Сам я видел его один раз. Он был понят мною вот как: умный, хитрый, добрый мужик" (преподаватель английского языка, англичанин С.И. Гиббс).
"Я не видела никогда столь религиозного человека (как Императрица. - А.Б.). Она искренне верила, что молитвой можно достичь всего. Вот, как мне кажется, на этой почве и появился во дворце Распутин. Она верила, что молитвы его облегчают болезнь Алексея Николаевича. Вовсе он не так часто бывал во Дворце. Я сама лично, например, видела его только раз. Он шел тогда в детскую к Алексею Николаевичу, который тогда болел" (няня Царских Детей A.A. Теглева, прослужившая в Семье 17 лет).
"Я видела у нас Распутина раза два-три. Каждый раз я его видела около больного Алексея Николаевича. На этой почве он у нас и появился: Государыня считала его праведником и верила в силу его молитв" (няня Царских Детей Е.Н. Эрсберг, прослужившая в Семье 16 лет).
Камердинер Государя А.А. Волков свидетельствовал: "Распутина я за все время видел во Дворце сам два раза. Его принимали Государь и Государыня вместе. Он был у них минут 20 ив первый, и во второй раз. Я ни разу не видел, чтобы он даже чай у Них пил".
Но об истинном положении вещей мало кто был осведомлен, да оно и редко кого интересовало. Занимало же совсем другое.
В 1910 году в высшем обществе уже уверенно стали передавать друг другу сенсационную новость: в Царской Семье появился советник, родом из Сибири, какой-то мужик. Говорили, что раньше он был "конокрадом", а потом стал "сектантом-хлыстом", что он обладает даром провидца и врачевателя и что Императорская Чета часто призывает его к себе, чтобы слушать его "откровения" и "наставления".
Распутин становился "модной столичной штучкой". Хозяйка великосветского салона графиня Софья
Игнатьева немедленно разыскала этого загадочного мужика и несколько вечеров "потчевала" им гостей своего дома. Можно предположить, что именно ее имел в виду писатель и журналист Дон-Аминадо (Шполянский), сочинивший хлесткие стихи, обретшие большую популярность.
Была война, была Россия.
И был салон графини И.,
Где новоявленный Мессия
Хлебал французское Аи.
Как хорошо дурманит деготь
И нервы женские бодрит,
Скажите, можно вас потрогать? -
Хозяйка дома говорит.
Ну, что ж, - ответствует Григорий. -
Не жалко. Трогай, коли хошь.
А сам, поднявши очи горе,
Одними глазком косит на брошь.
Не любит? Любит? Не обманет?
Поймет? Оценит робкий жест?
Ее на груздь, на ситный тянет,
А он глазами брошку ест.
И даже бедному амуру
Глядеть неловко с потолка
На титулованную дуру,
На бороденку мужика.
Другая столичная гранд-дама, баронесса Варвара Икскуль фон Гильденбандт, тоже долго не могла успокоиться, пока не заполучила в свои апартаменты этого проповедника. Он очаровал ее. Баронесса, которая ранее считала себя приверженцей Льва Толстого, заимела новое "увлечение", а на ее письменном столе портрет яснополянского графа-писателя сменил портрет сибирского крестьянина.
О том, насколько был велик интерес к Распутину столичного общества, засвидетельствовала эссеистка и фельетонистка Тэффи (по мужу H.A. Бучинская, урожденная Лохвицкая). На склоне лет в эмиграции в Париже некогда популярная писательница написала очерки воспоминаний о важных событиях и приметных людях, с которыми ей довелось встречаться. Среди них и Григорий Распутин, о котором она справедливо написала: "Человек этот был единственным, неповторимым, весь словно выдуманной, в легенде жил, в легенде умер и в памяти легендой облечется".
Очерк Тэффи содержит немало нюансов и подробностей, которые трудно отыскать у других мемуаристов. Автор признает, что ей совсем не хотелось этой встречи, она совсем ее не искала, хотя вокруг только и говорили о загадочном сибиряке. В некоторых домах, как отмечает Тэффи, она даже встречала транспаранты: "У нас о Распутине не говорят". Но все равно говорили.
