Память о мечте (сборник) - Ирина Озерова 3 стр.


А я только тень,
Только след,
Только памятник,
Меня не оплакала мать
И друзья не зарыли…
А где-то,
Как прежде,
Качается маятник,
Отсчитывая дни
И недели
От первого
Атомного
Взрыва.

День

Был день как день -
Из мелочей.
Был человек -
Как человечек.
И дым майданекских печей
Плыл дымом заурядных печек.

Стал крик похожим на зевок,
А боль – на сонную ломоту.
И на дверях большой замок
Весь день отпугивал кого-то.

А в сумерках заквакал джаз,
И юбки сделались короче,
И сотни подведенных глаз
Сквозь вечер устремились к ночи.

А утром снова – поздний сон,
И снова жизни наважденье.
И так – до самых похорон.
И так – от самого рожденья.

Зачем потоп? Зачем война?
Зачем летающие блюдца?
От летаргического сна
Сумеет ли Земля очнуться?!

Врачеватель душ

Водосточные трубы из жести!
Мы – как странно! – работаем вместе:
Вы отводите злые дожди,

А мое назначение – слезы,
От обиды, болезни, угрозы…
Их трудней, чем дожди, отвести!

Только вас ремонтируют ЖЭКи,
Значит, будет наломано дров,
А беду починить в человеке
Не сумеет синклит докторов.

Человечество в атомном веке
Позабыло очаг свой и кров…
Что забывчивость? Все не навеки,
Если век на Земле нездоров.

Преемственность

И потный блеск тореадора,
И пенный рев в ноздрях быка,
Вся эта живописность скоро
Уйдет в прошедшие века.

И униженье, и отвагу
На стенде спрячут под замок
И окровавленную шпагу,
И красной тряпки ветхий клок.

Опять придут глазеть земляне
На варварство иных веков,
Свой счетчик Гейгера в кармане
Храня, как луковку часов.

Мирозданье

Мы вышли на околицу Вселенной,
Прокладываем путь по целине…
А может, тайнопись в загадке генной
Скрывает мироздание во мне?!

Венерой из пучины белопенной
Восстанет совершенство, как во сне.
А может, грозный Марс в броне нетленной
Не побеждал, не понуждал к войне?

Мы ничего не знаем о себе
И, как слепцы, блуждаем по судьбе,
То слишком снисходительной, то грозной.

А может, собственный узнав секрет,
Без кораблей достигнем мы планет,
Иных путей в бескрайности межзвездной?

"Не всем он ведом – этот страх…"

Не всем он ведом – этот страх,
Когда Вселенная раскрыта
И блещут звезды ледовито
У черной вечности в глазах.

И горизонт предельно сжат,
Не шире он петли пеньковой,
И вымер мир, отброшен снова
На миллионы лет назад.

И, мирозданьем облучась,
Я остаюсь одна на свете,
И только ветер, ветер, ветер
Который век, который час!

Но черный призрак отступил
И бесконечный, и бесплодный,
А иней, словно пот холодный,
На черных травах проступил.

Земля воскресла в свете дня,
Рассвет возник, как довод веский,
Голубенькою занавеской
Задернув вечность от меня.

Вот, словно иней, тает страх,
Кукушка вечность мне кукует,
НО ВЕЧНОСТИ НЕ СУЩЕСТВУЕТ.
Все снова на своих местах.

Смотри и слушай

Мне скажут: не смотри, не слушай, -
Картины многие страшны…
Зачем же мне глаза и уши
Неосмотрительно даны?!

Наш путь день ото дня все хуже,
А ночи темные длинны,
И сами с возрастом к тому же
Мы недостаточно сильны.

Но я, покуда сердце бьется,
Смотреть и слушать и бороться
Характером обречена…

Глядишь – и стали очи зорче,
И ночи сделались короче,
Хоть жизнь сама не так длинна!

Рождение

Рожая хлеб, земля изнемогла,
Отдав колосьям жизненные силы.
От чернозема лишь одна зола
На пепелище засухи застыла.

