Недели через две после описанного выше разговора с Меньшагиным я, будучи снова у него на приеме, не удержался и спросил: "Что слышно о поляках"? Меньшагин помедлил, а потом все же ответил: "С ними покончено. Фон Швец сказал мне, что они расстреляны где-то недалеко от Смоленска".
Видя мою растерянность, Меньшагин снова предупредил меня о необходимости держать это дело в строжайшем секрете и затем стал "объяснять" мне линию поведения немцев в этом вопросе. Он сказал, что расстрел поляков является звеном в общей цепи проводимой Германией антипольской политики, особенно обострившейся в связи с заключением русско-польского договора".
В. Базилевский передал Комиссии содержание своего разговора с сотрудником комендатуры Гиршфельдом, прибалтийским немцем. Он, по сути, изложил В. Базилевскому точку зрения гитлеровского руководства на будущее польского народа. Для нас сегодня рассуждения мелкого военного чиновника из смоленской комендатуры о судьбе польского народа, о том, что неполноценные поляки должны послужить "удобрением почвы" не представляют какой-либо информационной ценности. Но это сегодня, когда опубликованы официальные документы, протоколы различных совещаний, приказы высшего руководства рейха. Когда мы знаем, что свои планы уничтожения польского народа руководство гитлеровской Германии не только обсуждало, но и претворяло в жизнь. Когда мы знаем, что пеплом сожженных в крематориях поляков немцы действительно удобряли поля, что Польша потеряла шесть миллионов человек… Но ведь ни смоленскому бургомистру, ни его заместителю, ни академику Н. Бурденко вместе со всеми другими членами Комиссии, ни сотрудникам НКВД СССР, которые знали больше, чем члены всех существовавших комиссий, и которые, у меня нет сомнений, оказывали помощь Специальной Комиссии, эти планы не были известны.
Однако интеллектуалка М. Чудакова под воздействием крупного шрифта со стилистикой уже не в состоянии задумываться, что в 1943 году не только Б. Базилевский, но и Л. Берия не могли придумать такое доказательство преступления гитлеровцев. Но на других-то разоблачителей "сталинских злодеяний" стилистика Сообщения Специальной Комиссии, кажется, не оказала столь пагубного воздействия. Тем не менее, никто из них не задумался, что рассказ Б. Базилевского хотя и косвенное, но убедительное свидетельство правдивости выводов Комиссии Н. Бурденко. Хотя кто их знает, может быть, и задумывались? Впрочем, не сомневаюсь, что мало кто из этих неутомимых антисоветчиков и русофобов читал когда-либо Сообщение Комиссии. Зачем оно им?.. (Я уже достаточно много цитировал отрывков из Сообщения и, надеюсь, читатели смогли получить представления и о стилистике отчета, и о его содержании).
Адвокаты гитлеровской версии обычно представляют Б. Базилевского послушным рупором НКВД. Ю. Зоре дискредитировать самому такого свидетеля, вероятно, показалось недостаточным. И он нашел, – думаю, ему это именно так представлялось, – куда более эффектный ход. Он "выставил" свидетелем защиты немецкой версии самого бургомистра!
Когда-то этому пособнику фашистов по совокупности его заслуг перед оккупантами дали 25 лет. (Профессиональная разоблачительница "сталинских злодеяний" Н. Горбаневская, которая, кстати, помогала переводчику "Катыни" Ю. Мацкевича перетаскивать поставленный паном писателем забор вокруг Катынского леса в русское издание, уважительно величая немецкого прихвостня по имени-отчеству, уверяет, что такой большой срок ему дали, чтобы он не мог рассказать правду о Катыни. Интересно, как она объяснила бы, почему его не расстреляли? Могила-то понадежней тюрьмы: оттуда и через 25 лет ничего не расскажешь.) В годы войны Б. Меньшагин был уже не молод, ему перевалило за сорок, но до торжества клеветы своих бывших хозяев не дожил немного, он умер в 1984 году. А в начале 70-х годов надиктовал книжку "Воспоминаний", которая вышла в Париже в 1988 году. И, конечно, заявил, что ничего подобного он своему заместителю не говорил.
