Но не щадит он и "своих" - евреев. Так, он был поражен трусостью и предсмертной покорностью мужчин из "семейного лагеря". Как старожилы Биркенау, те не могли питать никаких иллюзий относительно того, что произойдет с ними и с их женами, но, в отличие от всех остальных, спрыгивавших с подножки поезда прямо в газовню, у них было время, чтобы подготовиться к этому и оказать хоть какое-то сопротивление (судя по всему, того же опасались и эсэсовцы). И хотя он же сам и поясняет механизмы, парализующие евреев в такие минуты, но он явно разочарован, и примирительности в его тоне не слышно.
Не щадит он своих и из "зондеркоммандо", хотя именует их всех в главе "Расставание" не иначе как "братьями". И здесь - точно такой же "несостоявшийся героизм" евреев, прекрасно понимающих суть происходящей селекции в своих рядах, но расколотых ею надвое: одни были неспособны перешагнуть через черту личной безопасности, другие - через черту личной обреченности. Это относится и к нему, Залману Градовскому, лично, и он полностью признается в своей слабости и признает свой индивидуальный позор, смыть который смогло бы только восстание.
Очень интересен эпизод о некоем "покровителе" Келбасинского гетто - вероятнее всего, об его коменданте, отбирающем у евреев последние ценные вещи. Даже этот грабеж, эта экспроприация материального добра, воспринимается евреями по-особому - как некий лучик надежды, который, как знать, еще отзовется по-доброму на их положении. Именно так - не за деньги или миску баланды, а за лучик надежды - евреи и трудятся на врага. Надежда (и прежде всего - надежда выжить) превращается в некий товар, в обмен на который можно и нужно что-то заплатить; в сочетании с наивностью и доверчивостью к врагам она оборачивается инструментом их закабаления и поддержания среди них покорности и дисциплины.
10
Между тем история Холокоста знает еще одно художественное произведение, которое можно поставить в один ряд с поэмой Залмана Градовского. Это "Сказание об истребленном народе" Ицхака Каценельсона.
Судьба самого Каценельсона (1896–1944) и его поэмы так же беспримерна. Известный еврейский поэт и драматург из Лодзи, он уже в сентябре 1939 года попадает сначала в Лодзинское, а затем в Варшавское гетто, где 19 апреля 1943 года участвует в восстании. 20 апреля 1943 года Каценельсон и его сын Цви бегут из гетто, прячутся в арийской части города и с купленными гондурасскими паспортами покидают Варшаву с необычным заданием: написать поэму! Они попадают в Vorzugs-KZ (концлагерь для привилегированных евреев), размещавшийся в Виттеле в Эльзасе. И где-то между 3 октября 1943 года и 18 января 1944 года Каценельсон поэму создает. Спустя три месяца, 18 апреля 1944 года, отца и сына депортируют сначала в Дранси, а 1 мая 1944 года - в Аушвиц, куда они прибыли 3 мая и где вполне могла состояться встреча Каценельсона с Градовским.
Но что же стало с рукописью поэмы? Ее судьба не менее поразительна: сохранились оба ее экземпляра! Первый (оригинал) еще в марте 1944 года был разложен в три бутылки и закопан под деревом в Виттеле. В августе 1944 года Мириам Нович откопала бутылки и передала их Натану Экку, который был вместе с Каценельсоном в Виттеле и ехал вместе с ним в Аушвиц, но сумел выпрыгнуть из поезда и спастись. Уже в феврале 1945 года он написал предисловие к книге и начал искать автора - в надежде на то, что и Каценельсон каким-нибудь чудом остался жив. В конце 1945 года, так и не разыскав его, Экк опубликовал поэму в Париже в виде маленькой книжки. У него к этому времени оказался и второй экземпляр поэмы, который он сам переписал зимой 1944 года на папиросной бумаге, купленной на черном рынке. Стопку листов с поэмой зашили в ручку чемодана, с которым Рут Адлер, вооруженная уже не гондурасским, а английским паспортом, в 1945 году добралась до Палестины - а с нею и поэма!
