В структуре военной разведки и контрразведки сюда направлялись проштрафившиеся завербованные агенты, больные, инвалиды, офицеры для исправления, проверки благонадежности и лояльности немцам.
Нас принял начальник лагеря, бывший гвардейский полковник царской армии, воевавший на Северо-Западном фронте, а затем в армии Юденича, Николай Александрович Сергеев. Я представился и представил Замотаева. Познакомившись с моими документами, он сказал, что ему уже звонил начальник абверкоманды и просил принять меня на временную работу. Внимательно вглядываясь в мое лицо своим цепким взглядом, Сергеев спросил:
- А вы не сын полковника Ростова-Беломорина Василия Ивановича?
- Родной и единственный сын, - ответил я.
Сергеев мгновенно встал, подошел ко мне, взял за руки и взволнованно заговорил:
- Как же, как же, я знал вашего батюшку, воевали вместе, отличный воин, интеллектуал и патриот России. Я помню, что в бою под Петроградом он повел пешую сотню казаков в атаку, был тяжело ранен, но дальнейшей судьбы его не знаю.
- Я отвез его в госпиталь в Таллин, и там он умер, - ответил я.
- Жаль, большого дара был человек. Царство небесное! - с сожалением проговорил Сергеев. - Ну а вас, как и меня, судьба забросила сюда бороться за Россию. Давайте, хоть и временно, поработаем вместе. Здесь не по воле согнаны сливки Красной Армии. Они имеют опыт тяжелых боев с немцами, прошли муку лагерей, их психика надломлена в плену, а воля к жизни не утрачена, хотя Сталин и окрестил их изменниками. От безысходности и тоски по Родине они пьют по-черному и стараются бежать. Вас устроит должность моего помощника по режиму и охране лагеря? Вам будут подчиняться караульная рота и два контрольно-пропускных пункта. Главная ваша задача - усилить режим и снизить побеги и дезертирство добровольцев.
- Господин полковник, я с благодарностью принимаю ваши предложения и буду стараться быть достойным вашего доверия, - искренне ответил я.
- Очень рад встрече с вами и приглашаю вас на чашку чаю вечером. А пока я представлю вас моему заместителю, начальнику штаба подполковнику Михельсону, тоже бывшему офицеру царской армии. Он покажет ваши апартаменты, поставит вас и сына на все виды довольствия. Кстати, у нас хорошая мастерская, там надо пошить зимнюю форму и обувь вашему сыночку.
Вячеслав Эдуардович Михельсон сам повел нас с Ваней показывать квартиру, где мы и разместились. Квартира была из двух комнат с удобствами, обставлена скромно и сохраняла аромат табака, водки и пота прежних обитателей.
После обеда мы с Ваней вернулись домой и до сумерек отдыхали. Уснуть я не мог, беспокоили мысли о подростках. Я спросил у Вани:
- Скажи, в каком настроении ты оставил ребят, когда мы с тобой уезжали в Ласк?
- Ребята догадываются, что их скоро отправят на задание. А настроение у них разное: некоторые сумрачны и побаиваются зимы, а такие, как Семенов, Бабицкий, Градович и другие, - а их большинство, - ждут быстрейшей встречи со своей Красной Армией. А есть и такие, которые обязательно откажутся даже лететь на задание без документов. Так что, Юрий Васильевич, по вашему совету я почти со всеми успел поговорить. Дела у нас с вами не так уж плохи, уверен, что ребята нас не подведут…
Зимнее солнце лениво скрывалось за горизонт зубчатого леса. А на стеклах окон стали вырисовываться морозные вензеля узоров.
- Спасибо, Ваня, утешил и обрадовал ты меня. Мы с тобой еще поборемся.
Расчувствовавшись, я взял гитару и, перебирая струны, стал подыгрывать на старые армейские стихи:
Как все вокруг сурово и снежно,
Как этот вечер сиз и хмур!
В морозной мгле краснеют окна нежно
Из армейских нищенских конур.
Ночь северная медленно и грозно
Возносит косное величие свое.
