1943 год начинается в дневнике с записи об освобождении Ленинграда. Александр Александрович, будучи на Волховском фронте, очень живо описывает это событие, которому сам был свидетелем. Он ездил по соседним госпиталям, медсанбатам, ежедневно оперировал раненых и внимательно следил за продвижением нашей армии. Одновременно он готовился к докладу, с которым выступил в конце апреля в Москве. И снова были "битвы" с хирургами, выступавшими против тезисов его доклада, и все же за основу была принята "классификация ранений суставов по Вишневскому".
Впрочем, видимо, в таких спорах и рождается новое.
В августе этого года Александр Александрович сам оказывается в положении "раненого". Выучившись на фронте водить машину, однажды он поехал в Тихвин для осмотра тамошнего госпиталя, по дороге попал в аварию и вот как описывает эту историю:
"26 августа… Дорога идет лесом. Решил сесть за руль. Отличное ровное шоссе, я прибавил газу и, задумавшись, резко повернул руль, затем повернул его круто в обратную сторону и, растерявшись, вместо тормоза сильно нажал на акселератор. Машина рванулась, перескочила через кювет, я вылетел из нее и очень сильно ударился левым плечом о землю. Через меня перелетел шофер, а машина все еще продолжала двигаться по инерции. Когда она наконец остановилась, я поднялся и сразу задал себе вопрос: "Перелом или вывих?" Состояние было весьма неважное, хотя боли в первый момент я не почувствовал, видимо, из-за местного шока…
Любопытно, что я никогда до этого не ломал костей, а между тем ощущал боль при движении костных обломков как чувство совершенно знакомое. Неожиданно полил сильный дождь, даже с градом, машина была открытая, и я сильно промок. Последние двадцать километров ехать было очень трудно. Наконец добрались до Тихвина, и я с Данюшевским отправился в госпиталь. Попросил позвать доктора Чеглецова и рентгенолога… Когда меня повели в рентгеновский кабинет, я сам взобрался на стол, твердо решив не стонать. Сделали снимок, проявили, начали шептаться. Я поднялся, подошел к экрану и увидел - вывих плечевой кости, вколоченный перелом шейки и отрыв большого бугра. Пошли в операционную. Я сел на табурет и показал Чеглецову точку в центре дельтовидной мышцы. Он сделал анестезию кожи, затем взял большую иглу, и я скомандовал, чтобы он через кожный желвак продвинул иглу поглубже до кости и непрерывно по ходу движения иглы вводил раствор новокаина. Делал он это нерешительно, из иглы периодически выступала кровь… Начали отводить плечо, и отведение прошло безболезненно. Я почувствовал радость и гордость за наш метод".
Два месяца Александр Александрович лечил сломанную руку, проверяя на себе работу рентгенологов, медсестер, на собственном опыте делая разные профессиональные наблюдения. Даже находясь на положении больного, он не прерывал работы за столом, писал статьи и предисловие к сборнику материалов о военно-полевой хирургии, редактировал. Дневник за это время пополнился интересными записями-размышлениями о моральном облике врача-хирурга, о конвейерном обслуживании раненых бригадами, о многом другом. И вот наконец такая запись:
"2 ноября. Утром сделал массаж руки и пошел оперировать. Это первая моя операция после перелома. Раненый - Бахарев Иван Афанасьевич. Пуля лежит в средостении между пищеводом и аортой. Решили идти через брюшную полость - рассечь диафрагму. На операции присутствуют человек тридцать курсантов. Помогает Ляховицкий. Разрезал диафрагму, щупаю пулю, а вынуть не могу, нет инструментов. Наконец вынул. Спрашиваю: "Заметно, что рука была сломана?" Говорят: "Нет". Не знаю, успокаивают или на самом деле".
