Попили чай липовый и мама говорит: "Ну вот, дети, это и все, последнюю картошку съели, а теперь попробуем на воде жить". От воды мы все поправились. Я тогда не понимал, что мы уже стали пухнуть от голода, кушать уже не хотелось. Папа куда-то исчез, а мама была всегда с нами. Как-то заносит деревянное корыто, в котором когда-то хлеб месила и начала скоблить. Собрала немного муки вперемешку с опилками, поделила на кучки и варила нам суп. Так еще протянули. Она все повторяла: "Скорей бы поднялась крапива". Когда вернулся папа, я его не узнал, худой такой и страшный. "Смотри, Саша, я принес крапивы, только из-под земли появилась". Сварила мама эту крапиву и по пол кружки всем налила. А папе говорит: "Попей немножко юшки, а через время еще". Он попил, а на меня так странно смотрит. Я испугался, что он отнимет крапиву и быстренько проглотил свою порцию. Прошло уже столько лет, а я все еще помню, какой он страшный был, как простонал "скорей", когда делили крапиву. Начал просить добавки. Мама его к кровати подвела и говорит: "Полежи, а я сейчас еще приготовлю".
- Ну, детки, считайте перезимовали, уже трава пошла расти.
На следующий день мама сама пошла искать крапиву, а мы остались дома, а через недельку и нам разрешили идти на луг и кушать осоку, строго предупредив зелени не кушать, а только корень и белую часть. Когда я пошел в школу, рассказал своему двоюродному брату, как мы на лугу паслись. Он говорил, что тоже ел осоку и выжил, а соседский мальчик щипал сырую крапиву и кушал. Мой брат предложил ему выйти на луг, ведь осока вкуснее.
Он жадно накинулся на нее и стал есть не только белую часть, но и зелень. Скоро ему стало плохо. На следующий день этот мальчик умер. У них вся семья вымерла. Не всем так повезло, как нам, много людей умерло в тот год.
- Да, такого и врагу не пожелаешь. Помнишь я тебе говорил за Матвеича, он советовал спасаться бегством.
Павла Матвеевича я встретил здесь в Харькове. Все его единоверцы остались живы. Тебе, Гриша, я сейчас расскажу то, чего я не говорил еще никому, если у тебя нервы крепкие и ты, ну скажем, не брезгливый.
- Дядя Тима, говорите всю правду, про это в книгах не прочитаешь, а я хочу все знать.
- Ну тогда слушай. Число умерших скрывают, пишут просто: "Были смертные случаи". Но как шила в мешке не утаишь, так и этого, сколько бы не скрывали число умерших от голода, все равно когда-нибудь это станет известным. Но я думаю, что немало, возможно, сотни тысяч, а может, и больше. Вымирали селами, но о себе они уже не расскажут. Свидетели, которые остались в живых, тоже молчат о той трагедии, которая постигла нас.
Так вот, дожить до тепла на одной картошке мы не смогли - уже в конце января картошка была на исходе. Пойду в амбар, а он пустой, только мыши бегают. Я Кате предложил:
- А что если мышей ловить, да кушать?
- Нет, не смогу, умру от голода, но мышей кушать не буду. Я не против, вари для детей и корми их, может, и сам поешь.
- Я тоже не смогу их есть.
- А что если попробовать обжарить их на огне?
- Обжарить-то можно, но кушать - нет. Нужно что-то придумать, картошка на исходе. - Тимоша, убей нашего Рябка, за это греха не будет, детишки-то слабые совсем.
- Да что с того Рябка, одни кости. И тут меня осенило.
- А что, если откормить его мышами, но только как это сделать, ведь он не кот, ловить мышей не будет.
Решил смастерить мышеловку и попробовать подкормить пса. Поймал мышь. Бросил собаке, не ест, только смотрит, то на меня, то на мышь.
- Давай его напоим соленой водой, а мышу немного осмолим, - подала идею Катя.
Так и сделали, получилось нормально. Мыша пошла как кусок мяса. Все съел. Через некоторое время поднес я Рябку живую мышу, он тоже съел. Тогда я открыл все сараи, чтоб он ловил сам себе мышей. Да и я, когда поймаю, подкидывал ему. За неделю наш Рябко поправился. Теперь уже очередь и до него дошла. Повесил веревку через перекладину, взял нож и тарелку для крови.
