Но, говоря о последней картине, где впервые в опере поднимается яркая эмоциональная волна большого драматического накала, я не могу не вспомнить с благодарностью моих партнерш в роли Маши в Большом театре. Их было три: Надежда Самойловна Чубенко, Елена Дмитриевна Кругликова и позже – Софья Григорьевна Панова. Эти талантливые певицы очень любили партию Маши, трепетно и искренне исполняли ее, и мне было с ними легко, даже несмотря на то, что они все были очень разные и по характеру голоса, и по артистическому темпераменту. Кругликова создавала обаятельно-мягкий лирический образ. Голос Чубенко более "плотный", лирико-драматический, но ее музыкальность и внутренняя лиричность тоже придавали облику Маши большую женственность. Панова же обладала драматическим сопрано, казалось, совсем не подходившим к моему голосу. Но в Маше она умела находить и мягкость звука, и задушевность. Я чувствовал, что и они поют со мной с удовольствием, чутко отзываясь на все оттенки моих переживаний.
В последней сцене Дубровский неожиданно обращается к Маше по-русски, и она с волнением спрашивает:
– Кто вы?
– Несчастный человек, судьбой гонимый и людьми, бездомный сирота… Я… – я Дубровский! – отвечает он.
Эта фраза опять может потянуть к сентиментальности, к желанию вызвать сострадание к себе. И, подходя к этому месту, я внутренне настораживался, заставляя себя произнести признание так, чтобы не разжалобить Машу. Мне было очень важно, чтобы естественно звучало ее восклицание: "Вы Дубровский?! Боже мой!" Тут не было ни страха, ни слез, слышались лишь любовь, радость узнавания и невысказанный вопрос: "Что же нам теперь делать?!" Этим исполнительницы очень облегчали дальнейшее мое поведение, переключение на новый градус эмоционального накала. Ключ к этой сцене уже был найден. Волна большого горячего чувства, обостренного напряженной обстановкой, увлекала меня и поднимала куда-то высоко-высоко. Я ничего не видел, кроме Маши, ничего не ощущал, кроме радости быть с нею, говорить ей о своей любви, обо всем, что нас с ней связывало. Это была та кульминация, которую ждали и мы, исполнители, и зрители.
Впервые я спел "Дубровского" на сцене филиала Большого театра в сезоне 1936/37 года. Ставил оперу Тициан Шарашидзе – верный последователь Станиславского. Он не навязывал артистам свое видение образа, не перегружал их сценическими задачами, но всегда стремился навести нас на правильное ощущение роли. Поэтому для исполнителей, которые сами умеют мыслить, привыкли самостоятельно работать, искать, Шарашидзе – очень милый человек – был хорошим другом и помощником. Дирижировал оперой В. Небольсин.
Дубровский так и остался моим любимым героем. Его я пел долго, вплоть до 1951 года, когда участвовал в спектакле юбилейной декады, посвященной 175-летию Большого театра.
В 1960 году я спел эту партию в телевизионном спектакле с Верой Николаевной Кудрявцевой в роли Маши и вообще с новым составом исполнителей. Приходится сознаться: я очень сожалею, что принял участие в этой постановке, поддавшись соблазну вновь встретиться с Дубровским. Дело не только в том, что оператор еще более "состарил" меня, а вместе со мной и героя, но вообще работа велась наспех, небрежно, что, как видно, часто еще бывает на телевидении. Небольшая "игровая" площадка, примерно около пяти квадратных метров, очень ограничивала движения, что совершенно неприемлемо для роли Дубровского. Я чувствовал себя буквально скованным по рукам и ногам. Мне это страшно мешало, отвлекало от жизни образа.
В таких же условиях, кстати, проходила и работа над телевизионной постановкой "Демона" с Георгом Отсом в заглавной роли. Я пел Синодала. Этот спектакль, по-моему, также мало удался. И я был крайне удивлен, узнав, что постановке присужден поощрительный диплом… второй степени! Но что это за искусство "второй степени"? И здесь мне снова хочется вспомнить моих товарищей, партнеров по спектаклю "Дубровский" в Большом театре, которые своим первоклассным исполнением так помогли мне в поисках образа.
С. Красовский превосходно пел партию старого Дубровского. Поэтому его обида, его смерть не могли не взволновать меня. Умирающий в нищете, раздавленный жестокостью вельможного самодура, отец Владимира представлялся мне таким же обездоленным, как и крепостные крестьяне. Его слова: "Мой сын, тебе я завещаю моим врагам заклятым месть" – звучали у меня в ушах весь спектакль. Это окрашивало даже любовь Владимира к Маше в трагические тона и, вероятно, помогло избежать опасных "рифов" сентиментализма в партии Дубровского.
