Ведь он был не только у нас, а по всей Украине и частично по России. Много людей умерло от голода. А мы вот с тобой живем, хотя трудно, но живем. Пройдут года и многое сотрется из памяти, а будущее поколение как узнает о том ужасе, что люди пережили? В газетах не пишут об этом и радио молчит. Сначала немного поговорили, что во всем виновато местное начальство. В некоторых колхозах поменяли председателей, на том все и кончилось. Вашей семьи, наверное, тоже коснулся голод? Ты что-нибудь помнишь?
- Да, помню, но очень смутно, а вот чувство голода осталось до сих пор. А за урожай я ничего не знаю, еще не понимал тогда толком. Помню, как-то сидим за столом, только пообедали. Мама с папой разговаривают.
И вдруг они заволновались, на улицу смотрят, а там подводы едут. Остановились возле двора и направляются к нам в хату. Отец только за голову взялся и тихо застонал.
Дверь открылась, заходят двое и давай командовать.
- Из-за стола не выходить, руки на стол положить. Я с перепугу нырь под стол, а он кричит:
- Куда полез, щенок? А ну, вылазь!
Достал бумагу и начал читать долго и непонятно, одно лишь понял, как будто мы хлеб растащили.
Думаю: "Хлеб мы не растащили, мы его с борщом поели". Отец ответил:
- Я ничего чужого не брал, только то, что дали на трудодень.
Один из них в руке держит железку, наверное, ею легче зерно выколачивать из крестьян.
- Произвести обыск в сарае, погребе и на чердаке. Зерно, крупу и муку забрать. Тебе приказываю молчать, и ни слова, а руки на столе держать.
Я думаю, пришли к нам воры, как до соседки за коровой. Только папа и мама молчат, а соседка кричала.
А если я закричу, он меня тоже по голове трахнет, как соседку? Лучше буду молчать.
Подводы уехали. Отец вышел во двор посмотреть, обошел кругом. А мама как сидела за столом, так и осталась сидеть. Вернулся отец и тихо говорит:
- Забрали все: зерно, корову, телку, немного осталось картошки, но ее не то что на посадку, на еду до весны не хватит.
Здесь мама не удержалась, как заголосит. Мы с сестричкой Олей ее поддержали, потом и меньшие двое плакать стали.
- Слезами горю не поможешь, крепиться надо, как-то переживем, с Божьей помощью. Говорят, "Бог дал, Бог - взял". А я подумал: "Бог-то дал, а люди взяли".
Недели через две, пришли опять те двое. И тоже во время обеда, мама нам на стол подавала.
- Еще долги есть за тобой, ты почему не все отдал?
- Я ничего вам не давал, вы сами взяли.
- Обыскать все кругом, горшки проверить в печке.
- Нашли вот, с полпуда пшена, а в горшке вареная каша.
- Пшено забрать, а кашу выбросить. Подходит к столу.
- Государственное добро едите?
Схватил тарелку у меня из рук и бросил наземь.
- Дядя Тима, расскажите, а как у вас проходил грабеж. Отец никогда об этом со мной не разговаривал.
- Гриша, об этом опасно рассказывать. Ты еще ребенком был, в школе мог поделиться с друзьями, а те другим. Смотришь, в одну ночь у тебя отца и не стало бы. Сейчас тебе пошел семнадцатый год, ты уже взрослый, сам можешь рассудить, кому сказать, а где и промолчать. У меня нет ни родни, ни семьи, ни детей, я их давно потерял, больше мне терять нечего. Если по неосторожности расскажешь где-либо, ты просто себя погубишь, а что до меня, то мне все равно.
Тридцать третий год - великая государственная тайна.
За эту тайну сотни тысяч людей погибло. Девиз у меня такой: "Не все, что знаешь, говори". С тобой, Гриша, делюсь, как с сыном, может, поведаешь ту тайну детям, внукам. Но сейчас за эти разговоры судят, как за политическую клевету на Родину. По радио говорят и в газетах пишут, что мы строим тяжелую индустрию. Это правда, только ее строят на человеческих костях. Страшный голод был на Украине, вымирали целые деревни.