Но я"читая эту запись, подумала: пуля эта пробыла в теле Бахарева полтора года. Через две недели после ранения Бахарева с диагнозом "непроникающее ранение" выписали в часть. После того он еще дважды был ранен, и каждый раз, подлечив, его отправляли на фронт. И только, когда он стал жаловаться на боль в сердце и затрудненное дыхание при перебежках, снова отправили в госпиталь, сделали рентген, обнаружили пулю и положили на операцию к Вишневскому.
1944 год начался для Вишневского с освобождения Новгорода Великого. Наши части уже гнали вражескую армию вспять - на запад. В дневнике Александр Александрович день ото дня делает подробный отчет о продвижении наших войск, в который вклиниваются короткие информации вроде таких: "В 13-м госпитале прооперировал раненого с тяжким повреждением локтевого сустава". Читаю и вижу, что Александр Александрович живет вместе со всей армией единой заботой - как можно скорее прогнать врага с родной земли. И здесь особенно явственно проявляется у Вишневского унаследованные от деда-воина качества - самодисциплина и чувство высокого патриотизма.
Теперь, читая дневник, я начинаю понимать, почему за многие годы нашей дружбы всего раза два или три видела Шуру в штатской одежде (которая, кстати сказать, шла ему). И не случайно на его портрете работы моего отца из-под белого халата у Александра Александровича видны синие генеральские брюки с красными лампасами. Как солдат со штыком, так шел Вишневский со скальпелем вслед за нашими частями, двигавшимися на штурм Новгорода Великого, страстно беспокоясь о том, что наши медсанбаты не поспевают за быстро продвигающимися вперед войсками. Он досадует на плохую переправу через Волхов, где дорога вдоль берега забита войсками, и радуется, когда медсанбаты ухитряются вклиниться между ними, чтобы вовремя подать помощь штурмующим.
"20 января. Подъезжаем к городу. Слева по шоссе большие белые дома. "Вот где надо развернуть госпиталь", - решаем мы с Песисом. Каменные белые ворота, над ними красный крест и черными буквами написано: "Militärkrankenhaus"…Идем в дом, везде нам чудятся мины, но, видимо, у победителей неизменно по-является потребность найти трофеи, и мы скоро забываем о минах. Правда, у меня этот инстинкт носит особый характер, и я преимущественно интересуюсь книгами и газетами. Очень любопытно узнать, чем жили, о чем думали эти люди. Ведь непроходимая стена встала между нами и ними, и стене этой больше двух лет.
Скоро мне удалось разыскать письма, документы, книги и газеты за 11 и 12 числа. В этой же комнате валялось громадное количество бутылок из-под французского шампанского. В одной из газет опубликованы новогодние речи Гитлера и Геринга. Тон их совершенно иной, чем в начале войны. Речь идет уже не о победе над всем миром, а о тяжелых испытаниях, которые предстоят Германии, и о напряжении, которое должно быть проявлено, чтобы спастись от разгрома. Кругом следы быстрой эвакуации. Внешний вид помещения напоминает собой то, что я видел при отступлении наших госпиталей. Видимо, сходство это не случайно…
Сели в машину и поехали дальше. Справа большое немецкое кладбище. Из кирпичей устроены памятники с большими железными крестами. Ровными рядами стоят эти кресты. По-видимому, так оке ровно, как стояли когда-то в строю люди, что теперь под ними лежат. Я бы это кладбище не уничтожал, а сделал над входом надпись: "Кто пришел к нам с мечом, от меча и погибнет".
Въезжаем на площадь: вокруг ни одного целого дома. Здесь масса войск, все двигаются дальше. Ведут пленного немца "издания 1944 года" - ободранный, грязный, без шапки, движения у него вялые, взгляд бессмысленный. Ведет его молоденький красноармеец, почти мальчик.