Немало способствовал этому и Леонид Филиппович Савранский – Троекуров, очень жестокий, взбалмошный, властный характер. Когда я встречался с ним на сцене, то он всегда представлялся мне тупой и грозной силой. Рядом с таким Троекуровым мне легко было быть осторожным, не позволять своему Владимиру забываться. Леонид Филиппович говорил, что любит петь со мной в "Дубровском", что лиричность моего образа по контрасту помогает ему строить образ Троекурова: и действительно, на сцене он был зверь зверем.
Выдающийся певец и актер, Савранский глубоко запал мне в память еще с консерваторских лет, поразив раз и навсегда сценической культурой, музыкальностью, отличным владением словом, фразой. Взрывчатый темперамент Савранского не оставлял равнодушным никого, и в то же время артист обладал тактом и чуткостью большого художника. Не случайно именно Леонида Филипповича я всегда вспоминаю в ролях…
Вот раздвигается занавес. Грязной – Савранский неподвижно сидит в кресле, подперев голову руками. Он молчит, но видно, что он чем-то подавлен, угнетен… И когда вдруг раздается признание: "С ума нейдет красавица! И рад бы забыть ее, забыть-то силы нет!" – сразу становилась понятной огромная тоска опричника, терзающегося от безответной любви… В словах: "Куда ты, удаль прежняя, девалась, куда умчались дни лихих забав?" – вспыхивал бесшабашный, стихийный характер, хотя кроме слова-звука певец ни к чему иному не прибегал.
Будучи среднего роста, Савранский умел создавать впечатление человека огромной физической силы. Когда он пел: "Бывало мы, чуть девица по сердцу, нагрянем ночью, дверь с крюка сорвали, красавицу на тройку – и пошел!" – то казалось, что он может не только дверь выломать, но и весь дом по бревнышку расшвырять, а девушку унести, словно перышко. Настолько Савранский владел секретом сценической выразительности.
В его прощании с Марфой в финале оперы ("Люблю, как буйный ветер любит волю") звучала могучая сила, буря страсти и отчаяния, любви и боли и вместе с тем какой-то горькой удали!
Такое же сильное впечатление Савранский оставлял, когда пел князя Игоря: это был настоящий русский витязь, богатырь. А разве можно забыть его Амонасро! Одна фигура эфиопского царя была воплощением мощи и ненависти: необыкновенно развитая мускулатура, огромные бицепсы, сверкающие белки глаз на темном, искаженном яростью лице. Казалось, что ему ничего не стоит разорвать цепи, которыми он скован. Иным был его мрачный рыцарь Тельрамунд в "Лоэнгрине" – сдержанный, суровый, но тоже масштабный характер.
Внешнее впечатление сливалось с впечатлением слуховым. У Савранского был отличный драматический баритон – звучный, ровный, яркого металлического тембра.
Но когда было надо, он звучал, как бас. Я слышал многих Борисов Годуновых, но скажу по совести, что Савранский мог выдержать сравнение с лучшими исполнителями этой партии. Его умение быть на сцене одновременно пластически сдержанным и страшно напряженным, пламенным внутренне, как нельзя лучше подходило к партии Бориса, под монаршими одеждами которого в тоске и бессилии плакала душа…
А в жизни Леонид Филиппович – необычайно скромный, добрый и тактичный, на редкость "человечный" человек, иной раз простодушный, как ребенок. К своим товарищам по сцене, особенно молодым, относился он с теплой нежностью и вниманием, поражая нас щедростью своей души.
Да, многим я обязан судьбе тем, что мне посчастливилось в начале своего артистического пути встретиться с такими мастерами оперной сцены, с такими ярчайшими индивидуальностями! Вот это была самая настоящая, самая главная моя школа певческого искусства!
Слово о Лемешеве
Борис Покровский
С.Я. Лемешев явление в истории русской оперы. Для нашей пользы, для будущих поколений это не должно быть пустым, хотя и красивым звуком; это предмет для исследования, внимания, пример и опыт советского оперного искусства. Нужный, необходимый. В артистической натуре этого человека было редкое сочетание одухотворенности, идущей от народного духа, с высоким профессионализмом актера-певца. Деловая репетиция рождала естественность, логику и озаренность существования образа на сцене. Голос, внешность, природа темперамента, обаяние – все было сцементировано точным пониманием и ощущением образа, жило в единстве, гармонии. Это дар, это труд, это пример и, увы, неповторимость.
Иван Петров
Много лет мы вместе с Сергеем Яковлевичем проработали в Большом театре. За эти годы между нами сложились теплые, дружеские взаимоотношения. Мне не забыть необыкновенно ласкового его отношения ко мне. "Ванечка", – всегда называл он меня. А ведь "Ванечка" был на голову выше Сергея Яковлевича. Но мне кажется, что это происходило от того, что я был моложе Лемешева на 17 лет, поэтому он и обращался ко мне по-отечески ласково. Мы, все актеры, в особенности молодежь, боготворили Сергея Яковлевича и относились к нему с большой нежностью и любовью.
