Но вот в эту мелодию вмешалась другая, посторонняя - сбила первую, сломала ее. Юра остановился, понял: сзади идут; он хотел пропустить чужие шаги вперед - чтобы поскорей ушли и не мешали. Но шаги замерли… Ну, и хорошо, - сказал себе Юра, - свернул, наверное, куда-нибудь… Он снова пошел, но опять в музыку его шагов вплелись чужие фальшивые ноты. Он опять остановился. И тех шагов тоже не стало слышно… Ему сделалось немного не по себе, боязно было посмотреть назад, но он пересилил страх и обернулся. Какая-то неясная склоненная фигура маячила метрах в десяти. А, вон что: завязывает шнурки!.. Юра двинулся дальше. И тот, неизвестный, опять пошел за ним. Это было неприятно. Юра нарочно замедлил шаг - пусть обгоняет, но странно: обгонять его явно не хотели. Юра почти побежал, шаги не отставали, даже вроде бы звучали ближе. Снова Юра сбавил шаг. Преследователь сделал то же… В чем дело? Юра не знал, что думать. Если грабитель или так, хулиган какой, давно бы уж напал: ведь на улице пусто. Может, просто пьяный в стельку? Или сумасшедший?.. Все равно, хотелось рвануться и побежать изо всех сил, удерживала только мысль, что это глупо, смешно, позорно, наконец… Чтобы доказать себе и тому, кто сзади, что ни капли не боится, Юра почти совсем остановился, повернул голову назад… А что, в самом деле? Надо же посмотреть, что за псих такой - никак не хочет обогнать. Может, правда, того?..
Это было как раз возле нового дома, где жила Ира Каменец; раньше на его месте стояло невысокое желтое здание Пробирной Палаты, и лет семь назад Юра своими глазами видел, как ясным днем, при свете ярких прожекторов, шла здесь женщина в шикарном меховом манто, а мальчишка-беспризорный подскочил сзади и - раз! - вырезал бритвой кусок меха, и она осталась в белой нижней юбке… Это снимали сцену из первой звуковой кинокартины "Путевка в жизнь"…
Юра не успел ничего предпринять, ни о чем подумать: потому что преследователь внезапно ринулся на него, размахнулся, ударил по лицу - и сразу же повернулся, пересек улицу и по противоположной стороне быстро зашагал обратно. Перед этим, кажется, пробормотал что-то вроде: "Не будешь больше…"
Но Юра не был уверен, что прозвучали именно эти слова. Не был уверен и в том, что оскорбитель, перейдя улицу, просто пошел: очень хотелось думать, что он помчался, как стрела… как заяц от орла…
После удара Юра тоже быстро пошел… вернее, побежал… только в другую сторону - к дому. Но вскоре остановился, поглядел назад. Нападавший был еще виден: вот-вот поравняется с домом, где жили когда-то братья Кацманы… Юра потрогал скулу.
Удар был кулаком, скула болела, но не сильно. Юра даже подумал, когда немного пришел в себя, что бил этот тип как-то неумело. Да и почему всего один раз, и сразу ушел… то есть, удрал? Так обычно не дерутся… Было, конечно, лестно предположить, что грабитель, или кто он там, просто испугался, когда понял по Юриному суровому и решительному виду и могучему телосложению, с кем имеет дело. Но настолько Юра себя не обманывал: не было ни такого вида, ни, тем более, телосложения. А были - испуг и удивление. И второго, пожалуй, больше, чем первого… Да и не грабитель он никакой.
"Преступник" уже скрылся в темноте, а Юра все стоял, поглаживая скулу. Не вполне ясная мысль зародилась в слегка гудевшей голове. Ему вдруг стало казаться, что этого человека он знает… видел, даже довольно часто… Только нет, не может быть! Зачем?.. Чепуха какая-то… И все-таки… под низко надвинутой кепкой скрывались знакомые черты.
7
Было бы хорошо, конечно, позвонить кое-кому из друзей - у кого есть телефон, рассказать о своих подозрениях, но у Юры самого не было телефона: как сняли, после ареста отца, так с тех пор и не поставили. Да и надо еще кое-что осмыслить, приготовиться как следует к рассказу о случившемся, продумать детали - чтобы не ударить лицом в грязь, чтобы все с раскрытыми ртами слушали. Не все, разумеется, а самые близкие.
