарядка. Думаю, моя судьба повернулась бы совершенно по-другому, если бы я не решился настоять на своем.