И в панике кричат перепела,
Не ведая, где их жилище было.
Земля вчера красивая была.
Она себя – вчерашнюю – забыла.

Закон рождения и смерти слеп:
Земля погибла, создавая хлеб,
Но землю не создашь уже из хлеба.

От крика сердца разум мой оглох:
Мне бескорыстно небо дарит вдох,
Но от дыханья не родится небо.

Транзисторы

Пронзительно транзисторы
Орут, как будто в трансе.
Транзитные туристы мы
На бесконечной трассе.

Все истины, как исстари,
Узнав их в первом классе,
Мы охраняем истово,
На черный день, в запасе.

Нам жаворонка тоненько
Напомнит электроника
Из-за стены соседней.

Но нет успокоения -
Последнее мгновение
И соловей последний!

Молитва

Я горячо шепчу: спаси вас, люди,
От зависти, от лжи, от клеветы…
Ведь молоком наполненные груди
Преподают уроки доброты.

О пониманье грежу, как о чуде,
Но у чудес расплывчаты черты.
И долговечна память об Иуде,
И древние размножены кресты.

И познанные истины забыты,
И то, что с их содействием открыто,
И бомбы нависают в небеси,

И откровенье гения убого…
Молю несуществующего Бога:
Прости нам прегрешенья и спаси!

Метеорология

Мне объяснил метеоролог
Распутицу декабрьским днем.
А день ни короток, ни долог,
Пока мы суетно живем.

Но в сердце радости осколок
Забыть не даст мне аксиом:
Ведь лед то холоден и колок,
То обжигает, как огнем.

Вокруг все по науке тает…
Неужто снег знакомый станет
Воспоминанием о нем?!

Сыграть в снежки, лыжню освоить
Иль бабу белу построить,
Как строят храм, как строят дом.

Барабанщик

Истории бродячий балаган
Опишем в книгах, разместим по полкам…
Две палочки, забыв про барабан,
Стучат по барабанным перепонкам.

Не бычья кожа, а сама судьба
Гудит над смертным полем эшафота,
И морщится безусая губа
Под въедливыми капельками пота.

А перед тем стучали молотки,
Гвоздями доски влажные сшивая.
Багровый след на желтизне доски
И песня барабанная – живая!

Шнур, как петлю, на шею нацепи,
Поверх толпы гляди холодным глазом,
На шелковом шнуре, как на цепи,
Ты к барабану накрепко привязан.

Будь каменным. Не смейся и не плачь.
Пусть похоронный марш звучит как полька.
Ты не судья. Ты даже не палач.
Ты в стороне. Ты барабанщик только!

Чем хуже ты любого из толпы?
Что барабан пред гильотиной значит?
Две палочки, две жизни, две судьбы
И две слезы -
мой барабанщик плачет.

Имена

От первой клеенчатой бирки роддома
До самой последней надгробной плиты
Под знаменем имени скромно пройдем мы
Содом и Гоморру земной суеты.

Когда-то людей нарекали по святцам,
Теперь наступил математики век.
По старым законам младенцы родятся,
По новым законам живет человек.

Как формула, каждое имя условно,
Абстрактно, как музыка, тень, а не плоть.
Но мы бережем и храним его, словно
Голодный случайного хлеба ломоть.

Когда-нибудь сменится имя на номер.
(Однажды был опыт поставлен такой.)
Не скажут со вздохом: "Преставился, помер",
А вычеркнут цифру бесстрастной рукой.

Вовек не подняться сомкнувшимся векам, -
Века безымянную плоть погребли.
Он был в человечестве лишь человеком
Белковой молекулой нашей земли.

Пожар

Я поверила в этот пожар
Ухищрением памяти странной…
Так реально огонь пожирал
Этот призрачный дом деревянный.

Я поверила в этот огонь,
Потому что поверить хотела,
От ожога болела ладонь,
И одежда под искрами тлела.