- Только не неси кровь в дом, детей испугаешь, да и я не могу видеть это, - попросила Катя.
Рябко бегает, трется у ног, смерть, видно, почуял.
Накинул я ему веревку на шею, завязал. Собака привычная была к ошейнику, не вырывалась. За веревку потянул и повис наш Рябко. Здесь я схватил нож, перерезал горло, а кровь в тарелку спустил и выпил. Снял шкуру с собаки и бросил в угол, а тушку в дом понес, чувство такое было, как будто я петуха зарезал.
- Давай разделим это мясо, чтоб на месяц хватило, - говорит Катя.
Начали делить, да куда там, тут и на полмесяца не хватает. Посмотрел я на своих детей Люсю и Гришу. Лица припухшие, под глазами мешки висят, по комнате еле ходят, да и у Катюши в глазах уже жизни нету.
- Нечего делить, сначала приготовим бульон и попьем. Потом еще добавим. Если сейчас не поддержать детей, то потом будет поздно.
После этого мяса мы ожили, но и оно очень скоро кончилось, что делать? Вспомнил про шкуру. Побежал в сарай, может, из нее что-нибудь можно приготовить.
Смотрю, а шкуры и след простыл, крысы все поели. От досады я чуть не заплакал. Был такой злой на себя, почему не догадался забрать с собой в дом? Такая досада взяла меня, что я скажу Кате, ведь она меня за шкурой послала. Надумал крыс ловить, но ведь от крыс и кошки дохнут, как же ими детей кормить, ведь они только чуть-чуть окрепли. Думал, с ума сойду, зачем так жить? Я жил ради детей, жены, а теперь сам их и погубил. Перед глазами умирающие дети и Катя пухлая стоят. Немного успокоился. Ну, а если бы я шкуру принес, еще неделю пережили, а потом? Какая разница, все равно умирать, сегодня или через неделю. Катюша говорила, что в погребе пусто, а если я проверю. Полез в погреб, кругом пусто, стал бочки двигать с места на место и заглядывать по углам. И вдруг вижу в углу картошка. Я от радости даже набрать забыл, побежал в дом.
- Катюша, у нас в погребе картошка еще есть! Набрал я с полведра и несу домой, много не мог унести.
- Там еще много!
Много - это одно ведро, а было только начало февраля. Натопили печь, сварили суп, поели и так хорошо стало. Перенес я весь картофель в дом. На чердаке нашел семенную кукурузу в кочанах, Тут мы совсем ожили.
Дожили до середины февраля. Но вижу, Катюша совсем слабая стала. Взял я весь домашний труд на себя. Обед готовлю, печку топлю, кукурузу тру. Но на стол подавала Катя, говорила, что это женское дело, а потом совсем ослабла, и это не стала делать. По комнате едва пройдет, да и то, куда ей, ведь через два месяца мы ожидали пополнения в семье. Стал все делать сам. Катю кормлю двойной нормой, а она, бедняга, и к столу не стала подходить.
Стала меня просить, чтоб я по селу пошел.
- Тимоша, сохрани деток. У нас и деньги есть, и золото. Отдай все и купи хоть немного хлеба.
Пошел я по селу. Решил соседку навестить, а то за своим горем и о ней забыл. Стучу, никто не открывает.
Толкнул дверь, захожу. Тишина. Плита не топлена.
Зашел в другую комнату, а на кровати большая куча подушек лежит и ни души. Опять на улицу вышел, следов нет. А может, их уже в живых нет? Надо проверить весь дом. На печь заглянул, под кровати тоже - нет нигде.
Взгляд упал на кровать. Поднял подушки - лежат, она и двое дочек. В испуге отскочил, решил, что они мертвые, но потом подумал: "А вдруг крепко спят". Снова подошел к кровати, стал потихоньку звать, потом громче.
