Вышел учебник ВПХ, одна из глав которого "Заболевания внутренних органов у раненых" впервые принадлежала терапевту, а именно Е. В. Гемицкому. В составлении макета этой главы за два года до этого принимал участие и я. Этим утверждалась важность сотрудничества военно-полевых хирургов и терапевтов. Опыт Афганистана показывал, что эти специалисты должны вместе стоять у постели раненого.
Весной 1987 г. прошла инспекторская проверка нашего факультета. В составе комиссии в Саратов прибыли Е. В. Гембицкий, В. Т. Ивашкин (нач. кафедры госпитальной терапии Академии) и В. Г. Новоженюв (Московский факультет). Это было последнее посещение кафедры Е. В. в его бытность главным терапевтом МО. Проверка прошла, успешно. Для нас встреча с Евгением Владиславовичем была поучительной и полезной. Он стремился своим вниманием повысить уровень самооценки людей, при этом он был очень терпимым. Пожалуй, не любил он лишь людей резких, неожиданных, вертлявых и визгливых. Но даже и такие умнели и успокаивались при нем.
Проф. В. Т. Ивашкина я знал и прежде (еще по совместной работе в Ленинградоком окружном госпитале), а в связи с его приездом к нам удалось познакомиться поближе. Деловит, хороший гастроэнтеролог и иммунолог. Неэмоционален и несентиментален, но конкретен, открыт и прост.
Запомнилось, как я, Людмила Сергеевна и Гембицкий прогуливались по набережной Волги. Открывался вид как на Феодосийский залив. Далеко на юге просматривался Увекский железнодорожный мост, который в свое время не удалось взорвать ни белогвардейцам, ни немцам в 1942-1943 годах. Говорили об Афганистане: я тогда уже знал, что поеду туда на войсковую стажировку. Он согласился, что лучше ехать туда осенью, а не в летнюю жару, учитывая мой возраст. Позже, уже из Москвы, он сообщил, что отъезд назначен на середину октября.
В тот приезд нам удалось показать Е. В. и другим проверяющим место приземления Юрия Гагарина – довольно унылый участок заволжской степи южнее г. Энгельса. В посадках стоял невысокий обелиск. До Волги здесь совсем близко – километра три.
Е. В. интересовался историей терапевтических школ России. Он, как и я, считал, что провинциальные школы, в том числе Саратовская, незаслуженно оставались в тени, вытесняемые более публикуемыми Московской и Ленинградской. Поинтересовался личностью проф. П. Н. Николаева, крупного саратовского терапевта 30-40-х годов, в частности, раньше, чем Г. П. Шульцев, описавшего картину травматического шока. Он умер на утренней конференции в Саратовском военном госпитале в 1943 г. Умер рано, может быть, поэтому и остался малоизвестен. Е. В. предложил мне прислать в "Клиническую медицину" статью о саратовских терапевтах в годы Великой Отечественной войны и – отдельно – о проф. П. Н. Николаеве. Статьи были посланы и опубликованы.
Позже, в июне 1987 года, после долгого перерыва в Ташкенте прошел 19-й Всесоюзный съезд терапевтов, последний в советской истории. Делегатов было очень много, из всех республик страны. Элиту съезда составили Ф. И. Комаров, В. А. Насонова, А. С. Сметнев, А. П. Голиков, Е. В. Гембицкий, Л. Т. Малая, Е.Е. Гогин, А.М.Убайдулаев, Н. В. Путов, Г. Б. Федосеев, Л. М. Клячкии и др. Там впервые я познакомился с А. А. Хадарцевым – врачом из Тулы. Мелькнул там среди делегатов и А. Г. Чучалин – восходящая звезда отечественной пульмонологии. Председателем правления 06щества был избран Ф. И. Комаров, зам. председателя – Евгений Владиславович Гембицкий. Светило солнце, шумели фонтаны на центральной площади города, жарились шашлыки и варился плов… С Е. В. там общаться было трудно, он весь был в работе съезда и, по-видимому, отвлекался по делам медслужбы ТуркВО – совсем рядом шла война. Это-то и было необычно: мы жили, казалось бы, в городе Солнца, а совсем рядом – за горами – был Афганистан, где лилась кровь. Помню, я тогда спиной чувствовал этот холод.