Об этом нигде не встретишь в печати. А в разговоре, если кто и вспомнит о своей родне или семье, то очень осторожно. Причина той трагедии - голод. А почему был голод, все молчат. Объясняют очень просто - засуха, неурожай. Бог-то послал урожай, да вот люди сделали голод. Ты был совсем мальчишкой, а все-таки не забыл, как у тебя из рук кашу отняли. Не забыл и я, как грабили людей. Урожай хороший был в тот год. Да что там, старики говорили, что такого урожая на хлеб много лет уже не было. Сейчас смеются над Богом, что если бы Он был, то не послал бы такой голод. А Он его и не посылал, но люди делали, что хотели. Сначала отобрали у частных владельцев банки, сделали их государственными. Но банки оказались пустыми. Не доверяли тогда новому правительству, вот и держали свое добро, золото и серебро дома. Его-то и надо было забрать. А как? Добровольно никто не отдаст. Надо предложить что-то купить: плуг, косилку, молотилку или швейную машинку.
Но опять же, кто купит, а кто и нет. И вот был разработан легкий метод, испытанный веками. Это простой грабеж.
Заходят в дом так называемые добровольцы.
- Хозяин, поднимай руки, если хочешь жить и дорога жизнь твоей семьи. А ты, хозяйка, выкладывай на стол все добро. За жизнь, человек все отдаст.
- А если нет ничего, тогда умирай?
- Смотря какой грабитель. Знаешь песню Кармелюка:
Зовуть мене розбийником,
Що людей вбиваю.
Я богатых вбиваю,
Бедных награждаю.
Отак гроши розделив,
Я гpеxa не маю.
Увидят, бедный мужик, что с него возьмешь? Но если заметили, что зажиточный крестьянин, то всю душу из него вытряхнут. А осенью тридцать второго года был массовый грабеж, на высшем уровне продуманный. В самом Кремле! Это и есть, как я ее назвал "Государственная тайна".
- Дядя Тима, объясните, пожалуйста, лучше, что-то трудно понять.
- Я расскажу о нашей деревне, а ты поймешь. Деревня наша славилась богатством. А где богатство, там и зависть. Тот год нас долго не беспокоили. Кругом объявили зажиточных людей "кулаками". Собрали голытьбу, активистами их назвали, а молодежь в комсомольцы записали. Вот этих комсомольцев убедили, что враги богатые люди, они живут за счет бедных. Комсомольцам дали волю: бери, что хочешь из одежды, а хлеб и весь домашний скот - государственное достояние, нужно собрать и вывезти в город. Легкая нажива прельстила бедную молодежь. Свободу дали - делай, что хочешь. И эти комсомольские юнцы пошли ломать и грабить. В каждую деревню являлись добровольцы, вместе с представителями из района. А чтоб комсомольской молодежи не стыдно было, их посылали в другие деревни грабить. И пошло… Там тулуп новый взял, там еще что-то. Бери, что пожелает душа и все так просто, даром. Налеты на село начинались неожиданно, со всех сторон, облавой.
И не спрячешь ничего. Правда, мужики ночами старались закапывать зерно и овощи в землю. Но если эти запасы обнаруживали, то такому хозяину несдобровать, до смерти могут забить. Случалось, молодые верхом на лошадях убегали. А старики или семейные руками разведут, куда побежишь, семью не бросишь.