Как сладко мне во мгле морозной
Нам незнакомое жилье!
Выслушав слова песни, Ваня заметил:
- Не надо грустить, Юрий Васильевич, мы вместе еще повоюем. Жить - это не только быть живым, но и пребывать в радостном настроении.
Я похвалил его за мудрое суждение и отправился на чай к Сергееву. После вечернего чая у Сергеева я узнал, что он служит в лагере по рекомендации генерала Власова, состоит на хорошем счету в его штабе и в абвере, лично знаком с комендантом Лодзи генералом фон Штейном, общается с белоэмигрантами и Лодзинским русским комитетом, хорошо осведомлен о положении на фронтах, так как регулярно слушает иностранное и русское радио. Вся надежда у Сергеева на заключение мира с западными союзниками и с их помощью - со Сталиным. Я не удивился его наивной близорукости, в которую верила белая эмиграция и многие немцы.
Назавтра я приступил к своим новым обязанностям. Они не показались мне сложными, и у меня оставалось время, чтобы заняться Ваней. Я предложил ему ежедневные занятия вечером по два часа.
- Чем мы займемся? - спросил я у него.
- Юрий Васильевич, давайте займемся немецким языком. Я хотел бы им овладеть, чтобы хотя бы понимать, о чем говорят мои противники.
Мы начали регулярно заниматься языком, затем знакомыми мне предметами - географией, военной историей. Наша жизнь наполнилась смыслом. Ваня занимался усердно. Он не щадил своего самолюбия и не мирился со своими недостатками. Так он любил поесть, особенно переедал во время ужина, тем более в офицерской столовой кормили сытно и калорийно.
Как-то утром, делая зарядку, я поставил его рядом с собой перед зеркалом, начал урок:
- Ваня, посмотри на свое отражение, видишь, оно какое-то неряшливое, это ты забыл причесаться. А теперь искренне улыбнись и скажи: "Я чувствую себя хорошо, и сегодня у меня все будет получаться!" Зеркало также отражает округление твоей фигуры, смотри: у тебя стал расти животик, округляться попа. Значит, надо умерить аппетит. Я тоже люблю поесть, но я ем столько, чтобы, вставая из-за стола, думать о том, что я мог бы съесть еще столько же. Для меня не переедать, не перепивать - это норма. Никаких излишеств в пище, в работе и в поведении. Воздержание во всем. "Воздержание, - говорил древний мудрец, - это первая ступень добродетели, которая и есть начало нравственного совершенства". Такая установка стала для меня привычкой и помогает сохранять уравновешенность и веру в себя, а значит, быть более защищенным. Что для нас с тобой, находящихся в окружении противника, очень важно для личной безопасности. Вот почему я выработал у себя стремление и желание выжить, спастись и принести пользу Родине.
Ваня впитывал мои советы охотно. Я старался уделять ему как можно больше времени, иногда только отлучаясь по службе или к полковнику Сергееву слушать его военные фантазии и новости с фронтов.
Как-то в начале марта я по его приглашению пришел на чашку традиционного чая - он был единственный человек в "Утрате", который не страдал запоем и сохранял свежую голову, по привычке отслеживая по своей карте все изменения на Восточном фронте. И поэтому постоянно нуждался в собеседнике, старался поделиться не только новостями, но и личными соображениями.
- Ну-с, Юрий Васильевич, - начал он, разворачивая свою карту с нанесенной военной обстановкой, - фюрер укрепляет по-своему Восточный фронт, вводит свежую новинку в стратегию войны. В своем приказе он устанавливает по всему Восточному фронту систему крепостей и опорных пунктов, которые должны удерживаться до конца, даже при окружении, сковывая как можно больше сил противника для стабилизации линии фронта. У нас в группе армий "Центр" такие крепости уже определены: Витебск, Орша, Борисов, Минск, Могилев, Бобруйск, Лунинец, Слуцк, Пинск. Назначаются коменданты крепостей, которые подчиняются фюреру через командующего группы армий, если возникают какие-то новые задачи. Ну, как вы оцениваете эту новацию Гитлера? - спросил Сергеев.