В собственных интересах Ю. Зоре следовало бы лишь констатировать утверждение бывшего смоленского бургомистра и на этом остановиться. Но кандидат наук, вероятно, посчитал, что даже для самых доверчивых читателей, даже для таких, которые и слышать не хотят ничего, кроме обвинений Советского Союза, простая ссылка на Б. Меньшагина – малоубедительный аргумент. И он, видимо, в надежде на то, что прямая речь бывшего бургомистра будет восприниматься более убедительно, даёт ему слово.
Надо отметить, что Б. Меньшагин сначала сидел в смоленской тюрьме, а затем его перевезли в Москву, во внутреннюю тюрьму НКВД – явный признак того, что показаниям бургомистра придавали большое значение. И вот что он вспомнил о допросах: "Ведь все следователи задавали мне вопрос, что мне известно о Катынском деле? Я им говорил то же, что я сказал сейчас в начале беседы. А на вопрос: кто убил – отвечал, что я не знаю. Они мне говорили: "Мы к этому ещё вернемся и тогда запишем ваши показания". "Но, добавляет Б. Меньшагин, несмотря на то, что я просидел там в качестве подследственного шесть лет, даже более шести, допроса о катынском убийстве у меня так и не состоялось".
Если бы Ю. Зоря не так сильно жаждал уличить свою Родину в преступлении нацистов, то он бы задался вопросом, который в данной ситуации просто напрашивается: зачем всем следователям задавать Б. Меньшагину вопросы о Катыни? Положим, смоленские следователи исходили из выводов Специальной Комиссии, не сомневались в том, что поляков расстреляли немцы, и хотели получить в доказательство этого от бургомистра какие-либо дополнительные свидетельские показания. Но в самом НКВД зачем добиваться от него показаний по этому делу, если он сам организовал расстрел поляков? Или надеялись заставить Б. Меньшагина дать показания против недавних хозяев? Совсем не похоже…
Тем не менее, показания, которые, по крайней мере, не свидетельствуют в пользу его бывших "работодателей", Б. Меньшагин дал. Добровольно. Правда, значительно позже, в апреле 1970 года. А сказал он о расстреле поляков так, как только и мог сказать русский, находившийся на службе оккупантов, но не посвященный ими в детали убийства. Тогда, в апреле 1970 года, он давал во Владимирском областном суде показания в качестве свидетеля по делу украинского националиста С. Каравинского. Бывший бандеровец попытался передать из тюрьмы для дальнейшей пересылки на Запад 69 листов папиросной бумаги. Среди других записей на них обнаружили "Прошение" Б. Меньшагина, адресованное в Международный Красный Крест и правительствам многих иностранных государств. В этом "Прошении" утверждалось, что польских военнопленных расстреляли советские чекисты, а самого его, Б. Меньшагина, посадили в тюрьму не за измену Родине, а как "местного жителя, который стал свидетелем уничтожения польских офицеров представителями советских органов". (Мадам Горбаневская и по этому делу успела отметиться. В обзорном материале "Катынь в Русском Интернете", эта дама, не боясь гнева божьего, утверждает, что бандеровцу дали дополнительный срок за то, что он "пытался во Владимирской тюрьме добраться до Меньшагина и доведаться о Катыни". Ну, гнева божьего она не боится, как и все другие подельники доктора Геббельса, и в этом нет ничего удивительного: их боги – антисоветизм и русофобия – безо лжи давно бы ушли в небытие. Но их совершенно не смущает и возможность людского разоблачения! В своем обзоре Н. Горбаневская упоминает "Воспоминания" Б. Меньшагина, электронная версия которого вывешена на сайте Сахаровского центра. Но на этом же сайте вывешен приговор Владимирского областного суда по делу С. Каравинского. То есть убедиться в том, что дама лжет – это буквально минутное дело. Н. Горбаневская не может не понимать, что ее легко разоблачить любому пользователю Интернета, и тем не менее сочиняет очередную антисоветскую сказочку… Я все-таки не способен понимать этих "правозащитников".)