Месяцем позже, там же, в Ташкенте, проходили оборы главных терапевтов военных округов. Жили мы в гостинице КЭЧ, Гембицкий размещался отдельно. С ним последовательно встречались представители округов, шло согласование их деятельности. Готовился вывод ваших войск из ГДР, Польши и Чехословакии, это вносило большие перемены. На сборах подробно рассматривалась патология, характерная для наших войск в Афганистане. Участники сборов посетили Ташкентский военный госпиталь, осматривали больных и раненых.
Нужно оказать, что авторитет Гембицкого в военной терапевтической среде был огромен. Это чувствовалось и в рабочей обстановке, и на банкете, устроенном по окончании сборов и отличавшемся по южному необычайной щедростью. Но сам Е. В. держался скромно, стараясь отметить в своих выступлениях наиболее крупных терапевтов и организаторов сборов из медицинского отдела ТуркВО.
Но такими были сборы терапевтов. А обстановка сборов руководящего состава всей медслужбы ВС (они обычно проводились на базе Академии), крупных командно-штабных учений (Красное село), напротив, отличалась гипертрофией полководческих замыслов, решением проблем фронтовых наступательных операций с охватом территории суши и моря на пол-Европы. При этом руководство сохраняло загадочное величие, разработчики потели, ломая головы над расчетами, участники клеили карты и на сутки зарывались в справочники. В воздухе висела гнетущая обстановка угрозы неудачных решений и… бессмысленности происходящего. Е. В. в этой ситуации старался быть "в тени", заходил в аппараты медицинских отделов армий, поближе к простому народу, охотно общался с участниками учений. Заодно решал с терапевтами их насущные вопросы, обсуждал кадровые предложения, вникал в проблемы гарнизонных госпиталей. Мне казалось, что ему было неловко, когда большое начальство устраивало разнос участникам совещания, докладчикам в присутствии сотен специалистов, видных ученых и педагогов, заполнивших громадный зал, где проводился разбор. Все наполнялось административным страхом, звучала откровенная прямая армейская речь с обращением на "ты". Большой тыловик рявкал на начмеда округа, просившего с трибуны средств на строительство: "Ты понял?!" И не дождавшись ответа, в еще более грубой форме продолжал: "Ничего ты не понял! Садись, проситель!" И тот понуро шел на свое место. А ведь он руководил медслужбой тяжелейшего прифронтового округа…
"Корифеи" были строги, неприступны и афористичны: "Что ты мне рассказываешь! Это же уборщица тетя Даша знает!" Довольно серое творчество выдавалось за полководческую мудрость. Расчеты воспроизводились по элементарным справочникам. Все поглощала секретность, скорее напоминавшая дрессировку в соблюдении соответствующих правил. А настоящего творчества и действительно полезной дискуссии не было. Все это было так далеко от реальностей войны, которая продолжалась уже 7 лет, и ничему не учило. Когда все заканчивалось, возникало ощущение освобождения и радости возвращения к полезной деятельности. Такова была система, и Гембицкий какой-то своей частью был в ней, не мог не быть.
Приезжая в Ленинград в эти годы, Е. В. часто останавливался в так называемом "арабском домике", расположенном в глубине академического парка. Парк всегда производил впечатление заброшенного, что, впрочем, придавало ему какую-то прелесть. В центре его высился памятник первому начальнику Медико-хирургической академии Вилие. Вдоль аллеи росли высокие вековые деревья, стояли скамьи. Здесь всегда было тихо. Сквозного движения через парк не было, и он был малообитаем. Лишь редкие больные из клиник в халатах гуляли по аллеям. "Домик" был гостиницей Академии для избранных. Когда-то здесь гостила арабская делегация, с тех пор это название прилепилось к нему. И я жил здесь трижды, в том числе в период защиты своей докторской диссертации. Сколько часов здесь было проведено Евгением Владиславовичем с его учениками, сколько душ открыто и мыслей высказано!.. И со мной – тоже. Сейчас вся эта память – под прелью парковых листьев…
Е. В. не любил возвращаться туда, где он прежде работал и где оставил часть себя. Так было с областной больницей, где он начинал, с клиникой Молчанова – в Принцевском корпусе. Может быть, несколько проще он чувствовал себя на кафедре ВПТ. Там его встречали тепло, там было оставлено им 10 лет жизни и труда.