- По-видимому, я могу оценить ее так же, как и вы, - уклончиво ответил я.
- А я оцениваю отрицательно! Да-с, милостивый государь! Эта мера сил вермахту не прибавит, - заговорил Сергеев. - Во-первых, крепости Брест, Пинск, Двинск и другие уже сыграли свою положительную роль в Первую мировую войну. Но та война была позиционная, а эта маневренная. Во-вторых, замкнутые в крепостях войска вермахта обрекаются на пассивность, остаются инертными. Маневром танков и механизированных частей Красной Армии эти крепости легко обходятся, окружаются и обрекаются на разгром или пленение. Вот так-то, батенька! Новый приказ фюрера с этой новинкой ничего не даст. Фюрер заблуждается и вводит в заблуждение своих генералов тем, что летом Сталин ударит на юге. Посмотрите на карту: Белоруссия - это ворота и ближайший путь не только в Польшу, но и в Германию, в Берлин, по-видимому, где и завершится война. Поэтому главный удар летом Сталин нанесет в Белоруссии, тем более что он будет опираться на мощные силы партизанского движения. Вы, как разведчик, согласитесь со мной в том, надеюсь, что через партизан штаб Красной Армии располагает сведениями о немецких силах и их обороне не хуже самого фюрера. Так что будем ждать тяжелых событий в Белоруссии, а потом на юге, в Прибалтике и Пруссии…
Рассуждения и прогноз Сергеева, старого вояки, были не лишены основания и вселяли надежду в меня, хотя я не старался раскрываться перед ним как ставленником Власова и абвера.
Время шло, наступала весна. Мартовское солнце щедро заливало природу светом и теплом. Бирюзовое небо ласково обнимало все живое. На душе становилось радостнее. Это ощущал и мой сынок Ваня.
После завтрака мы по привычке вышли погулять за лагерь, ступая по стеклянным ледышкам весенних лужиц. Нас ослепляли искристо косые наметы осевшего снега. От набегавшего ветра грациозно кланялись елочки-монашки, одетые в зеленый бархат своих сарафанов. Они тихо роняли алмазные капли растаявшего снега и будто улыбались сквозь слезы. Наслаждаясь этой благодатью, я вдохновенно стал читать стихи:
Шире грудь, распахнись для принятия
Чувств весенних - минутных гостей!
Ты раскрой мне, природа, объятия,
Чтоб я слился с красою твоей!
Выслушав их, Ваня, глядя мне в глаза, попросил почитать еще, и я продолжал уже свое, интимно личное:
Как светла, как нарядна весна!
Погляди мне в глаза, как бывало,
И скажи, отчего ты грустна?
Отчего ты так ласкова стала?
Ваня снова посмотрел на меня и проникновенно нежно спросил:
- Извините, это вы вспомнили жену?
- Да, Ваня, я постоянно вспоминаю, но не жену, а любимую женщину!
- Почему я это спросил? Я ведь о вас, кроме вашей доброты ко мне, очень мало что знаю…
Ваня был прав, и его слова заставили меня рассказать о себе, о своем детстве, родителях, учебе, пребывании на фронтах, о службе в абвере и, наконец, о встрече и любви к Наталье Васильевне.
- Она, Ваня, не только умна, добра и красива, - говорил я, - но она из тех сердобольных русских женщин, которые всегда преданы и служат Родине и своему любимому человеку. Она пленила меня - и тело, и душу, перевернула мои убеждения, помогла понять ошибки и встать на правильный путь. В оккупированном Смоленске мы жили как муж и жена - в тайном одиночестве двоих любящих людей. Но в силу складывающихся обстоятельств она должна была уйти к партизанам, а я не смог и остался в Смоленске, но уже другим, обновленным человеком…
Я расчувствовался от своих воспоминаний и невольно закончил рассказ стихами:
Горько мне, что сердце так устало,
А душа горячих сил полна,
Что для сердца скорбного настала,
Может быть, последняя весна.
