На Руси когда-то говорили: столько правды, как в решете воды. Решето-то у мацкевичей есть, даже не одно… Но воду-то они в них удержать никак не могут. К сожалению, очень многие люди, оказавшись в паутине слов, завороженные псевдогуманистическими заклинаниями вольных или невольных гитлеровских пособников, к тому же одураченные многолетними, еще с советских времен, утверждениями о царившем в Советском государстве беззаконии, не замечают этого.
Где убивали поляков?
Но пора посмотреть и на место преступления: говорят, опытному следователю оно о многом может рассказать. Однако, чтобы понять, что весной 1940 года, впрочем, как и в другое довоенное время, в Катынском лесу нельзя было организовать массовый расстрел людей, никакой опыт не требуется, необходимо совсем немножко здравого смысла.
Репортажи с места захоронения польских офицеров неоднократно проходили по различным телевизионным каналам. Они, по-моему, дают о нем ясное представление. Сегодня это достаточно обустроенная территория, но видно, что могилы находятся в лесу, именно в лесу, а не в каком-то подлеске-перелеске. Нетрудно представить, какой глухоманью были эти места в довоенные годы. Читатели этих заметок уже знают из цитированных мною показаний свидетелей, а некоторые, возможно, из других источников, что это далеко не так. Но, убежден, что все, кто не знает, где именно находятся могилы, так и думают: убивали поляков в чащобе, конечно, подальше от людских глаз.
В Сообщении Специальной Комиссии есть описание Катынского леса: "Издавна Катынский лес был излюбленным местом, где население Смоленска обычно проводило праздничный отдых. Окрестное население пасло скот в Катынском лесу и заготавливало для себя топливо. Никаких запретов и ограничений доступа в Катынский лес не существовало".
Могилы поляков находятся менее чем в двухстах метрах от дороги между двумя областными центрами – Смоленском и Витебском. В семистах метрах от зданий функционировавшего здесь до войны дома отдыха Смоленского УВД. И практически на территории… пионерского лагеря. Да-да, в довоенные годы здесь располагался пионерский лагерь, принадлежавший смоленской областной Промстрахкассе. Место и в те годы было людным, исхоженным.
А теперь представьте, читатели, его в апреле или в мае 1940 года, когда, якобы, сотрудники НКВД расстреливали поляков. От станции Гнездово, что в двух с половиной километрах отсюда, машина за машиной – воронки – везут поляков. В двухстах метрах от шоссе, по которому в обе стороны катят полуторки, трехтонки, крестьянские телеги и, возможно, идут пешеходы, гремят выстрелы. На их звуки наверняка "заглядывают" отдыхающие в доме отдыха смоленские милиционеры, может быть, со своими женами. А через недельку, когда начались школьные каникулы, на свежевырытых могилах зарезвились детишки. (Кстати, в 1941 году их из лагеря вывезли лишь в июле.) В здравом смысле и не имея желания любой ценой обвинить Советский Союз в убийстве поляков, можно представить такую картину?.. Пустой вопрос…
А вот такую… В конце лета или в начале осени 1941 года немцы принимают решение расстрелять поляков. Где это сделать? В самих лагерях невозможно: офицеры – не бараны, они оказали бы сопротивление. Да и куда девать тысячи трупов? Не проще ли вывезти куда-нибудь живых поляков, но недалеко от лагерей? Конечно, маленькими партиями. И, конечно, в такое место, в котором были бы условия для проживания расстрельной команды: убить-то предстояло несколько тысяч человек – "работенка" не из легких.
Козьи Горы с милицейским домом отдыха отвечали всем требованиям. По показаниям местных жителей, "с захватом Смоленска немецкими оккупантами в Катынском лесу был установлен совершенно иной режим. Лес стал охраняться усиленными патрулями; во многих местах появились надписи, предупреждающие, что лица, входящие в лес без особого пропуска, подлежат расстрелу на месте.
Особенно строго охранялась та часть Катынского леса, которая именовалась "Козьи Горы", а также территория на берегу Днепра…".
Да, очень удобным стало осенью 1941 года это местечко для черных дел. И пострелять можно было без лишних глаз, и расслабиться от "трудов".
Ничего подобного, говорят свидетели у Ю. Мацкевича, никаких ограничений немцы не устанавливали. Это сотрудники ГПУ установили забор, а территорию охраняли с собаками. Тем не менее, местные жители пролезали под забором, чтобы собирать в лесу грибы и ягоды. Видать, смелыми были – даже собак не боялись, а собаки, напротив, – то ли трусливыми, коль на нарушительниц не гавкали, то ли ручными. Свидетели даже рассказали Ю. Мацкевичу, как часовые насиловали местных девчат, которые пролезали под проволокой, чтобы собирать в лесу ягоды. А об одном эпизоде рассказали с такой подробностью, словно слышали о нем от жертвы или насильника.