Встреча состоялась в марте 1915 года по просьбе философа и писателя В.В. Розанова и журналиста А.А. Измайлова. Особенно настаивал Василий Розанов, который тогда был одержим разгадкой тайны "половых влечений". А кто же лучше Распутина мог ему помочь в этом. Но для получения "откровений" нужна была привлекательная приманка. И лучше Тэффи - видной и известной дамы - никого найти не сумели. Упросили, умолили. Причем непременно, чтобы оделась "пошикарнее". Она без всякой охоты пошла на "литературный обед", назначенный в доме издателя и биржевика А.Ф. Филиппова.
Тэффи прибыла полная предубеждений. Она один раз уже мельком видела Распутина, и хотя с ним не общалась лично, но и так "все знала". "Современную", "образованную", "талантливую" женщину, придерживающуюся "либеральных взглядов", не мог провести "какой-то мужик"! Она ни на что значительное не надеялась, но просто не могла отказать в просьбах "собратьям по перу".
Писательнице отвели место рядом с Григорием. Он заметил соседку, стал оказывать ей знаки внимания: задал два-три вопроса о ее личной жизни. И о себе кое-что рассказал. "Вот хочу поскорее к себе, в Тобольск. Молиться хочу. У меня в деревеньке-το хорошо молиться, и Бог там молитву слушает. А у вас здесь грех один. У вас молиться нельзя. Тяжело это, когда молиться нельзя. Ох, тяжело".
Ясное дело, что публика, собравшаяся за столом, совсем не то хотела слышать. Нужны были "пикантные подробности", требовались дела и слова совсем иного характера. Розанов, обеспокоенный ходом беседы, улучив минутку, отвел Надежду Александровну в сторону и давал наставления: "Вы его разговорите. С нами он так разговаривать не станет - он любит дам. Непременно затроньте эротические темы. Тут он будет интересен, тут надо его послушать".
Тэффи обещала. Но "эротической темы" все никак не получалось. Рядом сидевший Розанов зловеще суфлировал: "наводите его наэротику. спросите его про Вырубову, спросите про всех". Но "интересный разговор" никак не клеился. Распутин раздавал гостям листы со своими текстами, но "примечательного" собравшиеся там не усмотрели. "Набор слов", все о какой-то "отвлеченной любви".
Самой Тэффи Григорий оставил собственноручный автограф. "Надежде. Бог есть любовь. Ты люби. Бог простит. Григорий".
Публика изнемогала. Ничего скандального никак не "вытанцовывалось". Вечер был прерван неожиданно звонком из Царского. Распутин тотчас собрался и отбыл [16 - В дневнике Николая II встреч с Распутиным за март 1915 года не зафиксировано. Значит, если он и приезжал в Царское, то не к Венценосцам, а может быть, к Вырубовой, которая тогда все еще была недвижима и тяжело болела после железнодорожной аварии.]. Все. Хотя Распутин обещал вернуться, но Тэффи покинула "литературное застолье", тем более что был уже первый час ночи.
Писательница не хотела больше встречаться с Распутиным. Ничего "выдающегося". Но через несколько дней встретиться пришлось. По ее словам, ее "опять упросили". Все происходило там же, за столом - те же. Она опять, как "лакомая приманка", - слева от Распутина. В этот раз "событий" было больше. Григорию щедро наливали любимую им мадеру, он даже якобы плясал русскую, тем более что музыканты были заблаговременно приглашены.
На той встрече прозвучали предсказания, пророческое значение которых Тэффи поняла много позднее.
Про Александру Федоровну: "Молиться надо заНее и за деточек. Плохо. плохо".