Ваня как мог, утешил, сказав:
- Не надо кручиниться, Юрий Васильевич, мы в ладу с вами и вдвоем все невзгоды одолеем.
В конце марта неожиданно приехал Больц. Он был возбужден, лицо его сияло какой-то необычной радостью. Поставив на стол бутылку коньяка и разложив деликатесную снедь, он заговорил:
- Я привез не только коньяк, но и хорошие новости. Надо поговорить.
Я отправил Ваню на часик погулять, и мы уселись за стол и, выпив по рюмке за встречу, начали беседу.
- Твои аргументы об отсрочке операции с подростками подействовали не только на меня, но и на Арнольда, - заговорил Больц. - Когда на другой день он протрезвел и вызвал к себе меня, то в разговоре я сумел его убедить в этом и поехать на доклад к командующему 9-й армии генералу Моделю, чтобы изложить ему наши предложения о переносе срока начала операции. О, Модель! Он не только хитер, умен, но и талантлив, недаром в абвере ходят разговоры, что фюрер хочет присвоить ему звание фельдмаршала и поставить командующим группы армий "Центр" вместо бездарного фельдмаршала Буша. Выслушав наши соображения, Модель, обращаясь к своему начальнику штаба, сказал: "Ваш приказ о начале операции по диверсиям считаю поспешным! Вы не учли, когда диверсии могут эффективно помочь войскам. Сейчас противник и мы - в обороне, солдаты сидят в блиндажах и окопах, перегруппировка войск по железным дорогам минимальная. В этих условиях диверсии, которые должны не только разрушать паровозы и вагоны, но и устрашать войска, деморализовывать противника, снижать его волю к борьбе, внушать ему страх, не дадут нужного результата. Это будут укусы комара. А вот когда русские начнут наступать - а по моим расчетам, они начнут в Белоруссии наступать с подсыханием болот и почвы, в конце весны или начале лета, - и будут подбрасывать резервы, технику, боеприпасы, вот тогда и надо проводить массовые диверсии на тыловых железных дорогах. Причем использовать не только подготовленных подростков, но и взрослых агентов… Кстати, господин Арнольд, сколько у вас в резерве взрослых агентов на летний период?" "Всего человек пятьдесят", - ответил Арнольд. "Мало, очень мало! Надо удвоить. Позаботьтесь о дополнительной подготовке", - приказал Модель. Затем, обращаясь к своему начальнику штаба, Модель назидательно заметил: "Решение военачальника в отличие от решения политика или ученого должно быть более взвешенным и предусматривать обоснованную цель, воплощающуюся в реальном результате. Ваш приказ, отданный 209-й абвергруппе "Буссард", не отличается названными критериями. Его надо отменить. А впредь подобные приказы я буду отдавать и подписывать сам".
Вот, Юра, такой состоялся у нас разговор. И я тебя поздравляю, ты оказался прав и не стал льстить этому лысому полоумку Арнольду.
Теперь о неотложном задании, которое дал нам с тобой Арнольд. Он приказал нам завербовать и подготовить к лету не менее пятидесяти агентов в качестве резерва для проведения диверсий…
Я долго думал, как нам лучше организовать эту работу. Концлагерей здесь, близко от Лодзи, нет. Ездить далеко неудобно и не продуктивно вербовать из дохлых заморышей военнопленных. Надо вербовать из тех военнопленных, которые физически уже окрепли и успели впитать немецкий порядок и дисциплину. Такой контингент, человек сто, есть в Лодзи, на заводе "Оскар Дизель", который принадлежит нашей семье. Я могу туда устроить тебя под крышу руководителя чертежного бюро, а сына - учеником слесаря, в общежитии обставить с удобствами квартиру, тебе будет и удобно там и комфортно работать. Если проблемы будут возникать, то штаб абверкоманды и я рядом и в конце концов поможем. Ты взвесь мои предложения. Если ты согласен, то я доложу Арнольду, и недели через две переедешь в Лодзь. Я за тобой приеду.