Может, в полиции панской Польши и было у часовых за правило насиловать женщин, которые оказывались рядом с их постами. Но представить себе, чтобы часовые НКВД, даже не один, а несколько, могли насиловать девчат из ближайших деревень, – для этого надо иметь очень большую фантазию. А уж допустить, что в те годы такие преступления, тем более получившие широкую огласку в народе, остались безнаказанными – на это никакой фантазии не хватит. Конечно, если человек понимает, чем была для простых людей в те годы Советская власть.
Поделился с Ю. Мацкевичем своими воспоминаниями о катынском заборе и И. Кривозерцев. Он якобы рассказал, что: "В 1929 году, не помню уж в каком месяце (месяц не запомнил, а год десятилетний мальчуган в памяти все-таки сохранил, отметим эту памятливость гитлеровского пособника – авт.), приехала комиссия ГПУ осмотрела этот лес и забрала его себе. С того времени его огородили проволокой, а со стороны дороги поставили деревянный забор и ворота. А над воротами вывеска: "Запретная зона ГПУ Вход посторонним лицам воспрещается".
Есть упоминание о заборе и в донесении полицейского Фосса. Но тоже со ссылкой на свидетелей. Сам полицейский чиновник ни забора, ни даже следов его не видел. Очевидец Ю. Мацкевич – тоже, иначе бы обязательно рассказал о своих наблюдениях. Куда же исчезло после оккупации Смоленской области немцами это явное свидетельство каких-то темных дел НКВД? Не иначе, как командир какой-то отступающей на восток части Красной Армии, увидев забор с воротами и вывеской, подумал, что его, тем более вывеску, ни в коем случае нельзя оставлять врагу, приказал его выкопать и забрать с собой. Вместе со следами…
Ю. Мацкевич сочинял свою "Катынь" для западного читателя и потому, не боясь разоблачений, писал любую чушь. Он знал: его читатели настолько убеждены в том, что советские люди живут в мире всевозможных ограничений свободы, что поверят ей. А уж существование какого-то забора тем более не может вызвать у них никаких сомнений. Но в русском-то издании поставленный Ю. Мацкевичем в лесу забор был совсем не к месту. Однако в воспаленных от злобы мозгах антисоветчиков, занимавшихся подготовкой книги к изданию на русском языке, такая мысль даже не мелькнула, и они перетащили деревянно-проволочный забор в русское издание. Не озаботившись даже снятием с него вывески "ГПУ". А это ведь разговорная в сороковых годах аббревиатура, такой организации тогда в Советском Союзе уже не существовало…
В 1923 году ВЧК преобразовали в ОГПУ – Объединенное главное политическое управление при Совнаркоме СССР. Но и такой организации к весне 1940 года давно не существовало. ОГПУ было ликвидировано еще в 1934 году. Так что вывеску с аббревиатурой "ГПУ" сотрудники ОГПУ никак не могли повесить ни на каком заборе. Ее повесил И. Кривозерцев, а, может быть, и сам Ю. Мацкевич. Он мог и не знать о расформировании ОГПУ а на Западе не только до войны, но и некоторое время после ее окончания советский орган государственной безопасности называли "ГеПеУ". Ю. Мацкевич вполне мог считать, что название "ГПУ" сохранялось до образования Министерства государственной безопасности. Но как бы там ни было, потом забор вместе с вывеской стали перетаскивать, как доказательство преступления советской власти, из одной публикации в другую. И нет в этом ничего удивительного: в "демократической" России обличители советской власти освобождены от необходимости задумываться над тем, что говорят и пишут. Подчас – в ущерб собственным интересам.
Все они оказались даже не в состоянии задуматься, что заявление Специальной Комиссии о том, что в Катынский лес перед войной был свободный доступ, поставило бы в глазах тысяч и тысяч людей под сомнение достоверность всего Сообщения. Если бы этот пресловутый забор существовал в действительности! Ведь его бы видели жители всех окрестных деревень. О нем наверняка знали бы их городские родственники, слышали жители и отдаленных деревень. Его видели бы водители и пассажиры проезжавших мимо забора машин. То есть о его существовании знало бы бог весть какое количество людей. На сколько же ртов работникам НКВД требовалось "накинуть платок", чтобы все они все молчали! Л. Берия, говорят, был весьма могущественным человеком. Ну, допустим. Но не до такой же степени, чтобы навеки вечные заставить молчать тысячи и тысячи самых разных людей. Ведь никто из них, а многие наверняка дожили до горбачевской "перестройки", когда разоблачать "злодеяния сталинизма" перестало быть просто безопасным, а стало откровенно выгодным занятием, никак не поспособствовал опровержению выводов Специальной Комиссии.
