* * *
– В ЦДЛ Крученых заходил по удостоверению Союза писателей, которое он демонстрировал очень странно, как будто бы боялся, что документ могут отобрать. Как-то боком, почти что не вынимая из кармана, – рассказывает Константин Кедров. – Дело в том, что в Союзе писателей того времени существовала процедура переаттестации, которую литераторы меж собой называли "переарестацией". По итогам которой вполне могли отобрать членский билет. Это было страшно! Любого писателя практически в любой момент могли вызвать в секретариат и попросить отчитаться о проделанной работе. Чем бы он отчитывался?
дыр бул щыл
убешщур
скум
вы со бу
р л эз
Его могли спросить: "Где ваши стихи о Родине? О партии?" И что тогда?
Это было страшное время, тогда удержаться на плаву могли только люди с сильной и надежной "крышей".
Андрей Вознесенский, Белла Ахмадулина, Василий Аксенов – все они обладали мощнейшими покровителями.
Аксенов был женат на дочери нашего посла в Англии, у Беллы мама была могущественная вельможная особа, Вознесенский…
Крученых ничем подобным не располагал. Он ходил в ЦДЛ, всякий раз ожидая вызова на комиссию, грозной переаттестации, того, что, возможно, его вообще никуда не пустят, отобрав драгоценные корочки. Тем не менее, он не только шел в ЦДЛ, но еще и тащил туда литераторов, не являвшихся членами СП.
На поэта Крученых ЦДЛ-овская обслуга неизменно смотрела свысока, чуть ли не с презрением: мол, ходят тут всякие. И она же подобострастно кланялась Симонову.
В тот день, когда Кедров проник в Центральный дом литератора в компании Алексея Елисеевича, Крученых повел его в ресторан при ЦДЛ. Там, сидя за столиком и разговаривая о литературе, Алексей Елисеевич тщательно, со всех сторон обжигал сыр. Микробы, опять эти опасные, жуткие микробы!!!
В тот день в ЦДЛ говорили о реализме. Реализм был в моде.
Крученых: Реализм это что-то очень мещанское, мечта мещанина о счастье. Все мещане мечтают, чтобы жизнь была реалистическая. Отсюда реализм – мещанская религия.
Кедров: Слово это французское. Не знаю, что означает.
Крученых: А я и знать не хочу.
Захотелось кофе. А ЦДЛ славился тем, что там варили приличный кофе. Вообще в Москве числилось несколько привилегированных местечек, где можно было попить кофе, но везде пропускали лишь по удостоверениям. В тот день кофе в ЦДЛ не завезли. Или завезли, но не для Крученых.
Тогда Алексей Елисеевич предложил пойти в Дом ученых, утверждая, что кофе там был. Правда, на полпути выяснилось, что "кофе там был, но до войны".
В Дом ученых их тоже долго не пускали, Крученых пытался доказывать, что он ученый.
Крученых: Я тоже ученый
Кедров: Я бедный студент.
Наконец их пропустили, но кофе там тоже не оказалось.
Через много лет, вспоминая этот эпизод с поиском в Москве шестидесятых годов XX века кофе, Константин Кедров написал:
Однажды я беседовал с Крученых,
– Вы молоды, – сказал он, – вы умны.
Давай пойдем со мною в Дом ученых,
Там было кофе, правда, до войны.
И мы пошли с Крученых в Дом ученых,
Но не было там кофе для Крученых.
Грустный-грустный и веселый-веселый
– Днем после университета захожу в "Сайгон", – рассказывает Дмитрий Вересов, – там один мой знакомый, веселый-веселый, за столиком кофе пьет. Подходит другой знакомый – грустный-грустный. И между ними происходит следующий разговор:
– Почему ты такой мрачный?
– А почему ты такой веселый?
– Так у меня-то работа повеселее твоей.
При этом первый, тот, что веселый-веселый, – прозектор-патологоанатом Коля Ставицкий. А который грустный-грустный – клоун Вячеслав Полунин.