Кругом беда, а нашу Панскую забыли - живем спокойно, хлеб жуем. Конец ноября, на улице уже мороз. Нежданные гости явились и к нам. Подводами едут, молодежь на тех подводах, как на гулянку собрались. По дворам разъехались, грабить начали, было что брать. А чтоб больше страху нагнать, стрельбу открыли. Пять ветряков в поле сожгли. Мужики у нас в деревне не простые были, каждый за свое добро в защиту стал - кто с вилами, кто с топором, Штундистов у нас много было, так те и не защищались - заходи, бери. Стоят среди двора с поднятыми руками и молятся. Сам Разумовский был во главе этих разбойников. Вот когда я вспомнил, что не только я, вся деревня помнить будет. Некоторые женщины целуют ему руки, просят, ради детей что-то оставить. Но сегодня он совсем не тот, какой был, когда не имел власти. Сегодня он хозяин. Только смотрит по сторонам, не разбежалась бы охрана. Где охрана есть, там он герой. Но на штундистах зло согнал. Штунды в колхозы не пошли, они теперь враги народа, как хочешь, с ними так и поступай. Через несколько дворов от меня жил старшой ихний. Умный мужик был, на все руки мастер, Павел Матвеевич величали его. Жил зажиточно, овец держал с полсотни. Собралось возле его двора с десяток подвод. Мешки с зерном тянут, все барахло выносят из дому. Скандал подняли, ругань. Два сапога и активистов двое, один кричит.
- Отдай сапог, я первый приметил!
- Я первый брал, а ты меня толкнул! - кричит второй.
Сундук открыли, а там два полушубка и овчина. Набросились, как воронье на дохлую скотину. Здесь Разумовский успокоил всех своим приказом.
- Никому ничего здесь не брать. Сложить все обратно в сундук и в мою подводу погрузить. Всех овец забрать. Он еретик, штундист, враг народа.
Стоит наш Павел Матвеевич, как в рот воды набрал, молчит. А вид у него как у святого с иконы, только повторяет.
- Бог дал, Бог взял, да будет воля Твоя, Боже.
Ягнят несут, овечек выгоняют из овчарни, барахло на подводы грузят. Овцы спокойно идут, на то они и овцы. Только Разумовский кричит:
- Скорее, шевелись!
Последнюю овцу притащили и говорят:
- Один баран остался в загоне, страшный такой.
- Давай и барана, - а сам к овцам наклонился. Открыли ворота, чтоб барана выгонять. И тут такое случилось, чего никто не ожидал. Баран метнулся из загороди, через весь двор разгон набрал и с ходу Разумовского сзади подсадил. Он через воз перелетел и приземлился с другой стороны. Только ойкнул. Бедный в дугу согнулся, стонет. Кричит: "Бейте его, то есть Павла Матвеевича, это он специально порчу на барана нагнал, чтоб он меня убил. Видите, стоит, руки поднял". Что тут творилось, трудно передать. Разумовского посадили в телегу и увезли.
Не выдержал я и рассмеялся.
- Так ему и надо, дядя Тима, поделом. Баран и тот сообразил, кто виновник всех бед.
Я безбожник был и в комсомоле состоял, а так хотелось, чтоб тот баран комсомольцам всем штаны порвал.
- И что же дальше было, дядя Тима?
- Да что дальше… Никак они не могли того барана взять, да и овечки вокруг него собрались. Матвеич в сторонку отошел, овечек к себе зовет. Они послушные были, склонили головы, идут к нему, баран тоже с ними.
Потом Матвеич веревку вынес. Сам барана за рога привязал к подводе. Овечек тоже привязали и увезли.
Так в первый день пострадал лишь служитель Божий, Павел Матвеевич. Не понимаю я его, Гриша, крепкий такой мужик был, сила в руках имелась, а он не то что сопротивляться, сам грабителям помогал. На следующий день уезжать он решил. Вся деревня собралась у его двора. Еще бы, баран деревню спас от кровопролития, ведь все собрались стоять не на жизнь, а на смерть.
Матвеич вышел на крыльцо, сам снял шапку и нам всем предложил шапки снять.
- Давайте все прославим Бога, что так все кончилось, ведь могло быть и хуже. Все сняли шапки, кто Бога славил, кто стоял, но все понимали, что что-то важное происходит. В конце Матвеич помолился. Потом прощальные слова сказал:
- Дорогие односельчане! Вчера повеял ветер, но да хранит вас Бог от бури. Но буря грянет - и деревни этой не станет. Спасайтесь бегством, все, кто верит в Бога.
Мне Бог открыл, спасайтесь из этих мест. Я ухожу.
