Кандидатскую диссертацию я писал о "Капитале" Маркса в 1954 году. Эта диссертация была запрещена тогда, находилась в секретном фонде, циркулировала в машинописных копиях, это был предшественник самиздата 1960-х, 70-х годов. С ней у меня случилась забавная ситуация. Ее не выпустили на защиту, потому что я отказался ссылаться на Сталина. И вы знаете, кто мне помог вытащить диссертацию на защиту? Был такой Александров, заведующий отделом ЦК. Он дружил с Марком Донским. А я знал Марка Донского через своих друзей Григория Чухрая и Карла Кантора. Так моя история дошла до Александрова, и он, не читая, приказал выпустить работу. Так что в моей судьбе случались странные переплетения.
…В Германии у меня вышла книга "Нашей юности полет", в которой я подхожу к Сталину с объективно-социологической точки зрения. Сталин совершил огромные злодеяния. Но вместе с тем, на мой взгляд, он является величайшим политическим деятелем XX века. Великий не значит хороший. Наполеон – мерзавец, но XIX век – это век Наполеона. XX век я считаю веком Ленина и Сталина, самых крупных политических фигур. Когда у нас говорят "великий", подразумевают "добрый", "хороший"… Чепуха. Чингисхан – великий исторический деятель, но о нем не скажешь, что он добрый, хороший. А сколько было добрых и хороших, но ничтожеств!
В книге я даю свое понимание сталинской эпохи и мое отношение к ней.
– И себя вы тоже считаете ее продуктом?
– Несомненно… Я считаю себя продуктом, прежде всего, той эпохи. Но это не значит, что я сталинист. Ничего подобного. Сталинская эпоха породила много людей, к которым я отношусь с величайшим уважением. Собственно, мое поколение спасло страну от гитлеризма, я имею в виду людей, родившихся в восемнадцатом, девятнадцатом, двадцатом, двадцать втором годах, то есть в сталинские годы достигших зрелости. И моему поколению не повезло больше всех, это оно вынесло самые большие тяготы советской истории. К моему поколению принадлежат такие люди, как Солженицын, Окуджава, Галич, Сахаров.
– Скажите, вам приходила мысль сравнить Сталина с Гитлером?
– Я всегда протестовал против такого сравнения. В свое время была в ходу такая шутка: "Кто такой Гитлер? Это мелкий бандит сталинской эпохи". Эту шутку я пустил в оборот еще в сороковом, когда появились тенденции такого сравнения. Сталин и Гитлер – это качественно различные явления. Другое дело, они уподоблялись друг другу. Но это же естественно, в истории так бывает, когда соприкасаются враги, они уподобляются друг другу во многом. Но эти двое – принципиально различны. Гитлер – явление западной демократии. Сталин – явление коммунистической системы. Гитлера надо было судить как преступника. Сталин не был преступником. При нем совершалось много злодейств, но Сталин – явление нового качества, Сталин – явление коммунистической революции.
– Но как же миллионы уничтоженных им людей? Десятки миллионов! Разве вы отрицаете это?
– Чингисхан тоже уничтожал людей. Он занимал какой-то район и десятки или сотни тысяч людей вырезал. Вы будете сравнивать Чингисхана с Гитлером? Мало ли кто кого вырезал! По приказу президента США на японцев сбросили две атомные бомбы. Будем сравнивать? А что тогда выбирать в качестве критерия? Если коварство, уничтожение людей без суда и следствия, то пропадут все основания для серьезного отношения к истории. Сравнивать вы можете кого угодно с кем угодно. Черчилль был подлец, да и еще какой, а его считают на Западе великим политическим деятелем, хотя в сравнении с Гитлером и Сталиным он – червяк. Все зависит от того, с какой стороны подойти: с моральной, юридической, социологической или исторической.
– А не говорит ли в вас сейчас холодный логик?