Но думать об этом типе в кепке не хотелось: были мысли куда важнее… Поцелуй… Они с Ниной поцеловались… Он старался вспомнить Нинино лицо, каким оно было, когда они… Но не мог. А что она сказала после этого? Просто ответила "до свиданья" или еще что-то?.. А перед этим?.. Перед этим она сказала - слова звучали до сих пор у него в ушах - она сказала: "Ой, я что-то хотела…" Кажется так? Да, именно так… С этими мыслями Юра уснул.
Назавтра он, естественно, не мог до уроков поведать свою историю друзьям, потому что, как обычно, ворвался в класс после звонка. Во время урока тоже не получилось: в последнее время им строго-настрого, по решению самого директора, запрещали сидеть вместе, и Юра делил парту с огромным добродушным Олегом Васильевым. Что он успел все же сделать, так это написать и передать три записки одинакового содержания - Вите, Кольке и Андрею. В каждой лаконично сообщалось: "Внимание! На переменке нужно поговорить о важном. Не разбегайтесь. Ю.".
После звонка, в коридоре, возле деревянного ящика с несчастным, полузамученным фикусом, Юра сделал сообщение о том, что случилось. Он уже завершил экспозицию: нарисовал картину пустынной плохо освещенной улицы, на которой особенно зловеще звучали гулкие настойчивые шаги преследователя, и теперь надо было переходить к главному и самому неприятному.
- …Понимаете, - торопясь говорил Юра, - он как налетит… я сообразить ничего не успел… Любой бы на моем месте… Ударил… вот сюда… а потом сразу повернулся - и бежать… Быстрее лани…
- Гарун бежал быстрее лани, - сказал Витя и засмеялся. Он всегда первый смеялся своим шуткам. - Быстрей, чем ты бежишь с собраний.
- Кто бежал быстрее лани? - переспросил Андрюшка.
Юра с подозрением посмотрел на него: тоже остроумие свое показывает: Но тот был совершенно серьезен.
- Кто, кто? - крикнул Юра. - Не я же. Я так и остался стоять с удивленным лицом.
- И с подбитым "скулом", - добавил Витя и опять засмеялся первым, но Колька, скривившись в улыбке, сказал, что вопрос серьезный, потому что "наших бьют", и этого так оставлять нельзя.
- А как ты с Ниной в кино оказался? - спросил Андрюшка.
- Ножками, - находчиво ответил Юра, покраснел и принялся тереть переносицу. - Ладно вам. Сейчас звонок будет. Слушаете или нет?
Зная Юрину обидчивость, все трое поспешно заверили его, что только и ждут дальнейшего рассказа, и Юра продолжал.
- Так вот, когда он помчался… - Осекся и зорко вгляделся в лица друзей, но ни тени усмешки не обнаружил. - Когда помчался, - повторил Юра окрепшим голосом, - я сперва ничего не понял: кто, что, зачем?.. А потом иду спокойно домой, а перед глазами всплывает облик этого самого… Понимаете? Все ясней и ясней… Как если фотографию проявляют. Сначала волосы, то есть кепка, потом лоб, потом правая бровь…
- Потом левая, - подсказал Витя.
- Хватит, давай заканчивай, - попросил Андрюшка.
- В общем, я не был до конца уверен, - продолжал Юра. - Ведь кепка у него прямо на носу была… вот до сих… нет, до сих пор… Но когда входил к себе в ворота, меня прямо стукнуло…
- Как? Опять? - не выдержал Витя и засмеялся.
Но Юре уже было не до обид.
- Я понял вдруг, - сказал он, понизив голос, - что это был Мишка Волковицкий.
- Кто? - переспросили его.
- Ну, этот… большой такой, из девятого "Б". Раньше в польских классах учился.
- Чего ж он, такой здоровый, - с недоумением сказал Андрей, - и к тебе лезет? Он же вдвое больше.
- При чем тут рост? - обиженно проговорил Юра. - В средние века, например, люди вообще куда меньше, чем теперь, были. И Айвенго, и Робин Гуд…
Витя молча перерабатывал полученную информацию. Потом сказал:
- Может, он в Нинку это самое?
