Я знаю, что Виталий - уже давно офицер и продолжает службу во внутренних войсках. И хотя каждая из золотых звезд Героя Российской Федерации, которыми за последние семь лет награждены более семидесяти военнослужащих ВВ - наши живые и погибшие товарищи, имеет свое благородное достоинство и свою историю, три из них - первые, которых были удостоены рядовые Евгений Остроухов, Виталий Бабаков и подполковник Сергей Петрушко, геройски погибший в бою под станицей Ассиновской, оставили в душе особенно яркий, но в то же время какой-то горький свет. Хоть и не первая война была у меня за плечами, но такой еще не было… Тут никто не станет прощать ни сиюминутную слабость, ни лишнюю минуту сна, ни крошечную надежду на авось.
Так получается, в эти дни далеко не каждую минуту я позволяю себе думать о старшем сыне - о Сергее, вошедшем в Чечню вместе с 19-й мотострелковой дивизией. Сначала их колонну терзали ингуши, а потом бой следовал за боем. Мне и спросить совестно своих армейских товарищей-генералов: дескать, как там капитан Куликов?.. Да хоть бы и спросил - могут и не ответить: тут сотни таких капитанов, и среди них Куликовых, должно быть, не один десяток. И все воюют: ведут колонны, корректируют огонь батарей и вертолетов, поднимаются в атаку, и каждый, сжав зубы, рвется вперед.
Поэтому весь мой отцовский долг я теперь вижу в одном: делать свою генеральскую работу так тщательно, как если бы в любой из планируемых мной операций должен принять участие мой собственный сын. Если чем и могу я помочь ему на этой войне, так это тем, чтобы у нас, у командиров, которые вольны распоряжаться человеческими судьбами, все было продумано, проверено и просчитано по минутам.
* * *
На четвертый день штурма, 3 января, в связи с тем, что обстановка по-прежнему оставалась во многом неясной, было решено провести совещание в самом Грозном. Самым удобным местом для такого генеральского совета являлся передовой командный пункт генерал-лейтенанта Рохлина, располагавшийся на консервном заводе. Практически через дорогу от него - на молзаводе - находился и КП внутренних войск, что позволяло без проволочек оценить ситуацию, внести коррективы и отладить взаимодействие всех сил, принимающих участие в освобождении города.
Из Моздока вылетели на вертолете - я с помощником, командующий Объединенной группировкой генерал-лейтенант Анатолий Квашнин, генерал-лейтенанты Валентин Коробейников и Михаил Егоров - и вскоре приземлились в расположении 81-го полка ВВ, находящегося во втором эшелоне группировки Рохлина в районе станицы Петропавловской.
Уже там пересели на бронетехнику и колонной двинулись на консервный завод. Маршрут проходил по северной окраине Грозного, мимо кладбища, приобретшего за последние две недели репутацию гиблого места: оттуда постоянно стреляли чеченские боевики. И позднее еще довольно долго они промышляли в его окрестностях, понимая, что мы скорее будем терпеть их опасное соседство, нежели решимся на крайность - артиллерийский или минометный обстрел кладбища. Однако при всех очевидных рисках эта дорога, по которой мы ехали к Рохлину, считалась относительно контролируемой. Хотя и представляла собой только набитую в непроходимой грязи колею.
Только наша техника и могла там пробраться, причем самых добрых слов заслужили ярославские двигатели, которые одно время, в связи с пожаром на Камском автозаводе в Набережных Челнах, ставились на БТР-80. Вот эти, ярославские движки, могли вытянуть везде: и в горах, и в распутицу, и под огнем.
Как оказалось, в районе кладбища и нас поджидала засада. Кумулятивная граната влетела в тот БТР, который шел впереди, и он сразу же загорелся. Так как вся колонна двигалась след в след, поневоле пришлось останавливаться и, огрызаясь огнем из крупнокалиберных пулеметов, вытаскивать экипаж. Один из наших военнослужащих был убит, еще один - ранен. Требовалась срочная медицинская помощь. Пострадавших немедленно погрузили в БТР сопровождения и отправили в полк, где были врачи и самое главное - готовый к вылету вертолет.