"Товарищ генерал, - обращается к Песису конвоир, - где здесь штаб дивизии?" - "Не знаю", - отвечает Песис. "Ищу, ищу, умаялся прямо!" Ничего ему не отвечая, мы идем дальше, к кремлю. Направо - памятник "Тысячелетие России", все его фигуры сняты, распилены и лежат на земле. Пожарский лежит на спине, замахнувшись мечом. Даже и лежащий, он угрожает врагам. Здесь же Пушкин, Лермонтов, Грибоедов, Крылов. Налево - Софийский собор, купол его разрушен. Внутри все покрыто инеем, но под ним все же можно рассмотреть часть фресок. В углу лежат убитые немцы - человек шесть. Это, по-видимому, умершие здесь тяжелораненые. Я внимательно рассмотрел их. Меня всегда интересовало, в каком виде в других армиях раненые солдаты поступают с поля боя в медицинские учреждения. Смотрю, лежит раненый с перебитой бедренной костью. Иммобилизация сделана очень слабо прибинтованными к ноге двумя короткими грязными палками. Жалкое подобие шины.
Из собора мы пошли к выходу из кремля в сторону моста. Немцы, отступая, ночью взорвали его, причем взрыв, видимо, был громадной силы - примерно на три километра вокруг взорван лед. Возвращаясь в кремль, встретили члена Военного совета 59-й армии генерала Лебедева, поздравили друг друга с победой…
20 января 1944 года в Москве был дан салют войскам Волховского фронта, освободившим Новгород".
В этой записи, которую я умышленно беру не сокращая, отчетливо проявляется характер Вишневского, его любознательность, жадность и зоркость глаза. Я вижу, как поразил его вид разгромленного Софийского собора и как ищет он взором под инеем на стенах уцелевшую кое-где дивную фресковую роспись, сделанную еще в XI веке русскими мастерами, и тут же, внизу, под ними видит убитых и раненых немецких солдат и тщательно рассматривает, как немцы накладывают "шину" на перебитую бедренную кость раненого.
Я ощущаю в этих записях прирожденную и самовоспитанную пытливость ума Вишневского. Я поражаюсь постоянному психоанализу, поискам в окружающих его людях общечеловеческих черт и различий и вдумчивому, чисто философскому подходу к увиденному.
Надо учесть, что все это лежит за короткими, беглыми строками дневника, и только когда сам вчитаешься в его страницы по нескольку раз, увидишь всю чуткость души, неповторимость и тонкость мышления Александра Александровича.
Надо еще заметить, что за тридцать пять лет, прошедших со времени написания этого дневника, медицина, наука и техника необычайно шагнули вперед. И за этот промежуток времени произошли такие огромные изменения в бытовых и творческих условиях, что, казалось бы, многое отошло в область преданий. Может быть, так оно и есть!
Но… как раз здесь-то и хочется вспомнить, что у всякого могучего дерева, растущего вширь и ввысь, есть корни, которых мы не видим, но которые нельзя подрубать, ибо только они дают новые побеги и плоды!
Весна 1944 года застает Вишневского уже на Карельском фронте.
"14 февраля… Лёг спать рано, вдруг вызывают к Песису: "Поздравляю, мы уже не существуем, Волховский фронт ликвидируют, все наши армии передают Ленинградскому фронту, а первую ударную - 1-му, Прибалтийскому". Стало грустно. Столько времени работали вместе, а теперь расставаться, привыкать к новым людям, все начинать заново…"
Вишневский уже не главный хирург фронта. Он ждет, куда его назначат. Его удручает неизвестность.
"28 февраля. В санитарном управлении никто ничего не делает, меня томит ожидание. Кругом война, все кипит, а мы бездельничаем, какие-то "лишние люди"…"
В начале марта был решен вопрос, и полковника Вишневского приказом направляют на Карельский фронт. Снова, как и в 1942 году на Волховском фронте, начальником санитарного управления назначен Песис, который был тогда в чине генерала. Управление Карельского фронта находится в деревне Выгостров на Беломорканале и обслуживает пять армий на протяжении 1600 километров - от Баренцева моря до Ладожского озера.
Вместе с Вишневским снова работают фронтовой терапевт Молчанов и хирург Бардин.