- Втрескался, - пояснил Коля. - Они же в одном классе.
- А может, зол на тебя за что-нибудь? - предположил Андрей.
Юра пожал плечами.
- Нет, по-моему. Мы с ним в жизни двух слов не сказали. В драмкружке он не участвует.
- А к Нине он как? - настаивал Витя на любовной версии.
Юра опять пожал плечами. И потом снова ужасно покраснел, потому что вспомнил то, о чем не рассказал друзьям - как они с Ниной целовались, и он был не на высоте, какой-то растерянный: не мог даже обнять и поцеловать еще раз. Как полагается. А потом расстегнуть ей пальто и… А если Мишка этот за ними следил?.. Дверь-то входная один раз хлопнула… Тогда, значит, он видел, как целовались и как Юра потом сразу умчался, словно ненормальный, как будто испугался чего…
Но друзья, привыкшие, видимо, к цветовым эффектам на его физиономии, ничего такого не заподозрили, а сосредоточили внимание на том, что сделать для проверки Юриных догадок и последующего отмщения.
Не успела схлынуть краска с Юриных щек, как по коридору прошла Нина, как всегда, в джемпере, и Юра увидел ее лицо, и губы, которые вчера поцеловал, и то, о чем только что подумал и что не было сейчас скрыто под пальто, и снова краснота ударила ему в щеки, даже ушам и шее жарко стало. И ключицы зачесались. А Нина, как ни в чем не бывало, спокойно и звонко сказала:
- Здравствуй, Юра…
И он кивнул ей небрежно и поднял руку, вроде почесывая висок и лоб.
После второго урока вся их четверка подошла к дверям девятого "Б". Не целеустремленно, а как бы прогуливаясь. Чтобы посмотреть на Мишку Волковицкого и прикинуть: он или не он?.. Но Мишка, как нарочно, не выходил, а заходить в класс не хотелось, и Коля предложил спуститься в раздевалку, поглядеть на верхнюю одежду и шапки девятого "Б". Это было принято единогласно.
Однако зайти за барьер, где пальто, им не разрешили. И вовсе не нянечки, а два здоровенных мужчины, которые с некоторых пор ежедневно торчали в школьном вестибюле. Ученики уже привыкли к тому, что они там сидят, потому что знали: у них в здании на первых двух этажах, которые в прошлом еще году отобрали под летную спецшколу, учится сын Сталина, Вася. Его каждый день привозят и увозят на длинной черной машине, а эти мужики сидят все время, пока он там свои задачки и примеры решает. Одеты в штатское, а на самом деле, небось, полковники, или майоры, на худой конец…
Знали также, что существует где-то в Пименовском, кажется, переулке такая школа, где учатся дети других руководителей: Молотова, Кагановича, еще чьи-то; знали, что живут они все в Кремле или в специальных домах, что есть у них разные закрытые распределители, а денег никаких нет, потому что не нужны - все это мы, примерно, знали и слышали, с большей или меньшей достоверностью, - но это знание, эти слухи не рождали в нас в то время чувства ущербности, неполноценности, даже просто зависти. Говорили мы обо всех Васях, Майях и Светланах мало, хоть знали их по именам… А таких слов, как "социальная несправедливость", "элитарность", "кастовость", вообще не было в наших мыслях и в лексиконе… Почему?..
