Морозные узоры: Стихотворения и письма - Борис Садовской 14 стр.


И к нежной шее твоей,
К белой прохладе речной
Я припаду, и в дремоте ночной
Сладко задвижутся чаши лилей.

<10 мая 1915>

КИНЖАЛ

Кинжал, мой друг нелицемерный,
Сопутник преданный и верный,
Коварной ржавчиной покрыт,
Ты был затуплен и избит.

Здесь, у живых ключей Кавказа,
Дурную силу злого глаза
Убил целебный кипяток,
Оледенил нарзанный ток.

И вот опять ты раззолочен,
И разукрашен, и отточен;
В резьбе эмалевой нежны
Атласно-белые ножны.

Сверкай, кинжал! Красуйся сталью,
Гордись атласом и эмалью,
Пока горячее твое
Не обагрилось лезвие!

<1908> <17 мая 1915>

ПАМЯТИ А. А. САВЕЛЬЕВА

Кто в поле воин, тот всегда один.
Ему борьбу внушает чувство долга.
Могучая тебя вскормила Волга
В глухую пору сумрачных годин.

Рассвет весенний разгорался долго,
Играя серебром твоих седин,
Но ты провидел в треске зимних льдин,
Что час придет и разольется Волга.

И веял стяг и спущен был челнок,
Когда внезапно потемнел Восток
И в тишине родился вечер хилый.

Чернела ночь. Грозя, глумился враг,
И ты не опустил свой верный стяг,
И он зареял над твоей могилой.

<17 июля 1916>

ТРИЗНА

Велик и пышен твой костер:
Меха, щиты, одежды, брони.
Дружинник распахнул шатер.
Тревожно ржут и бьются кони.

Нас девять жен; в последний путь
Умчимся с мертвым мы, живые,
Когда ладьи крутую грудь
Залижут волны огневые.

Меж них твоя невеста, я –
Дитя задумчивой пустыни.
Мне погребальная ладья
Впервые будет ложем ныне.

Свистя, вздымается огонь,
Бушует пламенная вьюга!
Завыли жены, рухнул конь,
Но я с улыбкой жду супруга.

И под глухие вопли толп,
В неистовом победном вое,
Нас в черных клубах яркий столп
Уносит в небо заревое.

<13 июля 1916>

СОНЕТ-АКРОСТИХ

Синеет черный шлем твоих волос.
Он, на челе власть духа обнаружив,
Философу внушит немой вопрос
И стих поэту даст прозрачней кружев.

Расцветом уст, нежней и слаще роз,
Огнем очей сердца обезоружив,
Стремишься ты походкой диких коз,
Легка, как дева гор, как пел Бестужев.

Ах, отчего, когда томят мечты,
Вчасы тоски ко мне слетаешь ты,
Лазури запредельной отраженье?

Единая, как вечный солнца круг,
Восходишь ты над ложем тайных мук,
Астарта светлая, любви виденье.

<29 июля 1916>

"Искрасна-серый туман..."

Искрасна-серый туман
Над вечереющим морем,
Сердце кусает обман,
Сердце истерзано горем.

В бухте огни на мели,
Клубы безмолвного дыма.
Ах, неизбежность вдали,
Как это море, незрима!

Знаю я: волей небес
Завтра воскреснут пучины,
Зарослей девственный лес,
Рыбы, кораллы, дельфины.

Солнечный хлынет разлив
Над пламенеющим морем,
А я не буду счастлив
И не расстаться мне с горем.

<19 ноября 1916>

БАРОН

Барон гулял по Невскому. Барон
Отменно выбрит и одет отлично.
От котелка до серых панталон
На нем изящно все и все прилично.
Зеленый галстух на воротнике,
Лимонная перчатка на руке
И набалдашник у тяжелой трости
Из благородной мамонтовой кости.

Закат бледнел. В оконных зеркалах
Пестрели сласти, зонтики, картинки,
И рдели меж колбас и черепах
С привозными черешнями корзинки.
Трамвая беспокойный звон и гул.
Еще один газетчик промелькнул,
Гостиный двор веревка оградила,
На думской башне десять раз пробило.

Вот на углу уютный Доминик.
Барон неслышно подошел к буфету,
Взял пирожок, поправил воротник
И развернул вечернюю газету.
А между тем бледнел и таял май.
На площади чугунный Николай
С конем своим, танцующим на месте,
Казалось, вырезан из черной жести.