И не дождь – только пепел с небес,
Словно крупные черные слезы.
Так окончиться может прогресс,
Не сберегший себя от угрозы.

А поверить пожару легко,
Потому что и будни суровы…
Хоть пылает пожар далеко,
Но в него мы поверить готовы.

Шар земной

Шарик земной -
Крошечный,
Он предо мной -
Горошиной.
Но изрезан он варварски
На тысячу лоскутков.
Обычай, мне скажут, таков.

Сказители – благодетели
Границ земных не заметили,
Проблемы только всеобщие
Всегда занимали их.
Они, как слепые, ощупью
Любили мир для других.

На узких улицах вечности
Теснится все человечество.
Чело и вече отмечены
Стремленьем друг друга понять.
Потом будет поздно пенять.

Хоть праздное разноязычие
Хранит вековые обычаи,
Но все понимаешь без слов,
Раз кто-нибудь в мире готов
Себя распахнуть пониманию,
Как нашей Земле – мироздание.

Раскопки

Не зря мы верим картотекам -
В них нашей общности печать.
Палеозой с двадцатым веком
Мы вместе будем изучать.

Красноречив итог раскопок,
И все же чуточку уныл:
Был человек и хил, и робок,
А все-таки задирист был.

Он то кремневый наконечник,
То ядерный лелеял след, -
Погрязший в частностях сердечник,
Несущий мощный мозг скелет.

Типичная, казалось, особь…
Так почему же, почему
Не можем мы открытий россыпь
Всецело приписать ему.

Как будто из иного мира
Он вдохновенье прозревал:
Свеча горела, пела лира…
Он мог! Но что-то прозевал.

И прозябал на полигонах
Он в обезьяньей кутерьме,
И видел звезды на погонах,
А не в большой вселенской тьме.

Использовал он сто наречий,
Вступив на свой порочный круг…
Но скрипка очень человечий,
Понятный всем рождала звук.

Казалось, он погряз в машинах,
Казалось, он зашел в тупик.
Но сохранялся на вершинах
Его корней простой язык.

И каждый жил в отдельной клетке,
Презрев содружество пещер…
Но это все же были предки,
Как питекантроп, например.

Небезопасно отрекаться
От растворившихся во мгле…
Как тысяча иллюминаций,
Свеча горела на столе.

Обряды

Я все еще сомнением объята,
А значит, рано общий сбор трубить…
Первопричину древнего обряда
Уже давно успели позабыть.

Давно обряд не исцеляет раны,
Удачу на охоте не сулит.
Но в бубны бьют сановные шаманы,
И я танцую, как шаман велит.

Мне не помеха умное неверье,
Я самый стадный зверь среди зверей.
Могла бы я уйти и хлопнуть дверью,
Но в древнем мире не было дверей.

Привычно на стене рисую тигра,
Его пронзив магической стрелой,
Потом прощаюсь вежливо.
И тихо
Две двери закрываю за собой.

И шарф тугой петлей стянул на шее,
Покорно руки прячу в рукава.
…Бессмысленны, как жертвоприношенье,
Во благо убиенные слова.

"Мы все давно узнали, что – почем…"

Мы все давно узнали, что – почем,
Какой ценою можно быть неправым.
Мы делаем Историю. По главам.
И в ней самих себя не узнаем.

Самим себе когда-то сдавшись в плен,
Речами, как цепями, мы бряцаем,
И честно все на свете отрицаем,
Не предлагая ничего взамен.

А там – за гранью этой суеты -
Опять рассвет, и солнце из-за тучи,
И азбуку какой-то мальчик учит,
И вечным пчелам дарят мед цветы,

И девочка сбегает босиком
К реке, чтобы умыться и напиться,
И тянет то дымком, то молоком,
И плачут птицы!

Эрудиция

Раскованность, раскованность
Ненужная моя,
И знаний сфабрикованность
Из сгинувшего дня.