Б. Меньшагин показал на допросе в суде, что "связи с Каравинским не поддерживал", что "никаких заявлений по "Катынскому делу" Каравинскому писать не поручал". А затем он сделал заявление, которое никак не влияло на решение суда по рассматривавшемуся делу, и делать которое ему не было необходимости. Он сказал, что "ему, как бургомистру, обстоятельства уничтожения польских офицеров неизвестны. Однако он убежден, что польские военнопленные были расстреляны немецкими фашистами".
Убежденность, как говорится, к делу не подошьешь, она не доказывает факт расстрела поляков немцами. Но на чем-то уверенность Б. Меньшагина была основана? Не на той ли информации, что он получил от фон Швеца? Я хочу обратить внимание читателей на это его заявление на заседании Владимирского суда. Он сказал, что ему неизвестны "обстоятельства уничтожения польских офицеров". И сказал, вне всякого для меня сомнения, правду. Из русских об "обстоятельствах" знали лишь три женщины, работавшие на даче в Катыни осенью 1941 года. Да и то далеко не обо всех. Но Б. Меньшагин во Владимирском суде не стал повторятьто, что он, как позже написал в "Воспоминаниях", говорил на допросах следователям, то есть, что он не знает, кто расстрелял поляков. Почему? Возможно, к тому времени, когда во Владимирском суде слушалось дело С. Каравинского, Б. Меньшагин знал, что следствие располагает неопровержимыми данными о его некоторой осведомленности о расстреле польских офицеров? Впрочем, в системе доказательств убийства поляков немцами причины пересмотра своей старой позиции и осторожного высказывания бывшим бургомистром своего мнения не имеют значения. Важно то, что он еще осенью 1941 года оставил письменное доказательство преступления немцев – в виде уже упоминавшегося мною рабочего блокнота.
Однако ни один зоря даже не обмолвился о мнении бывшего бургомистра, которое он высказал на суде. Ладно, допустим, не знали. Но о блокноте бургомистра упоминается и в Сообщении Специальной Комиссии. Рядовые обличители сталинского руководства, я уже высказывал эту мысль, вряд ли утруждали себя чтением этого документа. Но в среде кандидатов и докторов наук, полагаю, с ним знакома не только интеллектуалка и к тому же литературовед и публицист М. Чудакова. Но, как и все, что не ложится в "линию" гитлеровского министра пропаганды, и этот факт обличители "советских зверств" в упор не видят. Разве это не показательно?
В "Воспоминаниях" Б. Меньшагин мельком называет одну цифру, которая подтверждает, что немцы в Смоленске выполнили указания министра пропаганды и подготовились к посещению Катыни иностранными делегациями. И цифра в системе доказательств расстрела поляков немцами очень важная.
Члены созданной немцами Международной комиссии прибыли в Катынь в последних числах апреля. Члены польской Технической комиссии приехали туда раньше, а три ее члена еще раньше. Из их отчета, из книги Ю. Мацкевича, из многочисленных публикаций на эту тему в российских средствах массовой информации можно сделать совершенно определенный вывод: извлечение тел из могил происходило в присутствии поляков. Отсюда многие читатели должны сделать вывод о том, что немцы, обнаружив могилы, их не трогали и, следовательно, никакой фальсификацией заниматься не могли.
Однако могилы были вскрыты, выше об этом говорилось, еще до приезда первых польских делегаций. Из них было извлечено, как утверждают все документы и почти все авторы всевозможных публикаций, около тысячи трупов.