– В данном случае я подхожу к проблеме как социолог. Я не политик, никогда им не был. На короткий промежуток времени я попал в группку, которая хотела убить Сталина, но мы не имели политических целей, у нас не было задачи преобразования мира. Лично мной двигал протест: тяжелое положение, разорение деревни, голод и так далее. Кроме того, меня раздражал сам путь Сталина и то, как его возвеличивают. Я сейчас написал много критических статей о Горбачеве не потому, что я питаю к нему какие-то положительные или отрицательные эмоции, а потому, что здесь, на Западе, его стали раздувать до размеров величайшего политического деятеля XX века. Чепуха это! Такие вещи у меня всегда вызывали протест. У меня к Сталину было особое отношение, он символизировал для меня мир зла. И, хотя я знал, что мы погибнем и ничего из нашей затеи не выйдет, моими настроениями владели демонические начала, был враг – огромный, масштабный, и борьба с этим врагом для меня была адекватной ему…
– Вы были членом партии?
– Я вступил в партию после смерти Сталина как антисталинист и меня принимали как антисталиниста. Здесь, на Западе, не знают, что антисталинское движение началось еще при жизни Сталина. После его смерти борьба против сталинизма шла прежде всего в партийных организациях. И я вступил в партию с намерением бороться против сталинизма уже на открытом профессиональном уровне. Вскоре выяснилось, что все это чепуха, все стали антисталинистами, и мое пребывание в партии – чистая формальность… А потом, это было еще до публикации "Зияющих высот", я пришел в партбюро и сказал: "Исключайте". Не потому, что я считал партию плохой, а потому, что я стал совершать поступки, несовместимые по тем временам с пребыванием в партии.
– Но при этом вы говорите, что остаетесь коммунистом?
– Я был воспитан как идеальный коммунист. В моем окружении были такие "настоящие коммунисты". Это мой дядя, брат. Таких верных идее людей было много, и я считаю, что наша страна победила Гитлера потому, что были такие люди, которые бросались на амбразуры, под танки. Сейчас из Александра Матросова сделали анекдотическую фигуру, а на фронте видел таких людей, которые, услышав: "Коммунисты, вперед!", шли в бой первыми и погибали. Я не хочу все это вычеркивать из нашей истории. Я согласен с тем, что на Западе меня считают острым критиком коммунизма, но я не антикоммунист. И я считаю, что хоронить коммунистическое общество не стоит.
Для справки:
Сын рабочего и крестьянки, А. Зиновьев в 1939 году поступил на философский факультет МИФЛИ. За выступления против культа личности Сталина исключен из комсомола и института. В годы Великой Отечественной войны был танкистом, летчиком, награжден орденом Красной Звезды, медалями. Окончил философский факультет МГУ, защитил кандидатскую и докторскую диссертации.
За опубликование на Западе романа "Зияющие высоты" (1976) был уволен с работы, лишен степеней, званий и наград. После того как в 1978 году на Западе вышел его сатирический роман "Светлое будущее", в котором подвергся критике Л. И. Брежнев, Зиновьева вынудили покинуть СССР, иначе ему грозила тюрьма, а семье – высылка в Сибирь. Лишен гражданства.
Опубликовал на Западе более 20 книг. В 1988 году в Мюнхене вышла его сатирическая повесть "Катастройка", в которой даны анализ и резкая критика горбачевской перестройки.
В 1990-х годах Зиновьева стали активно приглашать в Москву читать лекции, в которых он с той же страстью, с какой бичевал советских вождей, бичевал новую номенклатуру. В 1999 году вернулся на родину.
Скончался в 2006 году в Москве.
Глава 22. "После войны театр отстроим заново…" – из воспоминаний народного артиста РСФСР Вячеслава Шалевича
– Я знаю, что всю жизнь вы прожили на Арбате, на пятачке рядом с Театром имени Вахтангова. С одной стороны, наверное, это интересно, а с другой – не скучно ли? Ведь Москва огромна.