- Фриц, это приказ, а приказ надо выполнять, тем более что он разумен, хотя работенка изнурительная. Но я согласен и готов, - ответил я.
Больц поблагодарил меня, заспешил и, не допив коньяк, уехал.
Вернулся с прогулки Ваня, и я посвятил его в перипетии нашей дальнейшей жизни. Он как всегда спокойно выслушал и деловито заметил:
- Ну что ж Лодзь так Лодзь, пусть будет Дизель. Я готов, куда иголка - туда и нитка. - Затем он сел за стол и, взяв в руки бутылку с остатками коньяка, прочитал наклейку и спросил:
- Можно мне попробовать?
- Конечно, можно! - ответил я.
Мне показалось, что Ваня, гуляя на улице, озяб и хочет согреться, а может, он польстился на привлекательную закуску, оставшуюся в тарелках. Я сел рядом, разлил по рюмкам коньяк и сказал:
- Давай согрейся, и выпьем за новое место работы.
Мы чокнулись. Ваня, пригубив и сделав глоток, заметил:
- Отдает клопами, запашок такой.
- Это с непривычки, а в натуре это коньяк французский и делается он из винограда, - возразил я.
- А вы любите вино? - неожиданно спросил Ваня.
- Люблю в меру, как все в жизни, - ответил я.
- И женщин? - не унимался Ваня.
- Я, Ваня, люблю людей и идолопоклонствую четырем богам, обогащающим жизнь и мою трудную судьбу: женщине, стихам, песне и вину. Женщин люблю, потому что они - женщины - в муках даруют нового человека, награждают лаской, добром и наслаждениями; стихи люблю за очищение души; песни люблю за радость подъема души, а вино - за радость забвенья.
- А Боженьку вы любите? - допытывался Ваня, слушая мои жизненные установки.
- В Боженьку верю! - отвечал я.
- Интересно вы говорите, совсем как моя бабушка… Можете сейчас ублажить - поиграть иль почитать стихи? - попросил Ваня.
От этой беседы и вина я пребывал в приподнятом настроении и с удовольствием взял гитару и стал наигрывать мелодию на стихи любимого Бунина:
Звезды ночью весенней нежнее…
Ты как звезды чиста и прекрасна…
Радость жизни во всем я ловлю -
В звездном небе, в цветах, в ароматах…
Но тебя я нежнее люблю.
Лишь с тобою одною я счастлив,
И тебя не заменит никто:
Ты одна меня знаешь и любишь,
И одна понимаешь - за что!
Все пронеслось, как бурный смерч весною,
И все в душе я сохраню, любя…
Слезою светлой блещет надо мною
Звезда весны за чащей кружевною…
Как я люблю тебя!..
И ужели нет пути иного,
Где бы мог пройти я, не губя
Ни надежд, ни счастья, ни былого,
Ни коня, ни самого себя?
Ваня, как и я, расчувствовался и тихо промолвил:
- Спасибо, порадовали вы меня!
Мы попили чаю и легли спать. Я долго не мог уснуть, мысли кружились вокруг будущей судьбы. Я думал, где и как идти, не погубив себя и Ваню. И тут вспомнил и начал под настроение шепотом читать про себя стихотворение Бунина "На распутье", которое часто читал отец на фронте.
На распутье в диком древнем поле
Черный ворон на кресте сидит.
Заросла бурьяном степь на воле,
И в траве заржавел старый щит.На распутье люди начертали
Роковую надпись: "Путь прямой
Много бед готовит, и едва ли
Ты по нем воротишься домой.Путь направо без коня оставит -
Побредешь один и сир и наг, -
А того, кто влево путь направит,
Встретит смерть в незнаемых полях…"Жутко мне! Вдали стоят могилы…
В них былое дремлет вечным сном…
"Отзовися, ворон чернокрылый!
Укажи мне путь в краю глухом".
Через две недели мы выехали в Лодзь, крупный промышленный и очень красивый город оккупированной Польши. Под ним в Первую мировую войну воевала тоже 9-я немецкая армия, которую основательно потрепали русские войска осенью 1914 года.