И снова шел по Невскому барон.
Темнела Исаакия громада,
И медленно лилась со всех сторон
Прозрачная и нежная прохлада.
Над Петербургом замер вещий сон.
Который раз встает и снится он,
Который раз смущает он влюбленных
И сладко утешает обреченных.

И дрогнула усталая душа.
Как черный призрак в дымчатом эфире
Барон летал по улицам, спеша.
Вот на Галерной он в своей квартире.
Глядят шкафы заглавиями книг.
Он взял перо, задумался на миг,
Занес печать над маленьким пакетом
И посмотрел на ящик с пистолетом.

А завтра было то же все точь-в-точь:
Опять толпа и пыль на тротуарах,
Опять лилась и замирала ночь,
Опять шумели в кабаках и барах.
И на Галерной то же, что вчера,
Шкафы, портьеры, бронзовые бра,
И на пакете с вензелем корона,
И за столом на кресле труп барона.

НЕВОСТРЕБОВАННОЕ
1917-1920-е годы

"ВЕРТИТСЯ ВРЕМЯ НАЗАД"

"Так Вышний повелел хозяин..."

Так Вышний повелел хозяин,
Чтоб были по своим грехам
Социалистом первым Каин
И первым демократам Хам.

1917

ВАРЯГИ

Старший поднялся на лодке:
Сходни народом кипят,
Лица радушны и кротки,
Зол и нерадостен взгляд.

Средний, угрюмый, как филин,
Руки сложил на груди.
Берег велик и обилен,
Только порядка не жди.

Младший, на острое падок,
Молвил, прищурясь на свет:
"Вот и дадим им порядок
Сразу на тысячу лет".

1917

"Он гриву растрепал коню..."

Он гриву растрепал коню,
Он привязал его к плетню,
Поросшему травою.
Моталась черная метла
С собачьей головою.

Он дверь толкнул в убогий храм.
Над чашей поп склонялся там,
Лежал народ во прахе.
Вратами царскими в алтарь
Прошел самодержавный царь,
И все вскочили в страхе.

Он чашу взял из рук попа,
И вновь попадала толпа
В восторге онемелом.
Шатаясь, вышел царь Иван,
Святой Христовой кровью пьян
И сыт Христовым телом.

< 1917>

"Бог всемогущий, продли мои силы..."

Бог всемогущий, продли мои силы,
Дай мне на звезды взглянуть без тревоги,
Дай отдохнуть на пути до могилы,
Остановиться на страшной дороге.

Вечная ночь надвигается плавно.
В круге полярном ушел далеко я.
Жизнь опозорена, гибель бесславна
Нет мне забвенья, нет мне покоя.

1917

"Душный туман заплели..."

Душный туман заплели
Тяжелые косы русалок,
Стихли в суровой дали
Смутные говоры галок.

Вертится время назад,
Былями сделались сказки,
И на востоке горят
Дряхлого запада краски.

Сумрак обнес города
Вещим загадочным тыном.
Див с векового гнезда
Голосом кличет орлиным.

Вновь о родимой земле
Стонет-поет Ярославна,
Бьется на вражьем седле,
Плачется Игорь державный.

1917

СУВОРОВ

Бриллиантовой шпаги
Золотые ножны,
Ордена и бумаги
Мне теперь не нужны.

Лишь солдатские души
В беспечальном раю
Помнят оклик петуший
И улыбку мою.

Всё промчится беспечно
В мире лжи и греха,
Но останется вечно
Дерзкий крик петуха.

1917

ЕКАТЕРИНА

При какой усердной мине
Молодой канцелярист
Подносил Екатерине
Золотообрезный лист?

Как ложились в ровном строе
Под прелестною рукой
Есть высокий, рцы двойное,
Наш , похожий на покой ?

Где, пока на документах
Прижимали воск орлы,
Ждали старцы в синих лентах
Высочайшей похвалы?

Кем?.. А почерк величавый
Так же строен и высок.
И крупины яркой славы
Золотой хранит песок.

1917

КУКОЛЬНИК

Утром кофий, департамент,
Деловой суровый мир.
Под пером скрипит пергамент.
Зеленеет вицмундир.

Бакенбарды и височки,
Уходя в воротники,
Ставят литеры и точки,
Ухмыляются в платки.

До обеда час прогулки.
В полусумраке зари
Потемнели переулки,
Замигали фонари.