– Да, я живу здесь с самого рождения. Родился я рядом, в знаменитом роддоме Грауэрмана. Мы с мамой жили во дворе вахтанговского театра. 22 июля 1941 года в театр попала фашистская бомба, я в это время был в бомбоубежище под театром. Выйдя из подземелья, мы обнаружили, что все стекла кругом выбиты, а сторона театра, выходившая на Арбат, рухнула. С мальчишками-сверстниками я стал собирать осколки, кто больше соберет. Про бомбы еще мало что понимал.
Но хорошо помню один эпизод тех дней. Арбат тогда был правительственной трассой, и по ней на дачу ездил Сталин. Так вот, в тот или на другой день после взрыва у театра остановилась машина, из которой вышел Сталин. Вышел, показал на здание рукой и что-то проговорил своему окружению. Много лет спустя, когда я уже работал в Вахтанговском театре, я спросил у Рубена Николаевича Симонова, явь это или сон, что я видел Сталина возле театра. И он ответил, что все так и было, и Сталин сказал: "После войны театр построим заново". И действительно, в 1951 году здание отстроили полностью и целиком, архитектором был сам Вахтангов.
Из интервью с Вячеславом Шалевичем, 1999
Глава 23. Из "сталиниады" писателя Виктора Горохова
В 2004 году журналистская стезя свела меня с удивительным человеком Виктором Соломоновичем Гороховым, литератором, сценаристом, мемуаристом… Я и раньше слышал о нем, о его увлекательных устных рассказах. К тому же в моей библиотеке хранилась книга Горохова об американском певце Поле Робсоне, изданная еще в 1950-х годах. И вот как-то ко мне обратились друзья с просьбой помочь "одному интересному человеку" в написании небольшой книжечки. Этим "интересным человеком" и оказался Виктор Горохов, яркий персонаж столичной богемы 1950–1970-х годов, а "небольшая книжечка" – собранные Гороховым рассказы, анекдоты, воспоминания о генералиссимусе, записанные Виктором Соломоновичем, а также хранившиеся у него в памяти. Мы познакомились, и я стал записывать на диктофон то, что было в голове у "сталиноведа". Я помогал автору – собирателю историй о вожде народов не потому, что меня волновала эта тема, мне было интересно беседовать с Виктором Соломоновичем и на другие, не касающиеся Сталина, темы и слушать полускандальные новеллы об известных актерах, писателях, спортсменах, музыкантах.
Для публикации в газете "Версия", где я тогда работал, мы готовили отрывки из будущей книги В. Горохова "Тот самый Сталин… Портрет без ретуши". Книжка с моим предисловием вышла в 2005 году мизерным тиражом – 100 экземпляров. Я получил экземпляр в 104 страницы, напечатанный и сброшюрованный в ближайшей к дому автора типографии. На титульном листе надпись: "С благодарностью за поддержку. Автор. 12 июля 2005 года". А через год В. С. Горохов ушел из жизни.
Сохранившиеся в моем архиве получерновые зарисовки писателя и магнитофонные записи его "устных рассказов" я включаю в эту книгу.
Дачка для маршала Жукова
В свое время Виктор Горохов дружил с писателем, публицистом Юрием Тарским. Однажды тот рассказал ему, как, по заданию газеты "Комсомольская правда", накануне годовщины разгрома немцев под Москвой отправился на дачу к маршалу Жукову.
– Договоренность далась с трудом, Георгий Константинович пребывал тогда в опале. На троне сидел Хрущев.
…Наступил завершающий общение с маршалом вечер. Жуков должен был вручить мне просмотренный им последний фрагмент статьи, которая шла прямо в номер. Мне надобно было как можно скорее привезти ее в редакцию и сдать в набор. Свою работу мой собеседник сделал прекрасно, я пробежал глазами несколько листков, не нашел никаких поводов для замечаний, попросил где-то что-то заменить, убавить некоторые специфические военные штучки, и на этом деловой разговор под чай в кабинете Георгия Константиновича заканчивался.