Быть может, потому, что эти существа, вернее, их отцы, были для нас чем-то вроде небожителей, которые если и спускались с неба, то только на крышу мавзолея. И еще оттого, что всеми способами и средствами нам отовсюду внушали: все, что у нас - не может быть несправедливым, неправильным, плохим - такое просто невозможно… Ну, хорошо, а сами-то мы думали о чем-то? Ведь пятнадцать-семнадцать лет не такой уж бессознательный возраст. В эти годы, судя по книжкам, люди зачастую определяли уже свои воззрения, выбирали пути-дороги (народовольцы, партизаны, революционеры); командовали войсками (царь Давид, Аркадий Гайдар); писали гениальную музыку или стихи (Моцарт, Пушкин, Лермонтов)…
Что на это сказать? Вероятно, выдаю за действительное очень для меня желанное, когда говорю самому себе, что и в детстве не верил в прописи, что и в юности относился к ним скептически - и, значит, чувствовал, понимал неправду, ложь; отличал, пускай на чисто инстинктивном уровне, добро от зла. Я говорю не о бытовом, о социальном аспекте этих категорий…
Но, скорее всего, было так - и не у меня одного: в основные формулы и расчеты грандиозного опыта, материалом которого все мы стали, я в ту пору верил. (Во всяком случае, не подвергал сомнению.) Что вызывало неприятие, так это лексическая, что ли - вернее, стилистическая сторона. Отталкивала безвкусица устных и печатных слов и действий - доклады и речи, собрания и заседания, утренники и вечера, портреты и лозунги. Если прибегнуть к примеру из более точных наук, можно сказать и так: то, что в задачке было дано, рассматривалось как непреложность: "a" равнялось только "а", "b" - только "b"… Но способы решения хотелось бы видеть иными…
Кстати, насчет "видеть". А заодно и насчет "слышать". То есть, насчет того, что называют "информацией". Этого у нас, разумеется, и в заводе не было. Мы понимали, что, скажем, карточки на продукты, на промтовары - это плохо. Но были убеждены, что во всех других странах еще хуже: лишь небольшая кучка живет там в полном довольстве, все же остальные стоят в очередях за бесплатным супом, нищенствуют или, от отчаяния, бастуют. А над ними еще издеваются, их унижают всяческие благотворительные организации и Армии Спасения.
Нищих мы видели и у нас: на улицах, в поездах; нищие ходили по квартирам. Мы подавали милостыню, но в глубине души считали, они просто не хотят работать, потому что работа ведь в нашей стране есть у всех - не то что там, где власть капитала… Не раз приходилось мне видеть и слышать, как нищим, вместо монеты, бросали с неодобрением: "Работать надо!.."
Излагаю все это достаточно примитивно, но ведь таким было восприятие большинства, и мое, увы, тоже… Ну, а что же мыслящие взрослые, родившиеся еще в прошлом веке или в начале нынешнего, воспитанные на независимом мышлении русской и иностранной литературы; читавшие не только романы, но и социальные исследования, видевшие не только жизнь в России, но и в других краях… Что они, где они, эти взрослые? Не смею бросить камень во всех, да и вообще не смею бросать камни, но взрослые - конечно, те, кто не был арестован или расстрелян - в огромном большинстве своем следовали ремарке автора "Бориса Годунова" и - "безмолвствовали".
Не будем ломиться в открытую дверь, а также ломать копья и другие предметы, объясняя - оправдывая или порицая - их поведение. Все это общеизвестно, как и то, что, с одной стороны, их всех (нас всех) следует с полным основанием назвать конформистами, трусами, "бояками", "квислингами" (можно объявить конкурс на другие термины и эпитеты этого же ряда), но, с другой стороны, всех их (всех нас) можно понять, пожалеть и не относить к ним (к нам) все те эпитеты и термины (см. выше), - так как всякому нормальному человеку ясно, что обыкновенным людям свойствен и страх за себя и за близких, и ужас перед болью или унижением, и желание жить, и что нельзя от людей, не опьяненных до полубезумия водкой, верой или идеей, ожидать и, тем более, требовать, чтобы они закрывали амбразуры своим смертным телом…
Итак, с обследованием одежды "преступника" в школьной раздевалке ничего не получилось, и на следующей перемене Юра с приятелями опять поплелся к дверям девятого "Б". Для большей уверенности взяли с собой самого высокого из их класса - Лешку Карнаухова, объяснили, что, возможно, придется кое-кому "двинуть" или "стукнуть". На этот раз они уже издали увидели Мишу: он что-то оживленно обсуждал с рыжеватым низкорослым Саулом Гиршенко, тоже приехавшим сюда из Польши, из города Львова.
- Ну как? - спросил Витя у Юры. - Примерил на него кепочку? Подходит?
А Юра не знал, что ответить. То ему так казалось, то эдак. Но что определенно: ведет себя Мишка подозрительно - физиономию воротит, словно их здесь и нет. А если по правде - чего ему на них глазеть? Что он не видел? Никаких между ними общих дел не было и нет… Словом, Юру грызли сомнения.