- Когда?
- Сегодня.
- Куда?
- Не знаю. Мой Бог спасет меня. Простите меня за огорчения, может, я кого обидел, к кому не проявил внимания, прошу прощения. С собой обиды тоже не понесу.
И он уехал. Штундистов в нашей деревне было одиннадцать семей, все они вслед за Матвеевичем куда-то выехали. Прожили мы две недели мирно, смеяться над штундистами стали, что они убежали тогда, когда никто не гнался за ними. И вдруг из области постановление:
"Покрыть долги, что собрались за два года. Все зерно сдать государству". Хлеб будут завозить уже печеный в деревенскую лавку (это так раньше в деревне магазины назывались), а мы его там будем покупать. Получается, что за свой же хлеб еще и платить должны. А тех, которые сопротивлялись новому постановлению, по ночам увозили куда-то, так что все очень быстро поняли, что нужно молчать, если хочешь жить.
Следующий раз приехали брать зерно и скот. Разговор с нами был короткий: "За малейшее сопротивление расстрел на месте". Никто и не подумал сопротивляться. Проверил и я свое хозяйство: Рябко живой, амбар с зерном пустой и ни зернышка. Проверил погреб.
Картофель забрали, только семенной остался и огурцы.
- Что будем делать, Катя, Матвеич говорил спасаться бегством. Но куда было бежать? Детишек двое маленьких, третьего ожидали, дождаться бы уже тепла. Матвеич говорил, что мы еще худших времен дождемся. Исполнились его слова. Но это было еще не все. Он говорил, что деревни этой не будет, так вроде Бог ему сказал. Какие страшные слова, дожить бы до тепла, потом уйти. Но как дожить? Картошку всю посчитали. Если использовать экономно, то до начала марта хватит.
И так не только у меня, а по всей деревне.
Так началась ужасная зима тридцать третьего года.
Деревня как будто вымерла, в гости ходили мало. Как-то сидим мы со своей семьей в хате. Стемнело, ветер в трубе свистит. Залаял пес. И тут я спохватился.
- Катюша, как нам быть? Картофельный запас мы разделили, но ведь у нас есть пес, о нем мы забыли! Что делать с ним, может, отвязать и пусть бежит куда-нибудь?
Опять залаял пес, и мы переглянулись - в такую погоду хороший хозяин собаку со двора не гонит.
Началась пурга, несколько дней из дому никуда не выходил, да и куда пойдешь в такую погоду и на пустой желудок. А может, это у меня только забрали, а все живут нормально? Да и совет какой-то нужен. Оделся потеплей и пошел по деревне. К вдове-соседке первой захожу, она в слезы.
- Оставили меня все и ты, Тимоша, тоже не заходишь. Ограбили среди бела дня, все забрали только немного картошки осталось. Бедная моя вдовья головушка. Во имя Бога молю тебя, не забывай меня и сироток.
Трудно мне было смотреть на ее слезы, сам чуть не заплакал.
- И у меня, соседушка, все забрали.
Ушел от нее с тяжелым сердцем. Ноги не хотят идти, вернулся домой, а дома встречает пес голодный. Я подошел к нему, а он возле ног трется и смотрит на меня, как будто хлеба просит. Я отвязал его: "Спасайся, как можешь". Спрашиваю жену.
- Катюша, когда ты последний раз пса кормила?
- Сегодня и вчера не давала ничего. Тимоша, картошка быстро уходит, чем детей кормить будем?
Кто-то постучался в окно, смотрю, а это пес лапой стучит, кушать просит. Отнес я ему свою порцию супа, а сам голодный лег спать. Через какое-то время я решил снова пойти по селу. Может, у кого хлеба раздобуду для своих детей, да и для соседки-вдовы. Не давали мне покоя ее слезы. Вышел я из дому и не знаю, куда идти. Пойду, думаю, сначала к богатому другу. Пчеловодом он был, пасека большая, да и человек неплохой. Жили они вдвоем с женой, раньше медом меня угощал.