Я не отношу себя к числу людей трусливых и не теряю самообладания даже в самых тяжелых ситуациях. И в пустом лесу, на охоте, я иду без опаски, и перед злой собакой трепетать не стану. Но только в такие минуты, когда понимаешь, что следующим выстрелом запросто могут убить и тебя самого - доходит до сердца обыкновенный человеческий страх. Нет, не тот, который рождает панику и безволие, а тот, что сидит в каждом из нас, напоминая, как скоротечна и обыкновенна может оказаться смерть посреди грязного, изъезженного бронетехникой поля.
Невольно подумалось, что еще полчаса тому назад, когда мы рассаживались под броню в расположении полка, я должен был посоветовать своим спутникам разойтись по разным машинам. Еще не хватало, чтобы одним выстрелом вместе с экипажем ухлопали четырех генералов! Но не потому, что собственную жизнь я оцениваю выше жизни рядового водителя или стрелка, а затем, чтобы в случае чего кто-то из нас все-таки остался жив и мог полноценно руководить войсками. Такой вот военный прагматизм, такое правило, невольно проигнорированое мной. Не случись этого, сейчас на месте израненного, контуженного, разметанного взрывом экипажа мог бы находиться кто-то из нас или все вместе…
На совещании, куда мы спешили, удалось решить те проблемы, которые позволили в дальнейшем наладить управление войсками и перейти к иной тактике штурма, когда бы полностью исключалось массированное применение бронетехники. Упор делался на переход к классической схеме уличных боев, когда сначала создавались опорные пункты в многоэтажных зданиях и лишь потом начиналось движение вперед, но силами небольших и мобильных штурмовых групп, поддерживаемых снайперами. Огонь танков и ствольной артиллерии, двигающихся следом за пехотой, в соответствии с этой тактикой, корректировался теми, кто вел бой и видел противника собственными глазами.
Обстановка в городе была такова, что на нескольких направлениях наметились предпосылки к успеху. Многие из тех, кто оставался в окружении, сумели закрепиться и перейти к круговой обороне. Железнодорожный вокзал опять находился в наших руках, и следовало как можно быстрее взять инициативу в свои руки и вылепить из побитого, но не павшего духом войска такую армию, которой штурм Грозного мог бы оказаться по силам.
Когда все было решено, тут же, неподалеку от КП Рохлина, мы собрали для короткого совещания уже только "эмвэдэшных" офицеров, чтобы уточнить наши специфические задачи. Среди них был и генерал-майор Виктор Васильевич Воробьев, трагически погибший четыре дня спустя в центре города. Его я хорошо знал и относился к нему с уважением. Напоследок перекинулись двумя-тремя словами и разошлись. Но шагов сто или чуть больше успел я отойти от того места, где мы только что стояли, как прямо туда влетела и разорвалась 120-миллиметровая мина. По счастью, никого не задев. Кто-то запоздало пригнулся, кто-то выкликал, нет ли раненых. А мы с Квашниным, Коробейниковым и Егоровым между собой ненароком переглянулись. Было отчего: второй раз за день нам улыбнулась судьба.
* * *
Тут самое время сказать, что генеральские опасности на войне, как бы реальны они ни были, все же не сравнимы с теми испытаниями, которые выпадают на долю солдат и младших офицеров, находящихся под огнем почти постоянно. Надо только представить себе обстановку, сопутствующую штурму, чтобы понять, как ежесекундно, без единой паузы, в городе что-то стреляет, грохочет и рвется. Как гулко бьют орудия и как с воем проносятся над головой снаряды и мины. Как сухими щелчками хлещут вдоль улицы пули снайпера. Где невозможно предугадать, где и как догонит тебя твоя смерть…
В те дни я помню каждую из них. Не свои - гипотетические и несостоявшиеся, - а те, что безвременно и безвозвратно уносят наших солдат и офицеров. Достаточно назвать фамилию и дату и вспомнить, что, да: именно 14 декабря 1994 года первым среди военнослужащих внутренних войск погиб в Чечне прапорщик Владимир Трифонов. Потом рядовые Николай Шарков, Александр Мучкин, Данил Агадуллин и Сергей Самохин.