В мозгу их упакованность
Компактную храня,
Прикованность, прикованность
Титана – не огня.

Ведь рассуждая без затей,
Я знаю, что не Прометей
Огня похитил жар.

А он, страдающий зазря,
Столетья видит, как заря
Родит лесной пожар.

"Все смещено во времени…"

Все смещено во времени. И время
Нас разделяет мраморной стеной.
И Вы навечно остаетесь с теми -
Ушедшими, Вы вовсе не со мной.

Вы смотрите в упор. И все же мимо
Скользит Ваш взгляд. Но я при нем как страж:
И взгляд, и Вы мне так необходимы,
Что этого в словах не передашь.

Тепло руки, стихи и ожиданье -
Все словно в восемнадцать лет. Меж тем
Уже явилось горестное знанье,
Которое является не всем.

И мне не быть хозяйкой в Вашем доме,
Насторожен, устойчив дом, как дот.
По Вашим фотографиям в альбоме
Меня другая, словно гид, ведет.

И отделяет Вас, и отдаляет,
И так оберегает от меня,
Как будто временем повелевает,
Не оставляя мне от Вас ни дня.

Сострадание

Страданье или состраданье -
В чем человеческая суть?
Мы разобщенные созданья,
И каждому намечен путь.

Лишь боль едина в мирозданье,
Она меняет нас чуть-чуть…
Христовых мук переизданье -
Как пуля в Пушкинскую грудь.

Но, может, сможем мы опять
И бескорыстно сострадать,
Не унижая безразличьем.

Одна слеза – и, может быть,
Мы равнодушьем не убить
Сумеем с подлинным величьем.

К вопросу о бессмертии

Монах корпел в уединенной келье
Над перечнем минующих минут.
Ночами, словно мать над колыбелью,
Он пестовал свой бесконечный труд.

А светский франт раскованность безделья
Коварным рифмам отдавал на суд,
Не связанный тщеславием и целью,
Слова сплетал он, как венки плетут.

Перебирая, словно четки, даты,
Мы узнаем, что жил монах когда-то,
Что келью заменил ему архив.

А вертопраха ветреное слово,
Как старое вино, волнует снова:
Он современник, он поныне жив!

Королева

Люди, люди… Мы делим сдуру
Бесконечный путь на отрезки.
Четвертуем литературу
С важным видом, по-королевски.

Но судьбой, то гневной, то странной,
Мы нащупываем мерило:
Я сама с королевой Анной
В тесной комнатке говорила.

Всех веков и времен поэты
Составляют ее державу.
Страх презрела она и наветы,
Долгий путь и вечную славу.

Память сердца, как навык детства -
То паденье, то восхожденье…
Не воюет ее королевство,
Но выигрывает сраженья.

Справа бьют, подражают слева…
О, великая сила слова…
Не лежит моя королева
Под крестом своим в Комарово,

А в пространстве четырехмерном
Снова строчки она находит.
К ней опять по ночам, наверно,
Сероглазый король приходит.

"Зачем нам тень Булгакова тревожить…"

Зачем нам тень Булгакова тревожить,
Цветаеву провозглашать святой?..
Их было столько, кто прошел сквозь строй
Доносов и шпицрутенов острожных.

Центральный государственный архив
Разительно похож на колумбарий.
Здесь боги спят. Но каждый бог, как парий,
Почил, оставить имя позабыв.

Они зовут, но мы не слышим их,
Не видим звездных душ протуберанцы…
А Пастернак и Мандельштам – посланцы
Страны теней на празднике живых.

"И полыхнула в полдуши догадка…"

И полыхнула в полдуши догадка,
Вполсилы, вполнакала, в полстроки.
О логика! Холодная печатка,
Пустое повторение руки.

Ты смотришь, но твои глазницы пусты,
Как будто в дом покинутый стучусь.
Поэзия! Высокое искусство,
Бессмертная подделка смертных чувств.

И ты легко переступаешь через
Мир, сданный на хранение стихам,
И не болит искусственная челюсть,
Положенная вечером в стакан.