Петербургские морозы,
Форнарина, Рафаэль!
Романтические грезы
И бобровая шинель.

1917

ГОГОЛЬ

В синей с гербами карете
Граф Бенкендорф проезжал.
Франтик в атласном жилете
На мостовую упал.

Неторопливый квартальный
Франту подняться помог.
Случай, конечно, печальный,
Долго ль остаться без ног.

Это уж кучер таковский.

– Ваша фамилия? Чин?
– Имя мне Гоголь-Яновский.
– Вы дворянин? – Дворянин.

– Вот ваш картузик, встряхнитесь
И отправляйтесь домой.
Только вперед берегитесь:
Кучер у графа лихой.

1917

ЖЕНА ПУШКИНА

С рожденья предал
Меня Господь:
Души мне не дал,
А только плоть.
Певец влюбленный
Сошел ко мне
И, опаленный,
Упал в огне.

В земле мы оба,
Но до сих пор
Враги у гроба
Заводят спор.
Ответ во многом
Я дам не им,
А перед Богом
И перед ним.

1917

ФЕТ

В моих мечтах не поздним старцем
Ты грустно смотришь на зарю,
А скачешь юным ординарцем
К великолепному Царю.

Как часто всадник вдохновенный
Припоминал на склоне лет
Тот миг, когда в игре военной
Монарху предстоял поэт.

В степи сошлись владыки мира.
И вот без чинов и литавр
С державой сочеталась лира
И с нежной розой строгий лавр.

1917

"Останься навсегда в моем альбоме..."

Останься навсегда в моем альбоме.
В моем альбоме тихо, как в старом доме.

Смотри: другие группы и портреты
Тебя следят ревниво, ищут – где ты.

Но я с собой тебя поставлю рядом,
И будет с грудью грудь и взгляд со взглядом.

Упала крышка на моем альбоме.
Темно в моем альбоме, как в вечном доме.

1917

"Носильщик чемоданы внес..."

Носильщик чемоданы внес.
Второй звонок; окно вагона.
В окне дымится паровоз.
Вдоль ожидающих колес
Стук молотка; кричит ворона.

Бывало, этой красотой
Не мог я вволю надышаться
И говорил мгновенью – стой!
А вот теперь совсем пустой,
И всё равно, куда ни мчаться.

1917

"По неотесанным громадам..."

По неотесанным громадам
Брожу я с тяжким топором
И меряю последним взглядом
Их нисхожденье и подъем.

Стою на каменистом кряже.
Отсюда начинал я путь.
Уж я не тот, но мука та же
Томит и надрывает грудь.

А сзади занавес железный
С прощальным хохотом упал.
Топор мой покатился в бездны.
Похорони меня, провал!

1917

СОН

Будто у Купера или Жюль Верна
Вижу себя я в пустыне горячей.
Пальмы, кустарники, коршун и серна.
Кто-то под белой палаткою плачет.

С красным туземцем я в прятки играю,
Бегаю с ним у неведомых мест.
Оба кричим и смеёмся, но знаю:
Скоро меня он заколет и съест.

Долго ль носиться по солнечным долам?
Вот уж копьё пронизало мне спину,
Чёрный котёл над костром опрокинут,
Коршун кричит в нетерпенье весёлом.

<1918?>

"ПРОЧЬ ПРИЗРАКИ!
О, ГДЕ ТЫ, ДЕНЬ ВЧЕРАШНИЙ?.."

"Видел я во сне..."

Видел я во сне
Сумрачный вокзал.
В розовом огне
И буфет и зал.

Пусто всё вокруг,
Мы с тобой одни.
Воротились вдруг
Молодые дни.

На груди цветы,
На столе вино.
Отвернулась ты
И глядишь в окно.

С грохотом в окне
Катится гора.
Говоришь ты мне:
"Подали. Пора".

1918

"В ресницах солнце забродило..."

В ресницах солнце забродило,
И создает из пустоты
Зрачков таинственная сила
Павлиньи краски и цветы.

Гляжу, прищурясь: их разливы
Лазурью радужно горят,
Они мои и мною живы,
Другие их не повторят.

Так я творю в цветах и птицах
Весну неповторимых дней,
Так бродит в божеских ресницах
Стоцветный луч души моей.

1918

"Какая в сердце радость..."