Кстати, ее члены тоже "не прошли" мимо забора. Они выясняли у местных жителей, существовали ли какие-нибудь ограничения для посещения леса. Нет, в один голос говорили свидетели. И рассказывали, что Козьи Горы были открыты для жителей всех окрестных деревень. А учащийся ремесленного училища связи Е. Устинов, который покинул пионерский лагерь за два дня до начала войны, прямо сказал, что никаких ограждений в лесу не было "и всем доступ в лес и в то место, где впоследствии немцами демонстрировались раскопки, был совершенно свободный".
Фронт холодной войны
Наши союзники по антигитлеровской коалиции начали против нас наступление на фронтах холодной войны, едва стихли залпы Второй мировой. Линия одного из фронтов как раз прошла по Катынскому лесу. Открыли его союзники на… Нюрнбергском суде над нацистскими преступниками. Сделано это было под видом установления истины, когда адвокаты нацистских преступников заявили, что предъявленное советским представителем их подзащитным обвинение не обосновано. И суд голосами западных представителей постановил провести собственное расследование.
Приняв такое решение, суд превысил свои полномочия. С позиций обычного судопроизводства это кажется странным, но Нюрнбергский суд не имел права проводить собственное следствие. Согласно разработанному для него Уставу, статье 21, обвинение считалось доказанным, если его подтверждали надлежащим образом оформленные документы, представленные обвинителями. Столь принципиальное отступление от обычной судебной практики было сделано потому, что нацисты совершили такое огромное множество преступлений, что расследовать их в судебном заседании не имелось никакой возможности. Почему в случае с "катынским эпизодом" судьи, представляющие страны-союзницы, решили отступить от выработанных решений? Уже упоминавшийся профессор Ч. Мадайчик зачем-то рассказал о любопытном факте: оказывается, судья трибунала Роберт X. Джексон признал в 1952 году, что получил на этот счет соответствующее указание от американского правительства.
А в 1946 году так как трибунал решение принял, советская сторона вынуждена была доказывать свои обвинения. Она вызвала в суд трех свидетелей. Первым давал показания профессор В. Прозоровский. Он ответил на вопрос суда, почему считает, что поляки были убиты осенью 1941 года. Вторым свидетелем стал член Международной комиссии, работавшей в апреле 1943 года в Катыни, болгарский судмедэксперт М. Марков.
Что показал доктор М. Марков, занимавший в 1943 году штатную должность сотрудника кафедры судебной медицины Софийского государственного университета? Вот выдержки из протоколов Нюрнбергского трибунала:
"Смирнов (советский прокурор): Прошу Вас ответить на следующий вопрос: свидетельствовал ли судебно-медицинский осмотр трупов о том, что они находились в земле в течение трех лет?
Марков: По моему мнению, эти трупы находились в земле меньше трех лет. Я считал, что труп, аутопсию которого я проводил, находился в земле около года или полгода.
Смирнов: В практике болгарских судебных органов принято при освидетельствовании трупа составлять по этому поводу судебный медицинский акт, включающий две части: описательную часть и выводы. В составленном Вами протоколе есть заключение или нет?
Марков: Мой протокол состоит из описательной части без заключения.
Смирнов: Почему?
Марков: Потому что, судя по представленным нам документам, я понял, что нам заранее стараются внушить, будто трупы находились в земле три года…
Смирнов: В момент подписания обобщенного протокола было ли совершенно ясно, что убийства в Катыни в любом случае совершены не ранее последней четверти 1941 года и что 1940 год в любом случае исключается?
Марков: Да, мне было ясно, и именно по этой причине я не подписал заключение к протоколу, составленному мною в Катынском лесу".
Постольку по существу его показаний возразить никто и ничего не мог, то их обычным для всех антисоветчиков путем поставили под сомнение. Вот так, как это сделал советский кандидат военных наук Ю. Зоря. (Кстати, один немецкий профессор по фамилии V. Falin в письн ме "лучшему немцу года" выделил этого ученого, хотя и в компании с двумя ему подобными, из массы прочих обличителей "советских злодеяний". На беду Советского Союза, а потом и России, немецкий профессор V. Falin в то время, когда писал письмо, был заведующим Международным отделом ЦК КПСС В. Фалиным, а "лучший немец" занимал высший пост в КПСС.) Так как кандидат наук Ю. Зоря (может, он и доктором наук успел стать перед тем, как ушел в конце 90-х годов в иной мир) хорошо понимал, что в нынешние времена его никто не обяжет доказывать правдивость своих утверждений, то он со спокойной душой написал: "Кое-что Меркулову и Абакумову удалось. Можно полагать, что в результате "подготовки" болгарского свидетеля изменил свои показания профессор Марков". Фраза для ученого мужа весьма безграмотна, но в объяснениях не нуждается. Но по поводу того, что удавалось или не удавалось В. Меркулову с В. Абакумовым, а рассуждения о подготовке ими свидетелей – одна из любимых тем всех "обличителей", мы поговорим чуть позже. Сейчас о самом профессоре.