20 декабря и в ночь на 21-е - тяжелейший бой под станицей и в станице Петропавловской. Сначала смертельно ранен командир роты старший лейтенант Юрий Струков. Посланный за ним санитарный вертолет Ми-8 на подлете сбит из гранатомета. Погибли командир экипажа майор Александр Гасан, второй пилот старший лейтенант Олег Смирнов, борттехник капитан Анатолий Савчук, военный врач подполковник Сергей Похлебин, смертельно ранен старший лейтенант медицинской службы Владимир Ермолов. Вечером того же дня попадает в засаду в самой Петропавловской и ведет бой в течение всей ночи мотострелковое подразделение внутренних войск. Убиты младший сержант Александр Конин, рядовые Александр Савин, Константин Калабин, Сергей Толстоноженко, Алексей Кутырев, Николай Макаров, Павел Макаров, Евгений Сиротин, Стефан Аскольский, Евгений Шпехт. Многие ранены.
31 декабря в центре Грозного убит рядовой Радий Бектимиров, 1 января погиб на посту рядовой Александр Канунцев, 2 января погибли рядовой Алексей Кнуров, ефрейтор Руслан Хайбулин, рядовой Сергей Павлов, 3 января - подполковник Сергей Петрушко, старший сержант Сергей Тарабановский, ефрейтор Сергей Струков, рядовой Юрий Мусаткин, рядовой Алексей Никулин, ефрейтор Роберт Бабаян, рядовой Василий Вышлов. В этот мартиролог следует внести еще одну фамилию - майора Вячеслава Афонина, еще 10 декабря попавшего в плен под Хасавюртом и увезенного аккинцами в Грозный, "в подарок Дудаеву". Он погибнет несколько месяцев спустя - в неволе, но в череде потерь его мученический подвиг значит ничуть не меньше, чем тот, что совершен в бою.
Всего же за полтора месяца боев, начиная с того дня, когда мы вошли в Чечню и до 26 января 1995 года, когда я принял командование Объединенной группировкой федеральных войск, внутренние войска МВД России потеряли убитыми 56 человек. О том, как высока была человеческая проба этих людей, свидетельствует подвиг замечательного разведчика ВВ, подполковника Сергея Петрушко, который, наткнувшись в ходе поиска на крупную банду боевиков, не дрогнул и принял бой, хотя бойцов в его группе было меньше десятка. Подполковник погиб, но, жертвуя собой, оттянул время и силы противника и тем спас всю разведгруппу.
Приведенный мной список утрат свидетельствует с жесткой прямотой: настоящий бой держится на рядовых солдатах, сержантах и лейтенантах. Именно им приходится собственной жизнью расплачиваться за ошибки своих генералов. Без них даже самый умный и талантливый полководец - не более чем кабинетный сочинитель замыслов.
Отчего-то я очень хорошо запомнил тот день, когда, будучи капитаном и слушателем Академии имени Фрунзе, в ходе обычных командно-штабных учений на Черниговском полигоне получил вводную, суть которой состояла в том, что после ядерного удара от моего воображаемого полка практически ничего не осталось. Но с этими, условно выжившими людьми, я должен был отразить нападение сильного и очень уверенного в себе противника. Было понятно: на карте я должен принять бой, надо полагать, последний в моей жизни. Лечь костьми, но отстоять Отечество.