Весеннее настроение
Гуляем с Динькой по Александровскому парку. Важничаю, из себя заправского экскурсовода строю:
– Посмотри направо. Сирень расцвела, тюльпанчики красненькие – красота какая, а это дерево – каштан – свечками, точно на Новый год, украсилось. Это каменный грот, здесь фотографироваться можно, а это черемуха-красавица распустилась. Запах от нее… Вот там впереди Петропавловская крепость, тут акация расцветает, а это – мечеть. Видишь?
– Ага, – вдруг оживляется дочка. – Дай, я сама, как гид, попробую экскурсию провести. Вот акация, а это… Мама, смотри, мечеть-то как распустилась!
Баночка
По улице шла женщина изрядно в годах уже, но костюмчик, туфельки, сумочка, прическа, маникюр… из модного журнала, не иначе. Люблю, когда пожилые женщины стильно одеваются. А эта – картинка! Идет, каблучки цок-цок, цок-цок, легкий ветерок ее шелковую юбочку чуть шевелит, заигрывает значит. Аромат французских духов перемешивается с особым запахом элитной парикмахерской. Только что оттуда, а может, из спа-салона, а может…
Каблучки цок-цок, в дизайнерской сумочке дивная мелодия, дамочка достает телефон. У-у-у… смартфон дорогущий. Отвечает кому-то неспешно, грациозно.
Невольно ловлю себя на том, что иду за ней. Цок-цок, цок-цок. Леди подходит к магазину, останавливается возле урны, быстрым, отработанным движением извлекает оттуда пустую банку из-под пива, ставит ее на асфальт и тут же припечатывает роскошной туфлей. Раз! Банка превращается в аккуратный блинчик!
Да, профессионализм не загламуришь.
В тульском парке
В 2003 году город Тула отмечал столетие своего парка, возникшего в давние времена на месте городской свалки. Есть сведения, что приехавший в Тулу в 1918 году в поисках денег на стихотворный сборник Сергей Есенин бывал в тульском парке. Кстати, об этом красноречиво повествуют многочисленные плакаты, расположенные в городе и на подступах к нему: "Полюбил я ваш парк, я каждый день с наслаждением гуляю по его аллеям. Это самое лучшее, что есть в Туле" (С. Есенин).
Есенин действительно приезжал в Тулу вместе с поэтом Сергеем Клычковым.
Друзья-поэты сразу же поселились у владельца небольшого пивного завода Бориса Павицкого, где с успехом и провели недели две. Время от времени, устав от литературных разговоров, они катались за городом. По словам поэта Валерия Ходулина, Есенин лихо управлял тройкой стоя в санях.
Никто не знает, удалось ли в результате Сергею Александровичу получить деньги на книгу, забыл ли он, зачем приезжал, или же благополучно пропил все на обратном пути.
О парке города Тулы поэт Андрей Коровин рассказал совсем другую историю. Вот она. Решила Тула отпраздновать столетний юбилей своего парка. Проводить церемонию был приглашен, как это и водится, любимец публики Леонид Якубович. Тот все выполнил честь по чести, и очень скоро администрация и специально приглашенные гости традиционно отправились бухать. Только – лето, жарко, время летит быстро, вроде утро раннее, четыре часа, а светло и никто не спит. Народ рассредоточился по парку пить пиво под кустами, воздухом дышать. Вскоре и из здания администрации города гости на воздух запросились. Да только занят весь парк – места свободного не отыскать. А как хочется.
– Ничего, ничего, знаю я одно местечко, там ни души, – подбадривает Леонида Якубовича мэр города Николай Тягливый. – Посидим на травке своей компанией, попьем, хорошо ведь.
Действительно, вывел к срубленному деревцу аккурат напротив здания мэрии. Посторонние туда не посмели заявиться, бутылок накидать да от широты душевной и скудости умишка напакостить.