Зашел, поздоровался. Хозяин лежал в постели.
Хозяйка печь топила, видно, что-то собралась варить.
Подошел к хозяину, он сильно похудел. Просить милостыни не стал, а только спросил:
- Как дела?
- Какие дела, когда с голоду пухнуть стали. Трудились мы вдвоем с женой, от темна до темна, все было и на черный день откладывали. И вот настал этот черный день. Нечисть комсомольская в дом ввалилась, забрали все, что смогли, одну свеклу оставили. Вот мы ее пожиже варим и юшку пьем. Ноги пухнуть уже начали. Как уговаривал меня Матвеич, бросай свой дом, бери жену и уходи, хороший был человек, да кто его послушал. Одни единоверцы с ним и ушли. Не послушал я его, на свое богатство понадеялся. Золота собрал немало, мог бы не одну коровку купить, а теперь все отдал бы за буханку хлеба. Да кто его возьмет, золото сейчас как мусор, никому не нужно. Я предлагал уже не одному, никто и смотреть не хочет. Пошел бы я сейчас куда глаза глядят, да ноги не ходят. Только по двору с палкой пройдусь, а так все лежу в постели, доживаю последние дни.
Понял я, что напрасны все мои надежды помочь вдове и выпросить себе. Вернулся домой с пустыми руками. Катюша ждала, может, я принесу горсточку муки или кусочек хлеба.
- Нет, Гриша, не могу я больше говорить про те страшные времена, не только видеть, а слушать страшно. Уж лучше ты расскажи, как голод перенес.
- Дядя Тима, я помню очень мало. В газетах читал, что был голод небольшой в связи с засухой, но люди его мужественно перенесли. У нас картошка была, а сколько, я не знаю. Помню, мама нам делила суп картофельный.
Разделит нам всем и говорит: "Добавки нет и не просите".
А иногда картофель в мундирах сварит с огурцом и тоже поделит. Чай пили из веток вишни и малины. Только сахара мама не давала, соль на стол поставит и говорит: "Сахарите понемногу, много не лежите, а то вредно, потому что сахар нынче соленый". А уже через время и соль стала давать по норме. Иногда отец муки немного принесет, тогда мама суп сварит мучной, без картошки. В такие дни мы чай не пили, мама говорила, что чай попили в супе. Как-то знакомые приходят и говорят, что хлеб есть в городе. И про какие-то торгсины рассказывали. Я тогда не знал, что такое торгсины, думал, что-то съедобное. Здесь дядя Тима рассмеялся и говорит:
- Не все же подряд можно кушать. Торгсины это магазины были, где меняли хлеб на золото или серебро, да только в нашей деревне о них не знали, так бы, может быть, выжили, ведь золото у нас было.
- А у нас за торгсины говорили все, даже дети. И вот однажды отец пошел в город и два дня его не было. Вернулся с двумя буханками хлеба и говорит: "Саша, это мою маму звали так, - всего по две буханки давали, больше не меняют. Очередь такая была, жуть, на версту растянулась. Люди там с вечера стояли, а мы только к утру приехали". Долго мама делила этот хлеб. Утром и вечером ели хлеб, а днем воду теплую пили. Помню к Рождеству отец принес еще раз хлеб и говорит: "Вот это все, больше нет ни гроша, менять тоже нечего".
Дожились до того, что отец принес нам брагу с завода - это жидкость такая, цветом как кровь, а на вкус кислая.
Спиртозавод был в селе Дублянка, где делали спирт из зерна. Завод закрыли и все люди бросились туда, вот отец и принес нам, а мама ему и говорит: "Василь, от нее же люди потравились, вылей".
Но больше всего запомнился мой день рождения двадцать четвертое марта. Мама приготовила обед, всем по картошке положила, а мне две дала и говорит: "Гриша у нас сегодня именинник". Володя, мой меньший брат, как заплачет: "Я тоже хочу быть именинником, почему Грише две, а мне только одна!" За столом поднялся плач.
Я проявил геройство: "Разделите эту картошину на всех".