Игра игрой, однако, получив приказ, я испытал очень сильный эмоциональный стресс: словно наяву пронесся перед моими глазами мой разом погибший полк, из остатков которого теперь предстояло собрать хоть что-то, что можно было бросить навстречу врагу. Вот так - жесткой командирской рукой - из каждой бывшей роты собрать взвод, из каждого батальона - сводную роту, а из всего полка - сводный батальон. Сама по себе это обычная учебная задача. Ничего особенного, и вряд ли стоит вдаваться в технологические детали этого процесса, когда он исполняется только на бумаге. Тем более, что руки и голова все это сделали быстро и четко. А вот работа души досталась мне куда тяжелее!.. Честное слово, почти до слез мне стало жаль вот этот, сгоревший в огне полк, как будто это я сам подбирал - человек к человеку - его пехотные роты и помнил в лицо каждого офицера. Живые люди - не пешки, которых легко смахнуть с игровой доски…
На реальной войне, если не отрываться от штабной карты, конечно, можно как бы отстраниться от реальности и утешиться тем, что твои полки, судьба которых в буквальном смысле подчинена движению руки - в обезличенном состоянии тоже представляют собой лишь определенное количество бронетехники, минометов, автоматов Калашникова, солдатских шинелей и рукавиц, достаточных для выполнения приказа… Отсюда и пошли эти понятия: "пять тысяч штыков", "сотня сабель" и т. п. Но никогда - никогда!!! - я не позволял себе забыть, что за броней этих бэтээров и бээмпэшек сидят живые, любящие и любимые кем-то люди. И что за каждым из них, словно горы за холмами, стоят сотни и тысячи других, которые по закону родства или по Божьему закону расценят их гибель как вселенскую катастрофу. "Жизнь кончилась", "жизнь потеряла смысл", "эту потерю ни с чем не сравнить" - вот так пишут в своих письмах матери и отцы, жены и дети, братья и сестры павших на поле боя солдат…
Поэтому главным своим долгом я считал тот, что предписывал беречь жизни своих солдат и офицеров. Конечно, абсолютной правдой является то, что войны без жертв не бывает. Но точно так же права и житейская мудрость: если воевать по уму, то потерь обязательно будет меньше. И хотя я был уверен в выучке внутренних войск, когда принимал окончательное решение на проведение той или иной операции и ставил свою утверждающую подпись в углу карты, всегда оставалась опасность, что мы что-то не учли, не досмотрели или недооценили противника. И, пожалуй, ни за что иное я не взыскивал так строго со своих офицеров, как за потери личного состава, особенно если их можно было избежать.
На что уж мы друзья с Анатолием Романовым и понимаем на войне друг друга с полуслова, за потери спрашиваю и с него… Особенно жестко в один из дней, когда, выслушав его доклад по телефону, понимаю, что причиной гибели людей в одном из эпизодов войны является грубая ошибка находящегося под началом Романова офицера. Тот не выставил боевое охранение и проморгал нападение боевиков.
Если уж говорить честно, то прямой вины генерал-лейтенанта Романова в том не было. Тем более, я знал, как тяжело переживает сам Анатолий любую случившуюся у нас потерю и как мучительно трудно ему докладывать сейчас об убитых и раненых в последнем бою. Но в тот раз я ему никаких скидок не сделал и потребовал очень решительно: "Анатолий, ты должен принять самые серьезные меры… Анатолий, ты не дорабатываешь…" Да, это жесткие слова. Да, Романов их не заслуживает. Но я хочу, чтобы каждый наш шаг на этой войне был выверен и не оплачивался кровью наших людей.
Видимо, в тот момент, когда Романов докладывал мне, рядом с ним находился заместитель министра внутренних дел Михаил Егоров, остававшийся "старшим на борту" в то время, пока я летал в Москву. Видя такое дело, он, вероятно, решил, что я отнесся к Анатолию несправедливо, и очень тактично меня попросил: "А.С., ты с Романова строго не спрашивай. Он и так очень переживает". И министр Виктор Федорович Ерин, которому я был обязан докладывать в каждом случае гибели подчиненных, тоже за Романова заступился: "Ты там не очень-то, значит, строгай командующего группировкой… Что поделаешь, это война…"