Его кабинет не был большим, он называл его почему-то будуаром. В кабинете – письменный стол, два или три мягких кожаных кресла, до потолка застекленные шкафы с книгами.
Я обратил внимание на то, что очень много книг по истории, военные энциклопедии. Художественная литература отсутствовала. Все книги только на русском языке. Сидим, пьем чай, который подала красивая, моложавая женщина, звали ее, кажется, Дарья Петровна. Вдруг Жуков, пребывавший, я это видел явно, в благодушном настроении, спрашивает у меня: "Хотите я расскажу вам, Юрий Семенович, как я получил эту дачку?" Причем слово "дачка" он произнес с эдаким нажимом. "Бог мой, Георгий Константинович, какая дачка, это настоящее палаццо", – ответил я. Он засмеялся и говорит: "Нет, дачка".
Конечно же, мне хотелось осмотреть этот огромный дом, потому что дальше коридора, кабинета и туалета я ничего не видел. Встали из-за стола, направились на второй этаж. Хозяин ведет меня по комнатам, открывает их, показывает. Спустились вниз, в столовую. Она тоже была огромной. Посредине стоял длиннющий стол без скатерти. На стене – картины. В основном пейзажи. Ни портретов, ни фотографий. Хотя одна небольшая фотокарточка висела в кабинете маршала. Он был снят в кожаном пальто, в фуражке. Очевидно, на передовой. Между книжными полками под стеклом фотографии жены и дочки.
Много раз бывал я у Жукова и всегда поражался порядку в кабинете. Бювар, письменный прибор, литая, каслинской работы недешевая скульптурная группа с лошадьми. Писал он вечным пером. При мне, во всяком случае. Чернильный прибор, видимо, был для украшения.
Осмотрев дом, вернулись в кабинет. Я насчитал, примерно, комнат 18–20. Десять наверху и девять внизу. Фронтон дачи сотворен в классическом стиле с колоннами и балконом. Размер территории вокруг дома производил впечатление. Дом был окружен деревянным, непроницаемым для глаза забором. У ворот небольшое каменное строение, в котором находился караульный, то офицер, то прапорщик. Своего адъютанта Жуков называл по-старинному порученцем. Адъютант обращался к нему "товарищ маршал", а маршал к нему – по имени-отчеству.
Возвратились в кабинет. Георгий Константинович попросил принести еще чаю. На столе появилось печенье нескольких сортов, в том числе мое любимое – подсоленное. Стали опять чаевничать, и Жуков поведал мне интересную, прямо-таки детективную историю о том, как он получил эту дачу.
В феврале 1942 года Георгий Константинович находился на фронте, на передовой. Вдруг приходит телефонограмма – вызов в Москву, к Сталину. Прибыл в столицу, заехал в штаб, взял оперативные документы – те, что могли понадобиться при докладе Главнокомандующему о положении на фронте.
В приемной Сталина Поскребышев, как-то хитровато и таинственно улыбаясь, проговорил: "Ждет вас уже давно". Маршал уж было подался вперед, к двери, но Поскребышев, опередив, попросил минутку подождать. Сам же вошел в кабинет, затворил за собой дверь, а через две-три минуты вышел, очень предупредительно распахнул перед Жуковым дверь и сказал: "Пожалуйте…"
Сталин стоял в отдалении. Справа, в простенке между окон висели портреты Суворова и Кутузова. Над столом – портрет Ленина. В правом углу комнаты стол большого размера. Левее – длинный стол для заседаний. У письменного стола небольшой приставной столик. У длинного, за которым обычно совещались, – полумягкие стулья хорошей работы, без чехлов. Стол застлан зеленой шерстяной скатертью.