Александр Александрович все время в поездках, он обследует госпитали в Мурманске, Кандалакше, Кировске, Беломорске, Кеми и множество полевых госпиталей и медсанбатов. Везде оперирует и проводит беседы с врачами.
Интересно, что когда ему приходится оперировать больных с такими "мирными" болезнями, как аппендицит или язвенная болезнь, то он делает это с удовольствием: его охватывает ощущение возврата к мирной жизни. "Вероятно, - пишет он в дневнике, - так должен чувствовать себя солдат, вчерашний крестьянин, меняющий винтовку на плуг".
Впечатления от картин природы в записях Александра Александровича постоянно сопутствуют кратким деловым сообщениям, они врываются совершенно непроизвольно и придают свежесть и яркость.
"1 апреля. Утром посмотрели в Кандалакше еще один госпиталь, потом поехали в санитарный отдел 19-й армии. Горы покрыты снегом, голые скалы, ослепительно блестит на солнце снег. Кое-где он уже начинает таять. По обе стороны дороги устроены канавы и ниши для машин, сугробы до трех метров…"
А вот как описывает Вишневский Мурманск: "Вечером пошли смотреть город. Очень красива темная вода залива на фоне покрытых снегом гор. Масса кораблей - прибыл транспорт. Почти все корабли - стандартные, строившиеся, вероятно, в Америке. Город сильно разрушен. На улице можно встретить моряков различных национальностей: негров, малайцев, в расстегнутых куртках, без шапок, с широкими, во все лицо, бородами, американцев. На этом фоне особенно выделяются прекрасно одетые, с блестящей выправкой и неизменными трубками во рту английские офицеры.
Пошли смотреть бомбоубежище, устроенное в скалах. Громадные залы в нескольких этажах. Никакая современная бомба не может быть опасна для жизни находящихся здесь людей. Смотрели заграничную цветную кинокартину "Конец Гаваны".
Северный флот… Вишневский у главного хирурга флота Арапова - в городке Полярном. Здесь "большие каменные дома, прямо как в Москве", - удивляется Вишневский.
Он восхищается Араповым, "который ведет себя, как настоящий моряк". Он очарован гостеприимством Арапова и его обаянием и доволен отлично устроенным в скале госпиталем.
И все это описание пронизано умением Александра Александровича оценивать внутреннюю культуру людей, с которыми ему все время приходится сталкиваться. Он ищет ее в них и откликается на нее мгновенно.
Майские дни на Карельском фронте отмечены в дневнике следующими записями:
"1 мая. Идет снег. Пошли с Молчановым гулять на реку, параллельную Беломорканалу. Река красивая, широкая, через нее перекинут хороший, мост, рядом плотина. Немного подальше два порога, зрелище потрясающее. Берега усеяны громадными камнями, между ними попадаются участки земли, на которых сажают картофель и другие овощи. Много прошлогодних ягод, выглядывающих из-под снега. В середине реки и на ее изгибах живописные маленькие островки, поросшие соснами. Построить бы здесь маленькую дачку и отдыхать в теплые летние месяцы! Ловить бы рыбу, охотиться!"
Запись, в которой Александр Александрович раскрывается, как отличный хозяин, охотник и рыболов, как человек, не чуждый лиризма, умеющий видеть и ценить красоту природы.
"2 мая. Праздники продолжаются, а я сегодня оперировал больного с абсцессом легкого. Впервые встретился с необходимостью оперировать двумоментно…"
"3 мая. Утром был в госпитале. Пока смотрел раненых, приехал мой шофер с простреленной машиной и весь окровавленный. Оказывается, когда он проезжал по мосту, в него по ошибке дали очередь из автомата. Часовой хотел задержать двух стоявших на мосту мужчин, которые показались ему подозрительными. Пули - шесть штук - попали в лобовое стекло, как раз в то место, где я обычно сижу. Если б я не остался осматривать раненых, то наверняка был бы убит. В конце войны в Беломорске, да еще по ошибке - совсем уж нелепо…"
В конце мая Александр Александрович получил разрешение съездить в Москву. В дневнике есть интересная запись:
"29 мая. Рано утром отправился на вокзал. Ждем поезда вдвоем с Н. С. Молчановым. Усевшись в вагон, узнали, что в этом же поезде едет в Архангельск Д. А. Арапов. Пошли к нему. У него оказалась водка и прекрасная копченая треска. Ехать стало значительно веселее".