Только душевно устроились, неведомо откуда появляется девица. Сама рыжа да пьяна. И движется причудливыми зигзагами как раз к господину Якубовичу. И, что самое странное, охрана ее вроде как не замечает. То ли нечисть лесная, то ли своя она тут.
– Папа… – девушка проникновенно заглядывает в глаза Леониду Аркадьевичу, делая при этом выразительную паузу.
Якубович лихорадочно вспоминает, как давно он был в Туле и могла бы у него тут оказаться взрослая дочь.
– Папа, на фига вы сперли мою открывалку? – наконец заканчивает фразу девица, отчего ситуация не становится понятнее.
– Какую открывалку? При чем здесь я? – наконец находится Якубович.
– Папа, вы были недавно в Самаре?
– Был.
– С концертом?
– Да.
– Вы жили в номере с белыми мебелями?
– Жил. А в чем дело?
– Видите ли, папа, – девушка глубоко вздыхает, – после вас в номер въехала я, и когда мы с друзьями сели пить и играть в карты, вдруг выяснилось, что открывалки нет. Я обратилась к горничной, и та сказала, что только что из этого самого номера выехал артист Якубович, которому она выдавала новую открывалку. Так, папа, на фига вы сперли мою открывалку?
– Это местная сумасшедшая? – ошарашенный Якубович с надеждой смотрит на Андрея Коровина.
– Нет, это самая известная в Туле журналистка Таня Мариничева, – отвечает тот.
– Ой, – говорит Якубович, хватаясь за голову.
Немая сцена.
Коврики на конах
На одном из "Росконов" ночью, когда все перепились, делать было решительно нечего. И тогда компания во главе с Димой Казаковым скатала все коридорные коврики в рулоны. И в таком виде они пролежали достаточно долгое время. Все ходили мимо них, никто не обращал внимания. Мол, скатаны и скатаны. Значит, так и должно быть.
А вот в санатории "Подмосковье", где проходил "Басткон 2010" и где я услышала эту историю, все ковры намертво прибиты к полу гвоздями.
Без компромиссов
На первый "Роскон" из Польши ожидался высокий гость – мастер фэнтези Анджей Сапковский в сопровождении переводчика Эугеньюша Дембски. Встречать известного писателя было поручено Ирине Станковой. Поезд пришел без опоздания, народ начал выходить из вагона, мимо Ирины несли тяжелые сумки, носильщики перетаскивали коробки и чемоданы, а пана Анджея все не было. Давно ушел последний встречающий, разбежались по своим делам пассажиры, перрон опустел. И тут в вагоне произошло странное шевеление и на платформу прямо к ногам Ирины вывалился мэтр польской фантастики Анджей Сапковский собственной персоной. За ним на нетвердых ногах, но не теряя собственного достоинства, вышел Дембски, который первым делом направился к упавшему фантасту и зачем-то поправил его недвижное тело, видимо, сочтя, что тот лежит недостаточно выразительно. После чего Эугеньюш одним изящным отработанным движением поднял на ноги пана Анджея.
Приняв вертикальное положение, Сапковский отряхнулся и, весело взглянув на ошарашено хлопающую глазами Ирину, поинтересовался:
– Ну, где у вас здесь можно попить?
– Вот тут, пан Анджей, прекрасное кафе. Чайку? Кофейку? – вышла из ступора Ирина и тотчас была перебита недовольным фырканьем.
Фыркнув точно породистый кот, Сапковский отвернулся, демонстрируя крайнюю степень раздражения и обиды.
В то же мгновение Дембски с глазами, полными праведного гнева, подошел к Ирине, взял ее за руку и, проникновенно заглядывая в глаза, изрек: "Как вы могли так оскорбить великого польского писателя?! Как вы могли?! Кофе, чай… никогда… ничего, кроме водки!"