И вот теперь я задаю себе вопрос: чем же всем нам так дорого имя Сергея Яковлевича Лемешева? Ну, прежде всего, наверное, тем, что он обладал прелестным голосом, которым превосходно владел. Он обладал также безупречной музыкальностью. Весь его сценический облик был чрезвычайно привлекателен, и к этому еще нужно добавить великолепный актерский дар певца. Но, думаю, что одной из главных причин успеха Лемешева являлось его необыкновенное обаяние, которое проявлялось у него всюду. И в жизни, и на сцене, и в пении, и в актерском поведении, в каждой фразе, в каждом слове – всюду артист излучал этот чудесный дар. Когда заходит речь о Сергее Яковлевиче Лемешеве, когда звучат его записи, у меня невольно возникает образ замечательного русского человека со светящимися серо-голубыми глазами и обаятельнейшей улыбкой. Таким остался в памяти Сергей Яковлевич Лемешев.
Евгений Светланов
Там, где появлялся Лемешев, всегда появлялось большое искусство. Он нес с собой неистощимый заряд, "заряд положительных эмоций". Искусство Лемешева, с моей точки зрения, искусство солнечное, искусство светлое, искусство жизнеутверждающее, искусство, зовущее к жизни, делающее человека чище, вызывающее в его душе самые лучшие отзвуки струн сердца… Его голос, запечатленный на магнитофонной ленте, в грамзаписи, звучит и будет звучать неизменно, доставляя великую радость людям.
Наталия Шпиллер
Единственная опера "Фауст" Гуно, где Сергей Яковлевич Лемешев является партнером в полном смысле слова. Мне – Маргарите часто приходилось с ним петь. Обаяние его теплого голоса, поэтическая внешность, пластичность сценического решения создавали особенное возвышенное настроение. Рядом с ним хотелось выразить глубокие чувства любви и отрешиться от серых моментов повседневности. Сергей Яковлевич своим искусством уводил слушателей в мир прекрасного, и в этом была сила замечательного артиста.
Соломон Хромненко
С удовольствием вспоминаю то время, когда вместе с Сергеем Яковлевичем я выходил на сцену в операх "Травиата" и "Риголетто". Он пел Альфреда и Герцога, а я Гастона и Борсу. По мизансцене я был рядом с ним и мог вслушиваться в его красивый голос, интонацию, улавливать нюансы, которыми было богато его исполнение. Время шло, и позже я слушал Сергея Яковлевича в концертах. С каким увлечением пел он романсы русских, западных композиторов, народные песни. А концерты, в которых Сергей Яковлевич спел сто романсов П.И. Чайковского, стали большим событием камерного вокального искусства. Я уверен, что в памяти любителей музыки еще долгие годы будет звучать замечательный голос Сергея Яковлевича Лемешева, щедро оставленный им на грампластинках и в записях.
Павел Лисициан
О Сергее Лемешеве можно писать без конца. Он один из самых легендарных певцов XX века. Принадлежит он к числу тех певцов, которые наделены всем. Отличным голосом и внешностью, прекрасной вокальной школой, ярким полетным звуком, большим темпераментом, предельной выразительностью и безукоризненным вкусом. С первых дней работы в Большом театре он обратил на себя пристальное внимание и быстро вошел в репертуар, хотя в то время в театральной труппе было много отличных теноров. За короткий срок он стал любимцем публики, а впоследствии ее кумиром. Сережа был первоклассным камерным певцом. Для меня он был отличным чутким партнером. А слушая его в спектаклях и концертах, я получал искреннее наслаждение. У меня за 35 лет моей работы в оперных театрах разных стран мира было много партнеров, но Сережа остался самым дорогим. Сколько буду жить, столько буду с благодарностью вспоминать моего любимого друга.
Вероника Борисенко
О Сергее Яковлевиче Лемешеве много сказано видными людьми искусства… Я имела счастье выступать на сцене Большого театра в течение 30 лет. Я пела с ним в опере "Майская ночь" и в опере "Князь Игорь". Эти две оперы нами записаны па пленку и вошли в золотой фонд нашей страны. С.Я. Лемешев прекрасный партнер, исключительно отзывчивый товарищ, и я думаю, что не было человека, которого он не освещал бы своей неотразимой обаятельностью, сердечностью и доброжелательностью. Общение с ним навсегда вошло в мое сердце, и я благодарю судьбу за совместную творческую работу с ним, она сохранилась у меня навечно. Спасибо, что был такой артист и человек.