В Москве на его кафедре, как мне казалась, все было иначе. Наверное, оттого что не было собственной клиники. Жизнь терапевтических отделений госпиталя, использовавшихся в учебном процессе, была автономной. Кафедра – только как учебный отсек – была скученной и, в то же время разобщенной. В классах шли занятия, в кабинетах стучали машинки. Я не любил бывать там, хотя люди там были предупредительные. Е. В. даже обижался, что, приезжая в Москву, я не захожу к нему "в кафедру" (так он любил говорить). Сильных терапевтов на кафедре было немного (Парфенов, позже – А. В. Калинин! В. Г. Алексеев, Л. М. Печатников, А. И. Синопальников). Преподавали и специалисты госпиталя – А. И. Хазанов и Е. Е. Гогин, это были мастера. Был один, несомненно, теплый и любимый всеми человек на кафедре – Ваилка (так ее звали), болгарка, красивая и заботливая женщина. Она, старший лаборант, заботилась о Е. В. и его гостях с нескрываемым удовольствием!
В 1987 г., несмотря на, казалось бы, сложившееся положение, все еще сохранялось намерение Е.В. взять меня к себе на кафедру, намерение давнее, но неосуществленное.
В октябре 1987 г., перед моей поездкой в Афганистан, мы встретились с ним в Москве, на квартире нашей мамы. День был пасмурный. Он приехал на метро, в гражданской одежде. Посидели за ужином, поговорили о накопившемся, о моей поездке. Говорили о любви. Неожиданно– в свойственной ему манере, он проникновенно прочел стихи Б. Пастернака "Зимняя ночь":
Мело, мело по всей земле
Во все пределы.
Свеча горела на столе,
Свеча горела.
Как летом роем мошкара
Летит на пламя,
Слетались хлопья со двора
К оконной раме,
Метель лепила на стекле
Кружки и стрелы.
Свеча горела на столе,
Свеча горела.
На озаренный потолок
Ложились тени,
Скрещенья рук, скрещенья ног,
Судьбы скрещенья.
И падали два башмачка
Со стуком на пол,
И воск слезами с ночника
На платье капал.
И все терялось в снежной мгле,
Седой и белой.
Свеча горела на столе,
Свеча горела.
На свечку дуло из угла,
И жар соблазна
Вздымал, как ангел, два крыла
Крестообразно.
Мело весь месяц в феврале,
И то и дело
Свеча горела на столе,
Свеча горела.
Е. В. исполнилось тогда 68 лет. Нам предстояла разлука. Вторая половина октября 1987 г. – собираюсь в командировку в Афганистан. В Ташкент самолет прилетает под утро. В аэропорту старшина милиции не рекомендует добираться до пункта обора в Тузеле на такси: в городе – криминальная обстановка. Под личиной светского парадного гостеприимного Ташкента скрыта ненавидящая русских азиатчина. Пришлась дремать на лавке в зале аэропорта.
25.10. я писал в своем дневнике: "Пересыльный пункт. "Тихий перекресток". Начало системы". Много позже – через 9 лет я издал "Кабульский дневник военного врача" (Саратов, 1996). Его основу составили почти ежедневные письма из Кабульского госпиталя, адресованные Е. В. Гембицкому. Мы с ним так договорились и так легче было прожить это время, Приведу некоторые странички из этого дневника.
"Афганистан – это сейчас, в сущности, отечество военно-полевой терапии. Все, что мы видим здесь: обычные заболевания, болезни у раненых, инфекции, истощение, психологический гнет, – и есть военно-полевая терапия.