Перед Каценельсоном и Градовским стояли в общем-то схожие задачи - выразить в слове всю трагическую невыразимость катастрофы, постигшей евреев.
Пой вопреки всему, наперекор природе,
Ударь по струнам, пой, сердцами овладей!
Спой песнь последнюю о гибнущем народе -
Ее безмолвно ждет последний иудей.
<…>
Пой, пой в последний раз. От ярости зверея, -
Они растопчут все, что создал твой народ,
В последний раз воспой последнего еврея -
Евреев больше нет, и Бог их не спасет.
Пой - вопреки всему! Гляди померкшим взором
В пустые небеса, где прежде был Творец.
Взойди к ним по костям народа, о котором
Лишь ты поведаешь оставшимся, певец.
<…>
Кричите, мертвые, зарытые в траншеи,
Кого глодали псы, кто стал добычей рыб;
На весь кричите мир, убитые евреи,
Да оглушит живых немой предсмертный крик.
Земля не слышит вас. Небесная гробница
Безмолвна и черна. И солнца тоже нет.
Оно погасло, как фонарь в руке убийцы…
Погас и мой народ, дававший миру свет.
Горечь от предательского бездействия Бога переходит у Каценельсона не в громогласный упрек, а почти что в Иово богоборчество, в усомнение в самом существовании Того, кто смог все это допустить:
…Пой! Голос подними!
Пусть Он услышит, если
Там наверху Он есть…
У Градовского еще больше оснований для подобного выяснения отношений со Всевышним, но, отчаявшись, он не вызывает Его на спор, ибо не связывает с Ним и упований. Если он и ждет спасения, то не сверху, а с востока - от Советов.
Бросается в глаза еще одно важное сходство между двумя поэмами. Девятая песнь "Сказания об истребленном народе" названа "Небесам" и посвящена небесам - она играет у Каценельсона точно такую же роль, что и глава "Лунная ночь" у Градовского. Оба адресуются к небесам, недоумевая, почему те - видя то, что творится внизу, - мирятся с этим и не бросают на убийц громы и молнии. Поэт разочаровывается в них ("Я верил вам, я верил в вашу святость!..") и, в конце концов, просто отказывается смотреть наверх, на небеса - лживые и бесстыдные. Если евреи - все те же, что и 3000 лет назад, то небеса стали другие: лживые, бездушные, предательские. В такие небеса остается только одно - плюнуть. И тут догадка посещает поэта: "нет Бога там, на небе…"! Нет потому, что Он умер, что Он тоже умер, умер, как и Его народ, что и Он - "с гурьбой и гуртом" - тоже убиенная жертва, а с ним погибло и нечто, еще более значительное для евреев - идея единобожия!
О, небеса мои, вы опустели,
Вы - мертвая, бесплодная пустыня.
Единый Бог здесь жил - теперь он умер.
Всевышнего утратил человек.
Наш Бог - один, но людям показалось,
Что мало одного, что лучше трое;
Ни одного на небе не осталось…
Да будет проклят этот гнусный век!
Эта своеобразная Иова традиция - традиция разочарования и крайнего отчаяния, вплоть до усомнения и богоборчества, - восходит еще к поэмам Бялика, автора поэмы о кишиневском погроме: "Небеса, если в вас, в глубине синевы Еще жив старый Бог на престоле…".
И все же у Градовского Луна - это не предательница, а свидетельница, и в вину ей он ставит лишь ту абсолютную бесстрастность, с какой она взирает на все, что творится там, внизу.
11
Залман Градовский - не только одна из самых героических фигур еврейского Сопротивления, не только летописец, конспиратор и оптимист, он еще и литератор! Его произведения - единственные из свидетельств всех остальных авторов - членов "зондеркоммандо" - не были ни дневником, ни письмом, ни газетным репортажем "с петлей на шее" из "ануса Земли", как назвал Аушвиц один из эсэсовцев. И хотя не найти в мире места, более не приспособленного для литературных экзерсисов и пестования литературных талантов, чем поздний Аушвиц-Биркенау периода крематориев и газовен, установка самого Градовского была именно литературной.