В Москве Александр Александрович был принят Е. И. Смирновым и стал просить перевести его с Молчановым на другой фронт. Молчанову Смирнов отказал, а Вишневскому обещал перевод на другой фронт, более действенный. Но это не сбылось: командующий фронтом Мерецков предложил оставить Вишневского на месте. Видимо, этому были серьезные предпосылки, поскольку готовилось наступление на левом фланге между Ладожским и Онежским озерами. И Александр Александрович записывает в дневнике:
"17 июня. Утром вернулся в Алеховщину. То, что я увидел за эти дни, меня очень встревожило.
Санитарная служба армии, имея малое число лечебных учреждений, была поставлена в трудные условия обеспечения наступательных действий войск…
Посмотрев лечебно-эвакуационный план, я сразу же увидел, что предполагаемые потери значительно превышают наличие мест в госпиталях.
Обстановка такая, что вот-вот начнется наступление, а сил и средств у санитарной службы явно недостаточно…"
И вот Вишневский вместе с Песисом собирает совещание корпусных и дивизионных врачей-командиров медсанбатов и ведущих хирургов, на котором ставятся задачи по лечебно-эвакуационному обеспечению войск в связи с предстоящим наступлением.
После совещания Вишневский с хирургами и начальниками корпусов едут на передний край - в город Лодейное Поле. Александр Александрович видит, что от противника их отделяет только река Свирь. Он видит, что вдоль дороги к берегу уже вырыты довольно широкие ходы сообщения. Он думает о том, что нельзя будет свободно подтянуть войска к реке в эти июньские белые ночи. Он осматривает окраины города, где в деревянных уцелевших от бомбардировок домах расположились военные части. Он обеспокоен всем этим. С присущим ему чувством ответственности он обдумывает происходящее, и от 31 июня мы читаем в дневнике такую запись:
"После мощной артиллерийской подготовки, продолжавшейся три с половиной часа, наши части, нанося основной удар левым флангом (район Лодейного Поля), форсировали реку Свирь и начали развивать наступление в направлении на Олонец вдоль северного побережья Ладожского озера (схема № 8).
Я находился в окопе на наблюдательном пункте в районе Лодейного Поля и мог видеть, как наши солдаты под огнем противника переправились через Свирь и захватили маленький плацдарм на противоположном берегу.
Разлившаяся после взрыва плотины Нижнесвирской гидростанции река была серьезной преградой для наступления. Местами ширина ее достигала 500–600 метров. За первыми людьми, переправившимися буквально вплавь, шли лодки, затем плоты, амфибии и понтоны для будущего моста.
На наблюдательном пункте собралось начальство. Мимо везли раненых, их было немного, но обслуживать их нелегко. Убедившись, что дело налаживается, я поехал в медсанбат.
В небе - наши самолеты. Как вся картина, которую я видел, непохожа на то, что было в начале войны. Подумать только! Враг дошел до Москвы, блокировал Ленинград. И все же мы выстояли и теперь наступаем. Партия сумела в этих труднейших условиях организовать народ и армию для победы. Перебазировав на восток крупнейшие промышленные предприятия и мобилизовав все на оборону, страна снабдила армию первоклассной боевой техникой, мы получили большое количество самолетов, замечательных танков, орудий и, наконец, уникальных минометов - "катюш". Вот когда мы начинаем брать реванш у фашистской Германии! Мысли об этом целиком поглотили меня и породили чувство гордости за подвиги советского народа".
25 июня в Москве за форсирование Свири и успешно развивающееся наступление был дан салют в честь войск Карельского фронта.