О себе: "Вот меня все убить хотят. Как на улицу выхожу, так и смотрю во все стороны. Не видать ли где рожи. Да. Хотят убить. Не понимают, дураки, кто я такой. Пусть сожгут. Одного не понимают: меня убьют, и России конец. Помни, умница: убьют Распутина - России конец. Вместе нас с ней и похоронят". Прошло время, случилось крушение, Тэффи от окружающего распада была на грани нервного срыва и тогда "вспомнила!".
Однако не только дамы света и столичные сплетники проявляли интерес к Распутину. Слухи о его влиянии в Царском Селе тут же породили целую толпу разных темных личностей, которые начали искать знакомства с ним, окружать и обвивать его.
Вся эта шумиха и слухи не прошли мимо внимания властей. В 1909 году Дворцовый комендант В.А. Дедюлин счел своим долгом сообщить начальнику петербургского охранного отделения генералу A.B. Герасимову, что у "Вырубовой появился мужик, по всей вероятности, переодетый революционер", который бывает там в присутствии Царя и Царицы. Довольно быстро удалось установить, что к революционной среде Распутин отношения не имеет и что у него уже в это время существовала известная духовная близость с Самодержцем.
Последнее обстоятельство стало беспокоить Министра внутренних дел и премьера П.А. Столыпина, поручившего в 1909 году товарищу Министра внутренних дел и шефу корпуса жандармов генералу П.Г. Курлову установить за Распутиным наблюдение. Когда весть о том дошла до Царя, то он распорядился прекратить полицейскую слежку. Произошло это в 1910 году.
Приказание было выполнено, но озабоченность ситуацией у премьера не прошла. Он не сомневался, что близость к Царской Семье человека, окруженного скандальным ореолом и толпой каких-то темных личностей, неизбежно станет поводом для дискредитации власти. Враги Трона и Династии получают еще один козырь в свои руки.
Петр Аркадьевич, который мельком видел когда-то этого мужика, творившего молитву около постели его раненой дочери, решил ближе познакомиться с Распутиным. В начале 1910 года эта встреча в приемной премьер-министра и состоялась. Столыпин пригласил участвовать в ней и "мастера охранного дела" генерала П.Г. Курлова, который через много лет описал то незабываемое свидание.
"К министру подошел худощавый мужик с клинообразной темно-русой бородкой, с проницательными умными глазами. Он сел с П.А. Столыпиным около большого стола и начал доказывать, что напрасно его в чем-то подозревают, так как он самый смирный и безобидный человек. Министр молчал и только перед уходом Распутина сказал ему, что если его поведение не даст повода к иному к нему отношению, то он может быть спокоен, что полиция его не тронет. Вслед за тем я высказал Министру вынесенное мной впечатление: по моему мнению, Распутин представлял из себя тип русского хитрого мужика, что называется - себе на уме - ине показался мне шарлатаном. "А нам все-таки придется с ним повозиться", - закончил П.А. Столыпин нашу беседу".
Несмотря на деликатный характер темы - Распутин являлся желанным гостем Царской Семьи, - Столыпин решил донести свои опасения до Монарха. "Сильный премьер" был не из числа тех сановников, кто во имя карьеры желал любой ценой добиться лишь благорасположения начальства.
Это была первая серьезная попытка "раскрыть глаза Государю" на нежелательность общения с этим человеком.
Объяснение произошло ранней весной 1911 года. В пересказе третьих лиц сцена выглядела следующим образом: Николай II выслушал все очень внимательно, поблагодарил и в конце заявил: "Я знаю и верю, Петр Аркадьевич, что Вы мне искренне преданы. Быть может, все, что Вы мне говорите, - правда. Но я прошу Вас никогда больше мне о Распутине не говорить. Я все равно сделать ничего не могу". Точная дата этой беседы неизвестна, но 4 июня, затри месяца до трагической гибели премьера, Царь записал: "После обеда имели радость видеть Григория по возвращении из Иерусалима и с Афона".