Молчат. Рукой коснулся лба - холодные. Снял шапку, перекрестился. Стал думать, как могилу выкопать да похоронить. Земля мерзлая. Придется ждать тепла. Когда первое потрясение прошло, решил поискать продукты, им они больше не нужны. Спустился в погреб, обыскал все, кроме трех картошин ничего нет. Сарай проверил тоже пусто. Заглянул в кладовку - пусто. В коридоре увидел - узелок висит. Достал его, похоже фасоль. Да, точно, но как забрать? Вдову обидеть. Подошел к постели, прощения попросил, что без спросу беру. У Бога попросил прощения, чтоб Он простил грех. Принес домой, а Катя снова.
- Детишек сохрани, а мне больше не жить.
Я посмотрел на них, совсем отощали. Надо побольше давать есть, подумал я, но где взять продуктов? Пойду, наверное, к своим друзьям, в ноги поклонюсь. Может, до молодой пары зайти, что обвенчались летом? Не раз, бывало, когда возвращался с работы домой, приглашали чайку попить. Хорошая пара, они кусок последний пополам поделят. Живут далековато, но пойду к ним первым. Подхожу, ворота открыты, дом тоже. Самовар на столе стоит, а вместо сахара соль. Кругом все прибрано, как будто гостей ждут. На столе лежит записка:
"Прости нам, Боже". И дата - двадцать третье февраля.
Значит, три дня назад писали. На кровати лежат вдвоем, как будто спят. Уснули вечным сном. Подхожу, ужасно пухлые, воду, видно, пили много с солью. Венчальное платье положено сверху, так как она была вдвое больше прежнего. И он был одет в костюм, одна рука в рукаве, а другая свободна. Какая прекрасная была пара, а теперь жутко смотреть. Я ближе подошел. Платье измазано кровью, а у него рука в крови - у обоих вены перерезаны.
Подошел снова к столу, перечитал записку: "Прости нам, Боже". Ужасным смыслом наполнились эти слова. Ведь, говорят, самоубийцы в рай не попадут. Перекрестился в святой угол: "Прости им, Боже". Иду домой, еле ноги волоку от горя своего и людского. Дома рассказал Кате увиденную картину, она посмотрела умоляющим взглядом:
- Ты хоть не сделай этого, детишек сохрани.
Как тяжело вспоминать все виденное и пережитое. Решил снова идти по дворам. Думаю, на этот раз я не уйду, хоть кусочек хлеба для детей выпрошу. А в ушах все слова Катины: "Деток сохрани". Зашел к одним, тоже холодно и ни единого звука. Ноги мои стали какие-то тяжелые, не могу идти. Неужели все село вымерло! Нет, думаю, ради семьи надо жить. Почувствовал себя вором. Но не воровать я пришел и не грабить. В кусочке хлеба нуждаюсь.
Стол накрыт нарядно, а на столе что-то прикрыто расшитым полотенцем. Приподнял полотенце и глазам не верю, куча золотых монет и записка: "Каты, вы забрали нашу жизнь, возьмите и этот мусор". Кому это золото сейчас нужно, если семья умирает с голоду. Я жить хочу, кусочек хлеба найти бы. Каты забрали их жизнь?
Значит, их уже нет в живых. Прошел одну спальню, вторую. Тихо. Зашел в зал, а там два трупа висят. У меня уже и страх пропал, такого насмотрелся. Еще раз повторил в уме то, что было написано в записке: "Каты, вы забрали нашу жизнь, заберите и этот мусор". Нет, я не кат и мусор мне не нужен, но если есть сухая корка хлеба, я заберу. Всю кухню перерыл. Под лавкой вдоль стены картошки с полведра нашел и немного пшена. Почему, думаю, они покончили с собой? Еще могли бы несколько дней пожить.
Картошка была как камень, мерзлая. Принес домой и говорю:
- Сегодня я большой урожай собрал! А Катя мне в ответ:
- Детей накорми.
Я печь растопил, тепло стало. Радовался, что хоть Катя поест. А то она все детям отдавала, сама только воду пила, говорила, что не хочет. Я подошел к кровати:
- Катюша, не умирай, прошу тебя. Сейчас я приготовлю покушать.
- Поздно, Тимоша, детишек сохрани. Она была уже вся пухлая.
- Пить дай. Сварил я ту мерзлую картошку и даю ей.
- Тимоша, я не могу глотать, водички дай. Я растер картофель, с водой размешал, и она с большим трудом глотнула. Ужас охватил меня.