Какая в сердце радость,
Когда восходит май
И пенит жизни сладость
Неисчерпаемой!

Щебечущего мая
Живые голоса
Крылатый звон качают,
Несут его в леса.

Я забываю горе,
Когда плывет ко мне
Зари багровой море,
Когда закат в огне.

1918

"Ещё в небесном царстве рано..."

Ещё в небесном царстве рано,
Не пел петух у входа в рай.
Едва выходит из тумана
Христовой ризы алый край.

У розовеющего луга
Очнувшись, души молча ждут.
Супруга узнаёт супруга,
И дети хоровод ведут.

Зарёю счастия объяты,
Предсмертный забывая страх,
Глядят туда, где встал Крылатый
С пылающим мечом в руках.

1918

"Испортил ты себе загробную карьеру..."

Испортил ты себе загробную карьеру,
Пронзивши пулею свой женственный висок.
И бедная душа, утратившая веру,
Найдет в родном краю лишь камни да песок.

Просторы серые пустыни бесконечной,
Неумолимые, застывшие в тоске,
Откроют пред тобой весь ужас жизни вечной,
И не утихнет боль в простреленном виске.

1918

"Оклеена бумагой голубою...'

Оклеена бумагой голубою,
Вот комната! фарфоровые луны,
Прозрачные, дрожат над пустотою.
Закрой таза: от них лучи как струны.

Струится музыка игрой воздушной.
Хочу спросить: кто создал музыканта?
– Молчи, не смей! – кричит старик тщедушный
И в пыльном зеркале я вижу Канта.

1918

ШОПЕНГАУЭР

Того, кто, обезумевши от слёз,
Удар смертельный над собой занёс,
Мой голос беспощадный успокоит:
Ни счастию не веря, ни любви,
Я говорю несчастному: живи,
Живи лишь потому, что жить не стоит.

1918

"Кобчик трепещет над синим оврагом..."

Кобчик трепещет над синим оврагом.
На гору всадник взбирается шагом.

Белая хата, из камня ограда.
С гор зашумело веселое стадо.

Всадник склоненную видит головку
Тихо с плеча он снимает винтовку.

Выстрел и облако белого дыма.
Кобчик не небе стоит недвижимо.

1918

<КОМАРОВИЧ>

В тебе слились два лика. Первый лик –
Дней пушкинских. Аи, чубук и тахта,
Гвардейский строй, дуэли, гауптвахта
И Германна полубезумный вскрик.

Второй твой лик: в нем оживает шляхта,
Разгул войны, мазурок переклик,
Охота, сейм. И всё сгорает в миг,
Встречая взор самоубийцы Крафта.

Ночь белая болезненно бледна.
Вот юный Достоевский у окна,
Пред ним в слезах Некрасов, Григорович.

Всё это пролетает надо мной
В часы, когда беседую с тобой,
Когда со мной сидишь ты, Комарович.

1919

"Шлемы, щиты, алебарды..."

Шлемы, щиты, алебарды,
Острые крестики пик.
В струны ударили барды.
Весел державный старик.

Красные, черные крестики.
В утреннем небе светло.
Плачет валет о невесте,
Облокотись на седло.

В окна несется упрямо
Рев исступленного рога.
Скорбная молится дама,
Стынут пажи у порога.

Рыцари едут попарно.
Вот загремели мосты.
Хлынул поток лучезарный
На золотые кресты.

1919

"Стою один на башне у окна..."

Стою один на башне у окна.
Тысячелетняя разбита рама.
Лазоревая стелется волна,
Морской туман нежнее фимиама.

Над ней волокна мягких облаков
Расходятся и тают на просторе.
Вот женщина из сказочных краев,
Вот юноши в воинственном уборе.

Вот белый лебедь шею изогнул
И полетел с непобедимым кликом.
Зубчатый замок в небе утонул.
Опять туман и снова лик за ликом.

Вот крадется пятнистый леопард…
Прочь, призраки! О, где ты, день вчерашний?
И дует мне в лицо холодный март,
И страшно одному на ветхой башне.

1919

"Уже с утра я смерть за чашкой чаю..."

Уже с утра я смерть за чашкой чаю,
Как гостью постоянную, встречаю.

Я с ней беседую за самоваром,
Гляжу на блюдечко с душистым паром.

Взгрустнется мне – и гостья успокоит,
Укажет книгу и тетрадь раскроет.

Назад Дальше