Впервые свое мнение он высказал ещё до начала Нюрнбергского процесса, в феврале 1945 году в Софии. Ясное дело: это еще тогда В. Меркулов и В. Абакумов постарались! Только вот в чём загвоздка. И в Болгарии народная власть, без содействия которой советскому НКВД вряд ли удалось бы "уломать" болгарского профессора, была установлена несколько позднее допроса свидетелей на Нюрнбергском процесс, буквально за две недели до его окончания. Кстати, даже в 1947 году в Болгарии существовала мощная оппозиция коммунистам, настолько мощная, что руководство Советского Союза некоторые ситуации, там складывавшиеся, рассматривало как кризисные. Да и что помешало бы профессору, находясь в американской зоне оккупации, отказаться от данного В. Меркулову и В. Абакумову обещания свидетельствовать против немцев? Так же, как немецкие власти не могли "достать" М. Маркова в Болгарии, так и советские ничего не могли предпринять против него в Нюрнберге.
Кстати говоря, немцы очень настойчиво добивались от Марко Маркова подписания протокола в полном объеме. Спустя много лет после поездки М. Маркова в Катынь, Георгий Михайлов, бывший в 1943 года ассистентом М. Маркова, вспоминал: "Одна из целей, которую преследовало германское правительство, организуя Международную комиссию в Катыни, состояла в том, чтобы ее участники после возвращения в свои страны выступили с публичными заявлениями о зверствах большевиков. Доктор Марков ничего такого не сделал. На него был оказан нажим, но он упорно отказывался. Затем немцы, уже обнаружившие, что в его протоколе нет заключения, выслали ему этот документ с требованием написать заключение и подписаться под ним. Доктор Марков вернул его, оставив без ответа. Протоколы высылались и возвращались снова. И это повторялось несколько раз. Доктор Марков демонстративно отказывался написать требуемое от него неверное заключение. Неоднократно к нему приходил и сам германский полномочный министр Бекерле. Так дело дошло до открытого столкновения. Доктор Марков заявил ему, что он является болгарским подданным и Бекерле ничего не может ему приказывать.
Его отношения с немцами чрезвычайно обострились…"
И опять: не поддерживает человек версию Геббельса – значит, его заставили, значит, идет против собственной совести… Марко Марков оказался мужественным человеком. Нет, уверяют всякие зори, он – пошедший на поводу у руководителей НКВД трус… Какое, все-таки, у этих зорей представление о совести?.. (Хочу обратить внимание читателей и вот на какое обстоятельство. Все антисоветчики об угрозах и запугивании людей работниками советских органов внутренних пишут как о чем-то самом собою разумеющемся. Но ведь никто из них не привел ни одного доказанного факта, который можно было использовать в качестве примера хотя бы для аналогии. Ну, например, доказано, что НКВД запугал такого-то болгарского гражданина или такого-то польского гражданина, следовательно, можно предположить, что его сотрудники вполне могли и катынских свидетелей застращать. Нет ни одного подобного факта, что совершенно не мешает нынешним "фанатикам правды" выстраивать из домыслов "доказательства".)
В качестве третьего свидетеля советская сторона представила бывшего заместителя бургомистра Смоленска профессора Б. Базилевского. Лично он, который в Сообщении Специальной Комиссии выглядит скорее жертвой оккупантов, чем их подручным, ничего не видел. Но у него накануне расстрела польских офицеров состоялся разговор со своим шефом – бургомистром Б. Меньшагиным. В. Базилевский обратился к нему с просьбой посодействовать освобождению из лагеря для военнопленных № 126 некоего Жиглинского, педагога по профессии. Чем он приглянулся профессору астрономии, в Сообщении не указывается, но для нас это и неважно. Существенно то, почему бургомистр не выполнил просьбу заместителя, хотя и пытался: он с ней обращался к коменданту Смоленска фон Швецу. Последний отказал бургомистру, объяснив ему, что "получена директива из Берлина, предписывающая неукоснительно проводить самый жестокий режим в отношении военнопленных, не допуская никаких послаблений в этом вопросе". Когда бургомистр передал разговор с комендантом своему заместителю, тот удивился: "Что же может быть жестче существующего в лагере режиме?"
"Меньшагин, показывал далее Б. Базилевский на заседании Комиссии, странно посмотрел на меня и, наклонившись ко мне, тихо ответил: "Может быть! Русские, по крайней мере, сами будут умирать, а вот военнопленных поляков приказано просто уничтожить".
– Как это так! Как это понимать! – воскликнул я.
"Понимать надо в буквальном смысле. Есть такая директива из Берлина", – ответил Меньшагин и тут же попросил меня "ради всего святого" никому об этом не говорить.