А вот о чем рассказал Ю. Меньшагин. 17 апреля специалист по пропаганде зондерфюрер Шулле пригласил его съездить на место расстрела. Поехали на следующий день. В лесу бургомистр и его спутники увидели, как "из могил русские военнопленные выгребали последние остатки вещей, которые остались.
А по краям лежали трупы. Ну, число трупов было около пяти-шести с половиной тысяч". Пять тысяч или даже шесть с половиной тысяч трупов! А члены Международной комиссии экспертов сообщают, что к 30 апреля было эксгумировано всего 982 тела. Но если во время осмотра могил Международной комиссии из них было извлечено 982 трупа, а, скорее всего, и меньше, так как эксгумация наверняка продолжалась и во время пребывания судебно-медицинских экспертов в Катыни, то что следует из рассказа Ю. Меньшагина? Да только то, что немцы перед их приездом вновь уложили трупы в могилы. В таком случае напрашивается вопрос: зачем немцам потребовались такие манипуляции с телами убитых? Да только, конечно, для того, чтобы при раскопках кто-нибудь, вроде членов Международной комиссии или польской Технической комиссии, не мог "натолкнуться" на что-нибудь, не соответствующее "немецкой линии".
Да, картина, нарисованная Ю. Меньшагиным, весьма отличается от той, что складывается при чтении документа, написанного доктором Бутцем, или "Катыни" Ю. Мацкевича. Чем это объяснить? Может быть, бывший смоленский бургомистр по каким-то одному ему ведомым причинам вздумал на старости лет поддержать выводы комиссии Н. Бурденко? Боюсь, что такое предположение сильно разгневает г-жу Горбаневскую, и она обвинит меня в клевете на честного антисоветчика Б. Меньшагина. И будет абсолютно права. Его "Воспоминания", в которых есть несколько эпизодов, которые никак не соответствуют правилам антисоветской пропаганды, в целом не дают никаких оснований думать, что Ю. Меньшагин за 25 лет пребывания во владимирской тюрьме превратился из фашистского пособника в лояльного советской власти гражданина. Просто Ю. Меньшагин, рассказывая о давно ушедших годах, вспомнил один-другой из запомнившихся ему эпизодов своей жизни, их записали на пленку. Потом они вошли в книгу. И только. Так что никаких оснований сомневаться в рассказе Б. Меньшагина нет. Усомниться можно в достоверности рассказа членов польской Технической комиссии, по утверждению которых немцы никак не препятствовали их работе…
Однако, пожалуй, пора вспомнить и о болгарском профессоре, которого к выступлению на Нюрнбергском процессе "успели подготовить" В. Меркулов и В. Абакумов, как пишет Ю. Зоря. (Между прочим, поддерживать советское обвинение в этой части должен был помощник советского обвинителя Н. Зоря, отец будущего ниспровергателя этих обвинений. Но за несколько дней до начала слушаний по этому вопросу Н. Зоря был найден мертвым в своем номере. Следствие пришло к выводу, что смерть стала результатом "неосторожного обращения с оружием". Нет, утверждает сын, отца убили. Возможно. Вряд ли в той обстановке можно было провести всестороннее, глубокое расследование. А злобные польские антисоветчики, весьма заинтересованные в устранении компетентного, а, скорее всего, даже единственного в группе наших обвинителей человека, который досконально знал вопрос, вполне могли организовать убийство. Нет, нет, утверждает сын, его убили по приказу Берии… Надо понимать так, что папа кандидата наук только прикидывался советским человеком. На самом деле он был тайным врагом советского государства. И на Нюрнбергском процессе намеревался разоблачить преступление Советов. Берия прознал о тайных намерениях Н. Зори и приказал его убить… Но, как утверждает П. Судоплатов, а он в данном случае хорошо знает, о чем говорит, так как лично занимался тайными операциями: "Берия же в 1945–1953 годах не имел к этим делам никакого отношения и даже не знал о них". Впрочем, для того, чтобы не обвинять Л. Берию в этом преступление, достаточно знать его биографию: с 1945 года он не занимался делами государственной безопасности. Можно ли от такого исследователя, как Ю. Зоря, ждать объективных выводов, пусть читатели решат сами.)