Бронислава Златогорова
Сергей Яковлевич, милый Сережа! Так мы тебя называли. О тебе нельзя говорить в прошлом. Ты передо мной, как живой. Такой же обаятельный, очаровательный, душевный, жизнерадостный. Я помню все твои роли, в особенности те, в которых мы были рядом. А партнер ты был чудесный! Во всех ролях ты был так органичен, что я верила тебе беспрекословно. Ты в моей душе навсегда.
Кира Леонова
Выдающийся мастер советской оперной сцены, талантливый артист, красивый, обаятельный человек– такой в моей памяти Сергей Яковлевич Лемешев. Моим первым спектаклем на сцене Большого театра был "Евгений Онегин" П.И. Чайковского. Состав исполнителей был великолепным: Н. Шпиллер, П. Селиванов, М. Рейзен, Е. Вербицкая, дирижер Б. Хайкин и Сергей Яковлевич Лемешев. На репетиции в сценах Ольги и Ленского он очень доброжелательно помогал мне преодолеть смущение и некоторую скованность со свойственным ему обаянием и простотой. Кроме "Евгения Онегина" я пела с Сергеем Яковлевичем в спектаклях "Фра-Дьяволо" Обера, "Никита Вершинин" Кабалевского, "Снегурочка" Римского-Корсакова. Даже если взять только перечисленные спектакли, можно увидеть почерк большого Мастера. Блестящий, ловкий, галантный Фра-Дьяволо, героический Син-Биу, мудрый Берендей – все роли были глубоко продуманы и ярко очерчены. Участие Сергея Яковлевича в спектаклях всегда придавало им особую приподнятость и праздничность. Особенно надо отметить спектакль "Вертер" Массне, поставленный в 1957 г., где С.Я. Лемешев выступил как исполнитель главной роли и постановщик спектакля. Работал он очень вдохновенно, и спектакль получился очень живым и трепетным. Моя работа над ролью Шарлотты – одно из самых ярких воспоминаний в моей творческой жизни. Я бесконечно благодарна судьбе за то, что она позволила мне работать и общаться с таким ярким художником, каким был и остается Сергей Яковлевич Лемешев.
Иван Козловский
Творческий музей Сергея Яковлевича Лемешева – это продолжение жизни. Чем больше мы вспоминаем об ушедших, тем дольше они живут среди нас.
Зураб Соткилава
Я считаю, мне очень не повезло в жизни! Я не слышал и не видел Сергея Яковлевича Лемешева на сцепе. Должен признаться, в молодости, увлекаясь итальянскими певцами, плохо знал наших певцов. С приходом в Большой театр я стал знакомиться с певцами, которые украшали сцену театра (по записям), изучать их наследие, и тут открыл для себя невероятное: блестящие голоса, чудесное пение. Из этой замечательной плеяды великих я выделил один из самых чарующих голосов, которые я когда-либо слышал, легкий, лирико-романтический, русский голос, полный огромной теплоты, сердечности и обаяния, какой-то чисто русским певцам присущей нежности и душевности. Это был Лемешев!!! Его проникновенное пение и особый тембр голоса во мне все время вызывают чувство радости и восторга.
Марк Эрмлер
Судьбе было угодно сделать так, что мне довелось выступать вместе на сцене Большого театра СССР, на концертной эстраде и на радио с великим русским певцом Сергеем Яковлевичем Лемешевым. Имя этого артиста стало поистине легендарным! И это вполне заслуженно! Сергей Яковлевич был кумиром целого поколения слушателей и зрителей, которых неизменно пленял его необыкновенной красоты голос, безграничное, только ему свойственное обаяние, проникновение в образ исполняемого произведения.
Лемешев был певец истинно русский, необычайно тонко чувствующий напевность русской песни, русский размах, русскую душу. Он был поэтом в музыке, в искусстве пения, и потому, наверное, его лучшая партия оперного репертуара был Ленский.
Общение с таким артистом делает человека чище, лучше, благороднее. И я благодарен судьбе за то, что имел счастье соприкоснуться с его искусством. Это останется на всю жизнь!
Давид Лернер
За годы нашей совместной работы с Сергеем Яковлевичем Лемешевым мне, пианисту-концертмейстеру, партнеру по концертам, посчастливилось познать и ощутить во всей полноте ту гармонию в искусстве, которую рождает настоящий талант в сочетании с удивительной способностью его совершенствования.
В моей памяти С.Я. Лемешев с его неповторимым волшебным тембром голоса запечатлелся как великий труженик и мастер вокала. Сопровождая его на гастролях по стране, в том числе и в самых отдаленных уголках Советского Союза, я воочию убедился в буквально фантастической популярности певца у самых различных слоев населения. Любовь к нему была поистине всенародная.
Пусть же имя Сергея Яковлевича Лемешева будет для нас всех символом высокой вокальной культуры, примером беззаветного служения искусству.
Мария Звездина