Состоялся ли этот разговор в действительности, происходил ли он таким образом, какие конкретные "компрометирующие" сведения сообщал премьер Царю; касались ли они личности Распутина, или речь шла лишь о морально-политической стороне дела - на все эти вопросы вряд ли удастся получить ответ. Однако общий контекст этого исторического эпизода, описанного тогдашним Министром финансов В.Н. Коковцовым, представляется исторически достоверным.
"Радость видеть" Император редко от общения с кем испытывал. И уж если этой эмоции нашлось место среди лапидарных и сухих ежедневных дневниковых записей, то надо думать, состояние духа у Него было действительно приподнятым. Как заметила А.А. Вырубова, Царь и Царица "верили ему, как отцу Иоанну Кроштадтскому, страшно ему верили; и когда у Них горе было, когда, например, Наследник был болен, обращались к нему". Распутин нес Венценосцам покой и надежду, но нахождение "Друга Григория" в Царском Селе давало предметный повод для выпадов и нападок.
В 1911 году обстановка вокруг Распутина начала приобретать очертания государственного скандала. Робкие уверения некоторых придворных, что общение Царя и Царицы с "этим мужиком" носит характер лишь "духовного общения", большинство публики не убеждало, да "такие глупости" и слушать не хотели. Для многих такая категория вообще не существовала.
Требовались более "материальные", "осязаемые" и "понимаемые" причины. Поставщики "достоверной информации" их вскоре и предоставили. Именно в 1911 получает распространение бесстыжая сплетня о сексуальной близости Царицы и Распутина.
Глава IV. Генерал с масонской отметиной
С самого начала появления Распутина на петербургском небосклоне многие не сомневались, что "старец" - лишь эмблема, только титул неких закулисных сил, намеревавшихся погубить Власть и Россию. Такая точка зрения быстро возобладала в тех кругах, которые было принято называть "лояльными". Как ранее отмечалось, именно из этой среды и вышли самые шумные и наиболее видные "борцы с тьмой", на самом деле оказавшиеся распространителями антигосударственной пропаганды.
Если поведение Гучкова и Родзянко еще можно как-то объяснить патологической политической близорукостью, изобразить "жертвами" собственного неуемного, даже безумного честолюбия, то в случае с генералом В.Ф. Джунковским (1865–1938) дело обстояло не совсем так. Существуют серьезные основания предполагать, что здесь имелся и вполне определенный, целенаправленный умысел, наличествовала вполне реальная цель - сокрушить государственную систему.
Царский генерал в роли ниспровергателя Царского режима?.. Возможно ли такое? Да, вполне. Подобных примеров более чем достаточно. В этой связи можно вспомнить имена не только офицеров на Сенатской площади в 1825 году ("декабристы"), но и сослаться на значительно более поздние примеры.
Немалое число высших военных чинов Империи в последний период ее существования разделяли не только "скептическое" отношение к власти. В их среде были и "либералы", и даже "республиканцы", которые отреклись от клятвенной верности Царю, изменили присяге задолго до того, как Монарх сложил с себя властные прерогативы. И потом соответствующим образом себя и зарекомендовали. Служили на командных должностях кто в Красной армии, а кто в иных органах "славной рабочекрестьянской власти".
Имя генерала М.А. Зайончковского ранее уже упоминалось. Вот еще несколько громких имен, носивших ранее "царские вензеля на погонах", но служивших потом красным. Генерал-лейтенант, генерал от кавалерии, Главнокомандующий (с марта 1916 года) армиями Юго-Западного фронта А.А. Брусилов (1853–1926). ПомощникначальникаштабаВерховного главнокомандующего генерал от инфантерии В.Н. Клембовский (1860–1921). Выпускник Пажеского корпуса и военный Министр Временного правительства генерал-майор А.И. Верховский (1886–1936). Генерал от инфантерии, военный Министр (10.09.1915-15.03.1916) и председатель Особого совещания по обороне государства A.A. Поливанов (1855–1920). Флигель-адъютант и генерал-майор Свиты Его Императорского ВеличестваП.А. Лечицкий (1856–1923). Генерал от инфантерии и военный Министр Царя (15.03.1916-03.01.1917) Д.С. Шуваев…
В числе таковых беспринципных "служак" оказался и бывший начальник Корпуса жандармов товарищ (заместитель) Министра внутренних дел флигель-адъютант и генерал-майор Владимир Федорович Джунковский, тесно сотрудничавший затем с ЧК-ГПУ-НКВД [17 - Интересные факты об этом приводятся в работах: Голицын С.М. Записки уцелевшего. М., 1990; Готье Ю.В. Мои заметки. М., 1997.]. В 1915 году Императрица Александра Федоровна назвала Джунковского "нечестным человеком". Таковым он был и тогда, и остался потом.