- Ну? - спросили его в четыре голоса.
- Ребята, я не уверен. Может, он абсолютно не при чем. А я на него катить буду.
- Не кати, - согласился Коля. - Тогда давай его на пушку возьмем.
- На гаубицу, - сказал Витя. - А как?
- Очень просто. Например, подходим, глядим в упор, и кто-то говорит: "Чего ж ты кепку на глаза надвигаешь, когда людей бьешь? Надо с открытым забралом это делать".
- Постой, запишу, - сказал Витя. - Никак не запомнишь.
- Он дело говорит, - сказал Андрей. - А ты все с шутками.
А Лешка Карнаухов стоял и молча моргал глазами. Он не понимал, что происходит, не любил драк, но если надо за своего постоять, всегда был готов.
- Хорошо, - сказал Витя, - трое, значит, глядят в упор, один спрашивает, а он не краснеет, не бледнеет, глаз не отводит и отвечает: идите вы, вообще, от меня куда подальше, ничего я не знаю и знать не хочу. Тогда что?..
Юре было до чертиков приятно, что у него такие друзья: такое участие в его делах принимают; судят-рядят, волнуются, не меньше, чем он сам. Но он и злился - на них и на себя: что ничего придумать толком не могут для разоблачения… А еще в нем сидел противный страх: если это, правда, был Мишка и если он, Юра, будет продолжать ходить с Ниной… и все такое, а Мишка станет по-прежнему следить за ними из-за угла, то однажды может опять выйти из-за этого угла… При Нине… И тогда что? Ведь Мишка намного сильнее - и что получится? Удирать Юра, конечно, не подумает, но и победителем ему вовек не быть… Значит, отступиться от Нины? После всего, что было между ними?.. Никогда!..
Еще одна перемена прошла безрезультатно. Юре уж стало неудобно опять просить ребят, но они сами после звонка сказали: "Идем, надо кончать…"
Прозвучало очень грозно, но, когда подошли к той же двери 9-го "Б", от их решимости мало что осталось, и единственное, на что они оказались способны, это расположиться живописной группой у окна и, со значением переглядываясь, напряженно всматриваться в дверной проем.
Снова они увидели Мишу: опять он о чем-то говорил с Саулом Гиршенко, который нет-нет да посматривал на них. Вот Саул в который уже раз рубанул рукой воздух, мотнул рыжей головой, потом повернулся и направился к ним. Остановился в отдалении, задержал взгляд на Юре и поманил его.
- Ну, чего? - спросил тот.
- Поговорить надо, - сказал Саул серьезно и хмуро. - Только без них. С тобой с едным.
Он иногда путал еще русские и польские слова.
- О чем? - спросил Юра, чтобы оттянуть время.
- Сейчас узнаешь. Отойдем?
- А нам нельзя? - надменно спросил Витя. - Тайны мадридского двора?
Саул не удостоил его ответом, и тогда Андрей сказал:
- Да пусть шепчет, о чем хочет. Ты нам Мишку Волковицкого позови.
- Вот о нем я и хочу поведзить, - сказал Саул с нажимом на слове "нём".
- Давай при всех! - крикнул Коля.
Лицо Саула не дрогнуло.
- Нет, - сказал он твердо. - Лично с Хазановым. Это такое дело.
- Какое "такое"… - начал Андрей, но Юра перебил:
- Ладно. Давай поговорим… Вы подождите, ребята.
Саул повел его на лестничную площадку, и еще выше, к чердаку, где Юра с ребятами распивал, бывало, после уроков одну-две бутылки портвейна, купленного в магазинчике рядом с кинотеатром "Баррикады". Глядя вниз, на лестницу, Юра вспомнил вчерашний вечер: вот так, как они сейчас, стоял он с Ниной, а снизу, оттуда, глядел на них Мишка… торчал, наверное, между входными дверьми… и все видел…
- То был Михал, - строго сказал Саул, и Юра вздрогнул: таким ответом это прозвучало на его мысли. Чтобы что-нибудь сказать, он спросил:
- Где?