Он недаром сравнивает свой "дом творчества" с преисподней. Ад, в котором пребывал и о котором поведал Градовский, неизмеримо страшнее дантовского своей вящей реальностью, заурядной обыденностью и голой технологичностью. Но, в отличие от великого флорентийца, Залману Градовскому не довелось вернуться из этой преисподней живым.
Ни на "вынашивание замысла", ни на "работу с источниками" или над "замечаниями редактора" времени и возможности у Градовского не было. Еще до войны он показывал свои очерки главному писателю в их семье - зятю Довиду Сфарду - и все волновался: что-то он скажет о его писаниях? Тот, наверное, поругивал своего младшего родственника, - по-видимому, за неистребимый сплав сентиментальности и патетики.
Этот сплав присутствует и в публикуемых текстах. Литературным гением, в отличие от Данте, Градовский не был. Но его слово, его стилистика и его образность, изначально сориентированные ни много ни мало на еврейское духовное творчество, на позднепророческие ламентации в духе Плача Иеремии, посвященного разрушению Храма в 586 году до нашей эры, удивительно точно соответствуют существу и масштабу трагедии. Просто уму непостижимо, как он это почувствовал, как угадал, но строки Градовского пышут такой уверенностью, что писать надо так и только так. Его поэтическое слово достигает порой поразительной силы и, вопреки всему, красоты!
Его записки, в точности так, как и рассчитывал Градовский, были найдены одними из первых почти сразу же после освобождения Аушвица-Биркенау, и это чудо стало каденцией его беспримерной жизни и смерти. Наконец-то он получил возможность быть услышанным и прочитанным.
В том числе - впервые полностью - и на русском языке…
Павел Полян
ЧАСТЬ I
ДОРОГА В АД
Zainteresujcie sie tym dokumentom, ktory zawiera bogaty material dla hystorika
Заинтересуйтесь этим документом, ибо он вмещает в себя богатый материал для историка
Interessez vous de ce document parce qu'il contient un material tres important pour l'historien
Interessieren Sie sich an diesem Dokument, der sehr wichtiges Material fur den Historiker enthalt
Посвящается моей семье, сожженной в Биркенау (Аушвице).
Моей жене Соне
Моей матери Сорэ
Моей сестре Эстер-Рохл
Моей [сестре] Либэ
Моему тестю Рефоэлу
Моему шурину Волфу
Иди сюда, ко мне, человек из свободного мира - мира без оград, - и я расскажу тебе, как […] был обнесен забором и закован в цепи.
Иди сюда, ко мне, счастливый гражданин мира, живущий там, где еще есть счастье, радость и наслаждение, - и я расскажу тебе, как современные преступники и подлецы превратили счастье одного народа в горе, радость - в вечное несчастье, наслаждениям положили конец.
Иди сюда, ко мне, свободный гражданин мира! Твоею жизнью правит человеческая мораль, твое существование защищает закон. Я же расскажу тебе, как новые варвары, подлые изверги искоренили мораль и уничтожили законы существования.
Иди сюда, ко мне, свободный гражданин мира! Твоя земля отгорожена от нас новой китайской стеной - и дьяволам не достать вас. Я же расскажу тебе, как они завлекли в свои адские объятия целый народ, кровожадно вонзили свои страшные когти в его шею и задушили его.
Иди сюда, ко мне, свободный человек, имевший счастье не столкнуться лицом к лицу с властью их стальных пушек! Я расскажу тебе и покажу, как и какими средствами они погубили миллионы людей из народа, давно известного своей мученической судьбой.
Иди сюда, ко мне, свободный человек, имевший счастье не оказаться под властью этих ужасных культурных двуногих зверей! Я расскажу тебе, какими утонченными садистскими методами они погубили миллионы сынов и дочерей одинокого беззащитного народа, ни от кого не получившего помощи, - народа Израиля.