Хотя его служба у коммунистов и не изобилует подробностями, но сам факт не подлежит сомнению. Именно он разработал для большевистского руководства "законодательство о паспортах", ставшее одной из форм политико-административного закабаления людей в коммунистической России.
Пресмыкательство перед "народной властью", впрочем, не позволило бывшему блестящему офицеру Преображенского полкаумереть в тишине и покое. В феврале 1938 года по решению "тройки" НКВД его расстреляли на Бутовском полигоне под Москвой.
Прожив более полувека из своих семидесяти трех лет при "ужасном царском режиме", Джунковский успел сделать изумительную карьеру, которой могли позавидовать самые удачливые баловни судьбы. Владимир Федорович окончил Пажеский корпус, затем служил в Лейб-гвардии Преображенском полку, ас 1891 года выполнял обязанности адъютанта при Московском генерал-губернаторе Великом князе Сергее Александровиче. Близость к дяде Царя, аккуратность, воспитанность и распорядительность сделали имя Джунковского известным при Дворе.
Это был по-светски безукоризненный господин, украшение балов и приемов, великолепный бальный кавалер, да и вообще образованный, с широким кругозором человек, живо интересовавшийся не только салонными новостями, но имевший неподдельную тягу к театру и литературе. Вся театрально-богемная Москва знала и уважала "милого Владимира Федоровича". Эта известность однажды спасла ему жизнь.
Когда в 1918 году большевики развернули красный террор, то среди прочих был схвачен и подлежал расстрелу и Джунковский. Однако до этого в тот раз дело не дошло. В Совнарком поступило письмо в защиту Джунковского, под которым стояли имена, не нуждавшиеся ни в каких рекомендациях: A.B. Нежданова, М.Н. Ермолова, О.Л. Книппер-Чехова, В.И. Немирович-Данченко. "Подписанты" умоляли отпустить Джунковского, который "был лояльным советской власти". Голос был услышан; Джунковского отпустили.
Государственная карьера Джунковского началась в 1905 году, после убийства Великого князя Сергея Александровича. В июле того года он получает пост Московского вице-губернатора, а в ноябре становится Московским губернатором. В 1908 году Джунковский получает звание генерал-майора. В 1905 году Царь делает его флигель-адъютантом, то есть включает в состав Императорской Свиты. В январе 1913 года сорокавосьмилетний генерал принимает должность товарища Министра внутренних дел и командира Корпуса жандармов.
Назначение на пост заместителя Министра внутренних дел потребовало от Джунковского переезда в Петербург, где он и обосновывается в начале 1913 года. С этого времени и начинается его борьба "с темными силами".
В своих обширных воспоминаниях, написанных уже после обвала 1917 года, Джунковский немало места уделяет Распутину и своей борьбе с ним. "До назначения моего товарищем Министра я никакого отношения до Распутина и его поведения не имел, но в душе у меня, благодаря доходившим до меня слухам, которые, к сожалению, оказались хотя и преувеличенными, но верными, составилось о Распутине совершенно определенное мнение, и относительно него у меня составилась такая же определенная тактика моего поведения без всяких компромиссов, если бы он решил когда-нибудь явиться ко мне".
Итак, слухи сформировали образ, и хотя они, "слухи", оказались "преувеличенными", но почему-то "верными". Что происходило на самом деле в душе Джунковского, мы уже никогда не узнаем.