Итак, как уверяет Ю. Зоря, гражданина иностранного государства, который к тому же в Нюрнберге, как и чех Ф. Гаек, мог укрыться за спинами американцев, получается, можно было заставить дать ложные показания. А гражданина собственной страны, который, между прочим, добровольно сдался советским властям, который и в Нюрнберге находился бы под охраной советских солдат, "подготовить" было нельзя? Скорее наоборот. Однако Б. Меньшагин сказал, что ничего не знает, и его оставили в покое. Такая вот "подготовка"…
Но я немного ушел в сторону от зала судебного заседания. А там после свидетелей обвинения появились и свидетели защиты. И среди них не кто-нибудь, а сам оберстлейтенант Арнес. Правда, оказалось, что русские женщины, обслуживавшие немцев на даче Смоленского управления НКВД в Катынском лесу, несколько перепутали: Арнес оказался Аренсом. Он заявил суду, что в Катыни осенью 1941 года стоял не строительный батальон, а полк связи. И что он, Аренс, ничего о расстреле не знает, он вообще приступил к исполнению служебных обязанностей лишь в ноябре 1941 года.
Заслушав свидетелей защиты, трибунал не получил никаких доказательств непричастности немцев к расстрелу поляков. Ведь утверждение подполковника Аренса, что он не мог руководить расстрелом, не являлось ни подтверждением, ни опровержением лживой байки Геббельса. Суд оказался перед необходимостью искать документы этой воинской части, искать ее офицеров, хотя бы названных женщинами, солдат, делать очные ставки, выяснять массу деталей, связанных с заявлениями советских обвинителей и защитников подсудимых. Иначе говоря, суд должен был начать по существу предварительное следствие. Что было просто немыслимо. И трибунал голосами членов суда, представлявших союзников, постановил изъять "Катынское дело" из обвинения. На этом решении суда все последующие годы много спекулировали. И при этом, я бы сказал так, бессовестно жульничали. Ч. Мадайчик в статье "Катынь", опубликованной в 1996 году в книге Российского государственного гуманитарного университета "Другая война. 1939–1945 годы" утверждал: "Советский прокурор… вынужден был закрыть дело, так как свидетели защиты опровергли все представленные обвинения". Если пан Мадайчик защищает правое дело, то зачем лжет: ведь советский прокурор ничего не закрывал, а свидетели ничего не опровергли – они лишь утверждали, что было так-то? И только.
Не прошел мимо допроса Аренса и кандидат наук Ю. Зоря. Он без смущения написал, что "допрошенный в качестве свидетеля Аренс, командир части 537, "тот самый, который, согласно советской версии, руководил карательным отрядом, расстрелявшим польских военнопленных… доказал, что летом он вообще не командовал 537-й частью…". Ю. Зоре вторят и другие единомышленники: доказал Аренс, доказал… Ничего он не доказал, он показал, заявил, утверждал, сказал… Ведь Арене ни чем не подтвердил свое заявление.
Следующую серьезную попытку оклеветать Советский Союз бывшие союзники предприняли в 1951 году. Тогда американский конгресс создал специальную комиссию по вопросам Катыни. На следующий год госдепартамент обратился к советскому послу с "пожеланием" получить от Советского правительства какие-либо доказательства по поводу расстрела поляков. Москва отреагировала на выходку американцев решительно и определенно. В ноте правительству США от 29 февраля 1952 года Советское правительство расценило "пожелание" как попытку "оклеветать Советский Союз и реабилитировать таким образом общепризнанных гитлеровских преступников". Тогда, в 1952 году, осудило провокацию американцев и правительство Польши.