Иди и смотри, как культурный народ по какому-то дьявольскому закону, [родившемуся] в голове самого главного негодяя, превратился в массу подлейших преступников и садистов, каких свет не видывал до сих пор.
Иди […]
Иди сейчас, пока уничтожение еще идет полным ходом.
Иди сейчас, пока нас с остервенением истребляют.
Иди сейчас, пока ангел смерти упивается своим могуществом.
Иди сейчас, пока в печах еще пылает огонь.
Приходи, встань, не жди, пока потоп минует, тьма рассеется и солнце засияет, - иначе ты застынешь в изумлении, не веря своим глазам. Кто знает, не исчезнут ли вместе с потопом и те, кто мог бы быть живыми его свидетелями и мог бы рассказать тебе правду?
Кто знает, доживут ли до рассвета свидетели этой кошмарной темной ночи? А ты наверняка подумаешь, что в этой страшной катастрофе виноваты канонады, что истребление, постигшее наш народ, принесла война. Ты наверняка подумаешь, что огромное смертоносное бедствие, постигшее наш народ, произошло вследствие какого-то природного события, что вдруг разверзлась земля - и какая-то сверхъестественная сила собрала евреев отовсюду, и бездна поглотила их.
Ты не поверишь, что такое кровавое истребление могло быть задумано людьми - хотя они уже и превратились в диких зверей.
Иди со мной - с одиноким оставшимся в живых сыном еврейского народа, которого выгнали из дома, который вместе с семьей, вместе с друзьями и знакомыми нашел временное пристанище в земляных бараках, а оттуда был направлен якобы в трудовой концентрационный лагерь, - а оказался внутри огромного еврейского кладбища, где меня заставили стать сторожем у ворот ада, через которые прошли миллионы евреев со всей Европы.
Я [был] с евреями, когда они стояли [на рампе]. Я делил с ними последние минуты, и они открывали мне свои последние тайны […] Я сопровождал их до последнего шага: после этого они попадали в [объятия] ангела смерти и навсегда исчезали из этого мира. Они рассказывали мне обо всем: о том, как их выгнали из дома, о том, какие мучения им довелось пережить, прежде чем они оказались здесь и их принесли в жертву дьяволу.
Иди сюда, мой друг. Встань, выйди из своего надежного теплого дома, исполнись мужества и смелости - и пройди со мной по европейскому континенту, где дьявол установил свое владычество. Я предоставлю конкретные факты и расскажу тебе, как высокая цивилизованная раса истребила слабый беззащитный народ Израиля, не повинный ни в каких злодеяниях.
Не ужасайся этому большому страшному пути. Не ужасайся тем жутким картинам, тем зверствам, которые тебе придется увидеть. Не бойся - и я покажу тебе все по порядку. Ты не сможешь оторвать глаз от того, что увидишь, сердце твое захолонет, уши перестанут слышать.
Возьми с собой вещи, которые согревали бы тебя в мороз, защищали бы от жары, возьми еду и питье, чтобы утолить голод и жажду, ведь нам придется проводить ночи в пустынных полях и провожать моих несчастных братьев в последний путь, на марш смерти, идти дни и ночи, страдая от жажды и голода, скитаться по долгим дорогам Европы, по которым современные варвары гонят миллионы евреев к ужасной цели - к алтарю, на котором их принесут в жертву.
Дорогой друг, ты уже готов к нашему путешествию. Но у меня есть одно условие.
Расстанься с женой и детьми, потому что, [увидев] эти страшные сцены, они больше не захотят [жить] на свете, где дьявол может творить такое.
Расстанься с друзьями и знакомыми: ты столкнешься с невообразимым садизмом и жестокостью, твое имя будет стерто из человеческой памяти, из человеческой семьи - и ты проклянешь тот день, когда появился на свет.
Скажи им - жене и детям, что если ты не вернешься из этого путешествия, то это потому, что твое человеческое сердце оказалось слишком слабым, чтобы вынести груз страшных деяний, свидетелем которых тебе доведется быть.