То ли время пришло, то ли времени стало достаточно, чего никогда не было дома, но словно появилась возможность качественной работы. Меня многому научили мои учителя. Хочется думать, что угол зрения, выбор существенного, манера работы с людьми, источники неудовлетворенности у нас окажутся сходными".
"Бесконечно жаль ребят – подорвавшихся, обгоревших, спинальных, с дырками в черепе, хромых и истощенных".
"Хирурги и реаниматоры мне по душе. Народ простой, сплоченный, любят пошутить и посмеяться. Черствость? Втянутость в дело? Корка? Наверное, так надо: ведь каждый день у ран, у повязок, у капельниц и трубок. Все обострено и вместе с тем привычно. Но очень важно воспитание молодых, у которых руки уже хороши, ум – догоняет, а с е р д ц е – отстает".
В 40-е гг. именно практика боевых действий потребовала создания и оформления военно-полевой терапии как самостоятельного раздела клиники внутренних болезней. В наше время активной работы военных терапевтов потребовал Афганистан. Военно-полевой терапии в большей мере, чем общей терапевтической клинике, удалось сохранить единство и преемственность своей школы – Молчановской школы. Это должно послужить основой успешной работы терапевтов и в афганских условиях".
"Из штаба армии передали, что из Москвы звонил Е. В. Гембицкий, спрашивал обо мне, передавал привет".
"Сказывается давление реальности боевой патологии, подчиненность делу. Здесь выше цена труда. Дома забываешь себя, зарывшись в мелочах. Здесь больше в ладу с собой, больше возможности размышлять, меньше места мелочности. Здесь все крупно: мысли, дело, польза".
"Сейчас нужна реальная демократия, то есть демократия, располагающая властью, а не только гласностью. Нужна энергия высокого интеллекта и справедливости.
Люди переживают, думают, говорят. И это – печать времени. Важно только, чтобы гласность из средства не стала целью, чтобы море разлившегося дерьма не скрыло фарватер очищения нишей жизни".
"Посидели в гостях у нашего советника-терапевта… Забытые домашние блюда. Водка – маленькими стопочками, кофе. Разговоры, разговоры. О Ленинграде, об академии, о старых, послевоенных мастерах, об их манере чтения лекций, о нынешнем "ветре", который гонит долгое бесталанное время… Об экстрасенсах и еще бог знает о чем, когда забудешь на часок, что ты не в Союзе".
"Афганский опыт изучения патологии внутренних органов у раненых во многом особенный, но в принципиальном отношении – он лишь продолжение опыта Великой Отечественной войны. К сожалению, мало разработан".
"Афганистан – это особая форма позиционной войны без четкой линии фронта, но с постоянной угрозой нападения из-за угла, это полная лишений бивуачная жизнь в горах, это реальная опасность инфекции, кишащей вокруг, и вместе с тем это относительная защищенность для подавляющего большинства, эпизодичность тяжелых и кровавых схваток, массовая разновидность караульной службы с довольно высокой гарантией спокойной работы".
"Отчетливо формируются направления исследований, проводимых в Афганистане: иммунология и биохимия травматической болезни, диагностика и лечение патологии внутренних органов в раннем периоде минно-взрывной травмы, особенности ее течения в условиях горно-пустынной местности, огнестрельные ушибы сердца, влияние больших инфекций, прогноз и профилактика пневмоний в дооперационном периоде травмы. Важно, что за всеми этими направлениями стоят конкретные люди: Е. В. Гембицний, А. А. Новицкий, В. В. Закурлаев, Н. В. Матюшкин. А. А. Стороженко, В. И. Комаров, П. О. Вязицкий, Н. М. Коломоец, Ю. И. Лященкю, В. Р. Гриценгер. Олыт накапливается и требует крупных обобщений. Он должен быть на острие внимания академии и факультетов".
"Живу как солдат. Все – в рамках целесообразности, как будто идет экзамен или. придет экэамен!. И так – всю жизнь, и не у меня одного. Хлестнули война и сиротство, измучил культ руководящей посредственности. Но все это научило терпению. Вот и живешь как в караульной роте перед заступлением на пост государственной важности. Сам себе отец, мать и соимище учителей".