Раз – и…
В 2005 году в Киев на очередной конвент приезжал Анджей Сапковский. Слово за слово пан Анджей начал рассказывать о своем тяжелом детстве в голодной послевоенной Польше, где нельзя было выйти из дома без выкидного ножа. Причем нож нужно было навостриться открывать чуть ли не в кармане. Потому что кто-то подходит, а ты раз… и…
Говоря это, Сапковский вдруг вскакивает, осоловело глядя на собрание и ища взглядом, на ком бы показать, как бывает, когда раз… и…
Рискнуть здоровьем согласился Олег Силин. Сапковский выхватил из кармана воображаемый нож и нанес им быстрый отточенный удар пониже живота ассистента.
– Раз – и по яйцам! – пояснил он.
В тот же вечер на огонек зашли Олег Дивов и Светлана Прокопчик, и Сапковскому пришлось показывать свой фокус еще раз. Пан Анджей вытащил в центр комнаты Свету и к восторгам собравшихся, продемонстрировал на ней свой знаменитый удар.
– Раз и по яйцам!
– Но простите, пан Анджей, а как же быть с женщинами? – поинтересовалась Света. – Ведь у женщин нету яиц.
– Ничего, зато там есть артерия, – со знанием дела парировал писатель.
Блуждающий ресторан
В Москве есть один фантастический ресторан, который все время перемещается с места на место, так что если вы вдруг соберетесь посетить его, совершенно не факт, что он будет дожидаться вас там, где вы видели его в последний раз. Это трамвай-ресторан "Аннушка". Каждый день ходит он от памятника Грибоедова, доезжает до Покровки, где поворачивает и возвращается обратно, крутясь по предписанному ему колечку целый день. Но так было не всегда. Не всегда "Аннушка" была спокойным и благовоспитанным рестораном. Московские старожилы помнят его буйную фантастическую молодость, когда странный ресторан путешествовал по всему городу, возникая в самых неожиданных местах или пропадая, точно перемещаясь в другое измерение. Он мог заехать на университет или переместиться в Измайлово. Как карта легла, так и поехал. Поговаривали, что заколдованный ресторан открывает свои двери лишь перед теми, кто не думает искать его, и прячется от преследователей, ни за что не попадаясь на глаза или же обманывая ищущих ложными призраками.
Блажен жаждущий, рядом с которым вдруг открывал свои гостеприимные двери старый трамвай, волею воскресивших его из небытия проживающий свою вторую жизнь в качестве блуждающего ресторана.
И вот в один из дней, когда "Аннушка" еще гуляла по всему городу, точно потерянная после разлитого масла Аннушка Михаила Булгакова, приметили ее писатели Виктор Пелевин и Андрей Саломатов. Да грех было не приметить, когда "Аннушка" притормозила как раз напротив друзей, весело распахнувшись всеми своими дверьми, обнажая крохотные столики и соблазняя милыми сердцу запахами.
Забрались в трамвай Пелевин и Саломатов водку кушать. Начали скромно по 50 граммов, затем скакнули на 150, позже ограничили себя до 100, снова 150 и только после этого 200 граммов.
И так продолжалось до тех пор, пока уже весьма утомившемуся Андрею Саломатову не показалось, будто бы мимо трамвая прошел человек с мечом за спиной. Хороший такой меч, приметный. Саломатов Пелевина локтем толкнул, на неизвестного мечевластителя показывает: мол, глянь, брат, не галлюцинация ли сие?
Узрел ли Пелевин человека с мечом или что-то другое души его коснулось, ангел либо демон, да только вскочил вдруг Виктор Пелевин, с диким криком вылетев из ресторана, прыгнул на колбасу встречного трамвая и с гиканьем умчался в черную ночь.
Иней
Ночью был туман, и сейчас все покрыто тончайшим инеем. Так что даже березки обрели белые иголочки.
Вот и их мечта исполнилась в новогоднюю ночь.
Об известности
На книжной ярмарке в районе метро "Тульская" в Москве вручалась премия "Филигрань". Огромное шумное помещение, куда члены оргкомитета и сами участники притащили столько спиртного, что у многих возникло ощущение, будто данная "Филигрань" вполне может стать последней в их жизни. В этот день фантасты гуляли особенно весело и широко, так что бедные уборщицы – благовоспитанные сотрудницы принимающей высоких гостей ярмарки испуганно жались к стенам в большом банкетном зале, не решаясь хотя бы на секунду выбраться на середину.