А я, не став беспомощней и злее,
Вновь безымянно растворюсь в толпе.
Не удивляйся! Я тебя жалею:
Еще страдать в бессмертии тебе.

Там, в вечности, такая ностальгия,
Что отомрет спасительная ложь,
И хоть давно распалась на стихи я,
Ты бронзовые губы разомкнешь.

И позовешь, и назовешь впервые
То имя, что мучительно скрывал,
И, как морщины, трещины кривые
Покроют потрясенный пьедестал.

Но прошлое, как это имя, кратко,
А вечность благодатна для тоски…
Во времени забытая перчатка
Теряет очертания руки.

Триптих

I

Прошедшее горе – не горе.
Уходит, как дым из трубы.
Но сухо и холодно в горле
От речи обычной судьбы.

И если прочувствовать строго -
Елабуга – в центре земли.
Петляла, петляла дорога
До самой пеньковой петли.

Но все одинаковы раны,
И все равноценны слова,
И все забывается равно -
Елабуга или Москва.

Марина, Марина… Мария…
Созвучны в любви имена,
И славы пустой истерия,
И жизни простой тишина.

Сидит вдохновения филин
На черном, сгоревшем суку.
Ах, сколько же горьких извилин
В твоем изболевшем мозгу!

А память спокойна.
Но в полночь,
Лишь стрелки часов совпадут,
На помощь, на помощь, на помощь
Забытые мощи зовут.

И ты встрепенешься в надежде…
Но мертвые очи – в пыли.
Как прежде, как прежде, как прежде,
Елабуга в центре земли.

II

Холм из цветов. А посредине гроб.
И кто-то глаз с покойницы не сводит.
И на ее разгладившийся лоб
Последнее спокойствие нисходит.

А для кого-то горе – не беда,
Пока еще не ягоды – цветочки…
И капает соленая вода
В подставленные вовремя платочки.

Оплачен щедро медный голос труб,
Литавры сердце рвут в привычном ритме.
Ведь похороны – это тоже труд,
Искусство даже, что ни говорите.

На кладбище промерзшая земля,
Ее упорство ломик рвет неловко,
У края ямы, душу веселя,
До времени скучает поллитровка.

И будешь ты стоять совсем один
На комьях земляного пьедестала…
Покойница узор своих морщин
Сопернице коварно завещала.

Одна ушла. Другой не подойти.
Ты платишь запоздалые долги им.
…За нас в начале и в конце пути
Неутомимо думают другие.

III

Сегодня холодно и снежно,
Свободно по календарю.
Я так легко и неизбежно
Сама с собою говорю.

Собаки лают, сосны стынут
Среди нетронутого дня…
Мои заботы не настигнут
Такую легкую меня.

Но как похожи в день морозный
Десятки непохожих мест -
И Переделкинские сосны,
И скромный Комаровский крест.

Мы долго числимся живыми,
Посмертно изредка живем,
Не каждый крест украсит имя
Химическим карандашом.

Нам столько суждено Елабуг!
Но мертвым лучше, чем живым.
И голову склоняет набок
Ворона над плечом моим.

Как бог языческий, искусство
Расплещет кровь по алтарю,
И станет вдруг легко и пусто,
Свободно по календарю.

И нету ни причин, ни следствий.
Одна, одна, совсем одна
Бегу по собственному следу,
От прошлого отрешена.

Зима дорогу поджигает
Веселым снегом – не углем.
Но будущее поджидает
Меня спокойно за углом.

И не в котомке, а в портфеле,
С последней модою в ладу,
Оно несет свои недели,
Оно несет мою беду.

Как неизбежность терпелива!
Но угадав свою сосну,
Я безмятежно и счастливо
Сегодня за угол сверну.

Круг

Неодолима сила алтарей
И не скудеет звон церковных кружек.
И манит телевизорный елей
В синтетику закутанных старушек.

Назад Дальше