Вождь что-то читал. На носу поблескивали очки – Жуков впервые видел его в очках и страшно этому удивился. Сталин сделал знак подождать, закончил читать какие-то бумаги, положил их на стол, снял очки и уже без очков что-то записал на перекидном календаре. Затем с широкой приветливой улыбкой подошел к Георгию Константиновичу и расставил руки так, как, если бы хотел его обнять. Жуков неожиданно для себя растерялся, он не знал, как себя вести. Сталин, не дойдя до маршала двух шагов, остановился, протянул ему руку и жестом показал: "Садитесь". Жуков опустился на один из стульев длинного стола. Сталин обошел его вокруг, хотя для этого нужно было сделать довольно большой путь. Сделав круг, сел напротив Георгия Константиновича.
Маршал раскрыл молнию на папке, вынул оперативную карту, маленькую папочку с документами, но Сталин замахал руками: "Нет, нет, ничего этого сегодня не потребуется. Я вас пригласил по другому вопросу". И с характерным для него акцентом спросил: "Товарищ Жуков, а где вы отдыхаете, когда приезжаете с фронта в Москву?" – "Товарищ Сталин, у меня в Москве есть квартира, на даче я не бываю, хотя дача у меня есть". – "А какая дача?" – спросил Сталин. "Бывшая дача маршала Шапошникова, товарищ Сталин", – ответил Жуков. Сталин пренебрежительно махнул рукой и, улыбнувшись одним уголком рта, иронически бросил: "А, эта покойницкая…" Покойницкая, потому что, когда-то на месте дачи Шапошникова был не то санаторий, не то дом отдыха для туберкулезников. В свое время дом сгорел, потом его перестроили и сделали дачу. И эта дача была отдана Жукову как только он сменил Шапошникова на посту начальника Генерального штаба, а Шапошников перебрался на другую дачу. Но Сталин слышал, как ее называют между собой маршалы и генералы – покойницкая…
– Нет, товарищ Жуков, такая дачка вам не подойдет. Вы много работаете, у вас бессонные ночи, у вас трудные дни, вам нужно хорошо отдыхать. Мы тут подумали, посовещались и нашли для вас дачку.
Жуков говорит: "Помилуй Бог, товарищ Сталин, зачем мне дачка, я почти не бываю в Москве, я все время на фронтах, мне некогда бывать на ней". – "Товарищ Жуков, мы знаем, что вам надо, и мы знаем, какая вам необходима дачка. Сейчас поезжайте с товарищем Поскребышевым на эту дачу, осмотрите ее и скажите мне, какое у вас останется впечатление".
Сталин пригласил Георгия Константиновича в прихожую, открыл дверь и сказал Поскребышеву: "Отвези товарища Жукова на дачу, покажи ему". Жуков взглянул на часы – было одиннадцать вечера.
Поскребышев, Жуков и генерал из охраны Сталина сели в просторный "зим", и машина покатила. На улице жуткий мороз, много снега. Машина буксовала.
Приехали. Узнав Поскребышева, охрана машину пропустила. Комендант дачи, офицер без знаков различия повел Жукова по даче, объясняя, где и что. Рядом шла женщина, видимо, кастелянша или экономка. Дача была готова к заселению, висели шторы. Прошли в буфетную – в шкафах посуда, столовые серебряные приборы. Дошли до кабинета. Почему-то его называли будуаром – видимо, когда-то кабинет был дамской комнатой: стояли какие-то столики на гнутых ножках, козетка. Показали все, и поехали обратно, в Москву, в Кремль.
Настроение у маршала совсем испортилось. "Зачем мне эта дача", – думал он всю дорогу и решил от нее отказаться. Поскребышев очевидно понял его настрой и говорит: "Георгий Константинович, я вижу, что вы склонны отказаться от подарка товарища Сталина, но я вам настоятельно не рекомендую этого делать. Ведь вы же знаете, что, если он решил сделать вам подарок, – он это сделает. Отказываться нельзя. Вы можете испортить отношения с Иосифом Виссарионовичем".