– Боже мой, неужели это те самые знаменитые писатели, те известные литераторы, о которых вы рассказывали нам? – с ужасом в голосе осведомилась у менеджера книжной ярмарки самая смелая из аборигенок, продолжая нервно наблюдать за беснующимися литераторами. На что менеджер, человек бывалый, ответила:
– А мы чем пьянее, тем известнее!
Лирическое наступление 1
Как метко заметил Александр Щуплов: "В России "биография" да и вся наша история делается анекдотами". Вот и я записываю события исторической значимости, "события давно минувших дней". Они ведь уже перешагнули грань настоящего, очутились в прошлом и теперь принадлежат ее величеству Истории. Когда-нибудь искусствоведы и историки будут читать эту мою книгу, выискивая в ней события, о которых не сообщит строгая энциклопедия или милая моему сердцу Википедия, но которые от этого не менее значимы и ценны.
И пусть вчерашние хулиганы, раздолбаи и весельчаки вдруг приобретут величественные черты официальных, различной степени крупности и величия исторических персонажей. Кто-то обзаведется с годами радужным нимбом, на чей-то сильно приукрашенный фотошопом портрет будут молиться юные впечатлительные особы. Но для меня важно сохранить их еще такими, какими помнят их и любят современники, по возможности не приукрашивая и не ретушируя.
И неважно, что в книге вместе со мной выстраивается множество других рассказчиков. Одному человеку не потянуть такую махину, не объять необъятного, пусть и очень хочется. Я вписываю в канву рукописи персонажа, а он вместо того, чтобы спокойненько занимать отведенную ему нишу, вдруг ни с того ни с сего начинает производить различные действия, махать руками и ногами, травить анекдоты, выдавая их затем за события, имеющие место быть в реальности. Иногда я ловлю их на полуслове, порой узнаю от других людей, что на самом деле все было совсем не так… И тогда я спорю со своими персонажами, звоню им по телефону, договариваюсь о встрече, снова записываю одну и ту же историю на диктофон и… А кто, собственно, сказал, что официально принятая версия априори единственно правильная?
И снова нелегкий выбор, ошибки и попытки их исправления. Да простит меня многострадальная Клио… У того же Щуплова в "Российской газете": "Мы наш, мы новый миф построим". Может, и миф, может, и странную, местами страшную, а местами заразительно смешную и наивную сказку. Главное, чтобы Мнемозина не подвела, чтобы соткавшийся вдруг из воздуха Станиславский не прокричал своё знаменитое: "Не верю!". Чтобы не сбили, не сразили на полуслове всезнающие скептики.
Итак, мы продолжаем…
После бала
Первый "Роскон". 2001 год, дом отдыха "Боровое" в шестидесяти километрах от Москвы.
– Поскольку наша фантастическая публика и пьет фантастически, – вольготно расположившись в кресле, делится впечатлениями Дмитрий Володихин, – организаторы конвента утром после первой ночи, не сговариваясь друг с другом, прошлись по коридорам примерно с одной и той же целью… – голос Володихина при этом делается чуть глуше, словно он собирается поделиться тайной. Я невольно наклоняюсь к нему, боясь упустить интригу.
– Иду я по вестибюлю и вижу, что Эдуард Геворкян проходит вдоль рядов кресел и иных посадочных мест, внимательно приглядывается к углам, лавкам, заглядывает за кадки с пальмами и даже портьеры.
– Эдуард Вачаганович, случилось что-нибудь? Что-нибудь ищете?
– Да вот, смотрю, не завалился ли куда-нибудь мертвец.
Грустное
Несколько раз приходила на день рождения к Б., а он пьяный спал в своем углу.
Пила чай с женой Б., оставляла подарки, уходила. И так раз за разом, и так год за годом.