"Врачи делятся противоречивыми известиями о кадровых переменах, ожидаемых в военной медицине. Здесь многое неизбежно и своевременно, но не слишком ли радикально? Меня волнует будущее, возможная интеллектуальная и нравственная мощь грядущей смены. Боюсь, что она еще не подошла и освобождающееся пространство займет жалкая течь. Смену нужно готовить".
"В продолжение вчерашних разговоров вспомнил академию 50-х гг. За забором – вдоль по Боткинской – зеленел ботанический сад, на грядках его копошился ботаник Шпиленя, и мы – первокурсники – знали, что он ученый. Тогда там можно было встретить Тонкова, Павловского, Орбели, Гирголава, Владимирова, Шамова, ходивших пешком и занятых своими мыслями. Каждый день через Литейный мост шлепал старик Воячек. Шевкуненко возили – он был слепым.. Мы знали, что это – ученые. С ними были связаны большая наука и приоритетные позиции нашей страны в ведущих областях медицины. Их молодые сотрудники – фронтовики – учились основательно, а лучшие – становились учёными. Прошло время, и уже они представили новую высокую волну академической науки. Какие музеи, труды, школы оставило то время, какую преданность делу, трудолюбие и культуру!
Были тогда и начальники, были и не ученые, но каждый был тем, кем он был. А что теперь? "Ученые косяками ходят, поражая нас "индивидуальностью" куриных яиц, мучительным участием в каких-то бесконечных усилиях, не дающих результатов, массовостью культуры, не позволяющей отличить учителей от учеников. Какие школы, какие музеи и какие труды?! Исключения из правила, конечно, есть, но это редкая поросль. Зато какая прорва медиков-полководцев всех возрастов! Какая армия исследователей, эрудиция которых ниже возможностей тех, приборов, на которых они работают!
Я понимаю – это крайняя точка зрения, и в старой академии были "пустыри", и идеализировать ее не нужно. И все же что-то важное утрачено. Что-то случилось, и не сразу. Породы не стало. Обмелело и заросло разлившееся академическое море, причем настолько, что административно-кадровый аппарат (технический по своим возможностям) заменил тот великий мозг, который когда-то бродил по дорожкам академии.
Опыт работы в Афганистане показывает, что здесь, как и в годы Великой Отечественной войны, очень нужны грамотные врачи, и в целом их достаточно, нужны ученые, способные к крупным обобщениям, их нехватает, но вряд ли нужны "врачи – полководцы". Афганский опыт должен обновить военную медицину…"
"Здешнюю врачебную молодежь я глубоко уважаю. За причастность к большому делу. За готовность к одиночеству и терпению. За вынужденный аскетизм – без гастрономии, театров и элитарности общения. Думаю, что для многих их боевое начало окажется определяющим в жизни".
"Послевоенное время в жизни нашей страны – все на одно лицо. Официальная история 50, 60, и 70-х гг. не имеет ярких черт, запомнившихся граней, устойчиво разного отношения к каждому из периодов. К сожалению, ее составляют лишь космонавтика, полярные исследования и правительственная геронтология. Не имеет истории и афганская война. 8-летний сплошной блок. Миллион участников. Жертвы, судьбы, трансформация в сознании громадного человеческого региона, школа интернационализма, проверка канонов, накопление военного и иного профессионального опыта в современных условиях. Пробуждение целого народа, рождение его государственности. А истории этого периода – нет".
"Наше поражение в Афганистане – неизбежно, но исторический оптимизм исходит из констатации того, что любое поражение содержит в себе зерно будущего прогресса. И Афганистан это еще подтвердит".
Улетая из Кабула, я оставил там друзей: Н. М. Коломойца, главного терапевта армии, В. Г. Новоженова, ведущего терапевта госпиталя, С. В. Науменко, реаниматолога госпиталя, Марию Ивановну Шинку, Тамару Степановну Васильцову, сотрудниц госпиталя. В Ташкенте я был принят главным терапевтом ТуркВО, в прошлом – моим слушателем на факультете в Саратове Анатолием Антоновичем Резуновым. К Новому 1988 году я вернулся домой.