- Помогите, что мне теперь делать? Дочурка плакать стала, кто поможет мне, если все село умирает с голоду? Снова подошел к кровати.
- Катюша, покушай, ради меня, покушай. Что я буду делать один. Она глотнула два раза и покачала головой:
- Не могу.
Уже и дети стали просить, чтобы покушала. Она отказывается. Решил сам покушать немного, еще ничего сегодня во рту не было. Ем, а мысли все о Кате. Смотрю на нее, ужасно пухлая, глотать не может, а глаза все такие же голубые, но только неподвижные стали.
Тут дядя Тима, замолчал, посмотрел я на него, а он плачет.
- Не могу я, Гриша, говорить, тяжело. Кому я сделал что-то плохого, зачем жену у меня забрали?
- А детей?
- И детей я не смог сберечь. Сегодня не могу говорить об этом, как соберусь с силами, тогда и расскажу. Но только, Гриша, никому ни слова. Их не возвратишь, а себя погубишь. Наказ жены я не исполнил, не смог детишек сохранить. А ведь она ради них сама не ела, думала спасти. Всего семь лет прожили вместе! Она сиротой осталась в два года. Пусть будут прокляты те, кто жизнь людей губит. Он сел на скамейку.
- Дядя Тима, смена кончилась, пора домой.
Ушел дядя Тима, а я не находил себе места. Сегодня у нас лекция в клубе: "Происхождение человека". Может, туда пойти? Вход бесплатный, почему бы не сходить?
Народу собралось много. Лектор начал говорить о Боге, критиковал древних египтян, как они своих фараонов в богов превращали.
Сижу и думаю, а чем мы, современные люди, отличаемся от древних египтян? Они ставили статуи своих фараонов и кланялись им, а у нас на каждом углу памятник Ленину - чем вам не идол. Задумался так, что даже прослушал, о чем говорят. Снова прислушался, объясняют, что не Бог создал человека, а человек Бога. Только откуда взялся человек? Второй лектор рассказывал, как природа сотворила человека. Такую чушь понес, сам толком не понимал, о чем говорил. Рассказал о появлении человекоподобных обезьян. Эти первые обезьяны куда-то делись. Их называют "Потерянное звено". Это звено еще Дарвин искал и не нашел. Обезьяны и макаки являются нашими предками.
- У кого есть вопросы? Тишина.
Поднялся я:
- Как может неживое сотворить что-то живое и дать ему жизнь?
- Надо изучать химию. Если один химикат соединить с каким-нибудь другим, то получится третий химикат, совершенно не похожий на те первые два. Вопросов больше нет?
Я понял, что лектор абсолютно безграмотный. После выходных дядя Тима продолжил свой рассказ.
- Катя моя больше с постели не встала. А я все продолжал ходить и искать продукты. Бывало, в дом зайдешь, а там - живые, просят кусок хлеба. В таких случаях просто уходил. Искал дома, где были мертвые, там хоть что-то мог найти.
Видел даже такое. Лежит мертвец, крысы обгрызли его со всех сторон. В избе две детские головки лежат, детей поел, а теперь и его очередь пришла. Ничего не стал брать, спешу домой. Подхожу ближе, слышу, дети плачут. Поспешил в дом - Катюша навек уснула. Перекрестился, Царства Небесного пожелал, а слез нет. С трудом в сарай перетащил ее, чтоб до тепла там полежала.
Дети сильно плакали, и я решил, что сделаю все, чтоб дети остались живыми. Пошел снова по хатам. Зашел к молотобойцу нашему. Дочурка у него была красавица, вся в папу. Думаю, может у него что есть, по старой дружбе даст. У такого не могут все забрать, одной рукой десятерых сомнет. Захожу в дом, о ужас, посреди комнаты лежат два трупа, еще теплые. У хозяина в руке ружье, наверное, застрелил жену, а потом и себя. Что делать, кому жаловаться будешь? Прошел на кухню, как обычно, посмотреть, может, что съедобное найду. На столе стоял чугунок с мясом. Удивился, откуда у них так много мяса, наверное, не всех овечек отдали. Решил взять мясо и поискать шкуры, чтоб не повторить ошибку, как с Рябком. Нашел шкуру, только шерсть вся в крови, потянул ее и замер от ужаса. Боюсь я, Гриша, дальше говорить.
- Да не бойтесь, дядя Тима, говорите, я никому не скажу.
- Это была головка их дочки… Тяжелый день был. Я уже не знал, что делать. Разум мутился от голода и всего увиденного, а дома голодные дети ждут. Захожу еще к одним, всего три года как поженились. Услышал детский плач.
- Хозяин дома? Слышу тихий голос откуда-то.
- Нету уже в живых, Тимоша, это ты? Тимоша, спаси мое дитя, оно еще живое. Меня оставь, мне уже не жить, сыночка забери. Он, бедняжка, пустую грудь терзает, всю искусал и капли крови лижет.
Я ужаснулся. О Господи! Ребенок грызет материнскую грудь. Нет, это не людоеды. Людоеды те, кто обрек их на голодную смерть, а это их жертвы. Чем помочь этой малютке? Решил на обратном пути зайти.
Тяжело было смотреть на весь этот ужас. Прохожу мимо одного двора и вдруг слышу лай щенков. Зашел во двор, вижу, возле скирды три щенка играются, упитанные такие. Это был двор штундистов. Сами-то они выехали куда-то, но может что осталось из продуктов. В доме все было перевернуто и съестное забрано. Мать щенков ушла куда-то, а они были доверчивые. Я заманил их в дом и совершил расправу, кочергой ударил по голове, положил в мешок и понес домой. Чтоб не повторить ошибки с кожей, подвесил щенков и осмалил их. По комнате пошел приятный запах. Приготовил мясной бульон, решил не экономить, ведь дети совсем ослабли. Налил бульона и положил по кусочку мяса.
Уже стемнело. Дети попросили пить, чая не приготовил, дал им бульон. Затем уложил детей спать, перекрестился на ночь и сам лег. Среди ночи дети проснулись, пить захотели. Чувствую и меня жажда мучит. Выпил стакан воды, другой. Ну, а детей не стал поить холодной водой, а дал им бульон, пусть поправятся от сытного.
Утром я проснулся первым, дети крепко спали. Я поджарил мяса на сковородке. Разогрел бульончик и решил разбудить детей, так как время уже подходило к обеду. Приподнял одеяло, а они холодные. Тут я пришел в отчаяние, упрекал себя за то, что погубил детей своими же руками. Я не знал, что едой можно погубить их.
Остался я один. "Зачем теперь жить? - думал, - кому я нужен?" Вдруг вспомнил, как вчера молодая мать просила спасти ее сына. Налил бульона, хотел взять мяса кусочек для той женщины, но передумал, мясо может повредить и ей, а бульончику немножко можно. И пошел я спасать других, коль своих не смог уберечь. Захожу в дом, тишина как в гробу. Подошел к кровати, но уже было поздно. Богу душу отдала вместе с сыном. А он, бедняжка, искусал всю материнскую грудь. Так с грудью во рту и умер. Снова тот же вопрос в голове, зачем так жить? Надо пройти всю деревню, может, кто-нибудь еще есть в живых. Но нет, казалось, весь мир вымер. А может, это только наше село вымерло, только я остался жить, чтоб другим рассказать, ведь мертвые не расскажут.
Появилась у меня цель жизни, хотя бы для того, чтоб рассказать людям правду. Уходить надо подальше от этих страшных мест. До Золочева пятнадцать километров, а там ездят поезда на Харьков. Но как до Золочева дойти? В такую даль я не дойду, совсем ослабел.
Немного надо окрепнуть. Щенков осталось двое, доем их, а когда теплее будет, тронусь в путь. Надо жену и детей похоронить. Священника призвать бы, да где он, священник? И как могилу вырыть, земля мерзлая. А если похоронить их в погребе, там земля мягкая. Детей на ночь оставил в доме, а завтра займусь похоронами. И вот на утро занялся работой. Перенес своих дорогих в погреб и разложил по порядку. Катюшу под стенку и детишек рядом. Накрыл одеялом, поцеловал на прощание и стал стены погреба разрушать, чтоб прикрыть тела землей.